Александр Поповский - Человеку жить долго

• Название: Человеку жить долго
• Автор: Александр Поповский
• Издательство: Советская Росиия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

«Повесть о хлорелле» автор раскрывает перед читателем судьбу семьи профессора Свиридова — столкновение мнений отца и сына — и одновременно повествует о значении и удивительных свойствах маленькой водоросли — хлореллы.

---

— Чтобы судить о трудах такого исследователя, надо иметь право с ним состязаться — по крайней мере в знаниях не уступать. Я повременю. Мои суждения от этого только выиграют.

Подкупала искренность и простота его, с ним хотелось быть откровенной, верить ему и думать, что таких, как он, немало на свете. Осторожный и сдержанный в выражении своих чувств, Золотарев изменял себе всякий раз, когда речь заходила о Самсоне Даниловиче. Ничего другого он не желал, как во всем походить на Свиридова.

Обучение между тем подходило к концу. Александра Александровна была довольна учеником, сам он много узнал и мог бы этим ограничиться, но каждый его приход приносил новое, и было жаль с лабораторией расстаться.

Однажды, когда Лев Яковлевич обратился к Александре Александровне по поводу затруднения в работе, она вместо ответа вдруг спросила его:

— Вы очень любите свою ихтиологию?

— Разумеется, — ответил Золотарев. — Разве можно заниматься делом и не любить его? Ведь и вы влюблены в хлореллу! Не так ли?

Она не ответила, и Лев Яковлевич заговорил о другом.

— Я в последние годы все чаще подумывал, что недостаточно знаю прошлое наших рыб, их природу и среду обитания. Среди литературных источников мое внимание привлекли исследования арабского географа десятого века. О нашем Каспийском море он, между прочим, писал: «Это Хазарское море — соленое, и в нем не бывает ни приливов ни отливов…»

Она движением руки остановила его и после короткой паузы бойко закончила начатую им цитату:

«…Дно этого моря темное, илистое, в противоположность морю Кульзум и всему Персидскому морю… Не извлекают из этого моря ни драгоценных камней, вроде жемчуга, ни красного коралла или чего-нибудь иного, что извлекают из других морей…» — Она весело расхохоталась, тем же движением руки попросила не перебивать и продолжала: — «Зато в этом море много рыбы…»

Лев Яковлевич с изумлением слушал ее. Откуда она знает эту древнюю запись арабского географа? К чему было ей дословно запоминать текст? Что значит ее смех и внезапно прорвавшаяся радость? Так ведут себя люди, неожиданно встретив нечто близкое им.

— Я вычитал текст в древнейшем источнике, — все еще не отделавшись от изумления, сказал Золотарев, — а вы как узнали о нем?

Александра Александровна вздохнула и отвела глаза в сторону.

— Я вычитала его там же. Рассказывайте, вас интересно слушать…

Оба незаметно для себя оставили работу. Она перебирала длинные космы бурых водорослей, высунувшихся из аквариума, и, зачем-то встряхивая их, вновь погружала в воду. Он, несколько смущенный, перелистывал страницы дневника. Ее уклончивый ответ был ему неприятен. Как можно с такой легкостью прерывать серьезный разговор, умолкнуть, не считаясь с собеседником. Как спортсмен, которого у самого финиша предупредили, что состязание было лишь шуткой, Золотарев почувствовал обиду и разочарование.

Она жестом и мимикой попросила не сердиться, и он неохотно продолжал:

— Я узнал, что в могильниках Приволжья и Прикамья найдены кости и тотемистические изображения осетра на скалах, а в Западной Сибири — каменные фигурки этой рыбы…

— Разрешите точности ради заметить, — снова перебила она его, — что изображения на скалах были обнаружены в другом месте — на Бесовом носу Онежского озера… Каменные же фигурки времен неолита найдены не в Западной, а в Восточной Сибири.

— Я намеренно сфальшивил, — признался он, — чтобы проверить, случайно ли или не случайно известны вам древние источники. Теперь ваша очередь рассказывать об осетрах, а моя — вас поправлять.

У Льва Яковлевича отлегло от сердца, и он с удовольствием рассмеялся.

Предложение не смутило Александру Александровну, она в знак согласия кивнула головой и с загадочной улыбкой спросила:

— Какие места на карте интересуют вас? Какая эпоха? Историческая или доисторическая? Вряд ли стоит говорить об античном мире, осетровые в те века были воспеты и в поэзии и в прозе… Может быть, напомнить вам о войнах Венеции и Генуи из-за осетровой икры, о посольских договорах Тосканских владетелей с Московией? Или повторить общеизвестный факт, что во времена средневековья осетровые промыслы были привилегией английских королей, новгородских и московских князей, китайских императоров, испанских и русских монастырей? — Она лукаво усмехнулась и спросила: — Прикажете еще?

Лев Яковлевич церемонно склонился перед ней и с притворной торжественностью в голосе проговорил:

— В ознаменование вашего успеха жалую вас реками с рыбой…

Этот короткий, казалось, ничем не замечательный разговор почему-то врезался в память Золотареву. Он не забыл, что на вопрос, влюблена ли она в хлореллу, ответа не последовало, запомнил также внезапную грусть на ее лице, когда она спросила, любит ли он свое дело. Откуда, наконец, ее познания в ихтиологии? Он решил при случае вернуться к этому разговору и, когда Александра Александровна как-то сказала, что завидует его способности всегда думать о своей работе, осторожно спросил:

— А разве вы не увлечены хлореллой, не думаете всегда о ней?

— Нет, — ответила она, — мне в жизни приходилось многим заниматься, не могла же я все любить.

Он воспринял это как шутку и беззаботно сказал:

— Наш судак с одинаковым успехом множится и промышляет в море и в реке, и даже в водохранилище. А вот стерлядь, благородная стерлядь, в пруде будет жить, но только в реке — размножаться.

Так как она промолчала, Золотарев подумал, что шутка показалась ей обидной, и с необычной для него горячностью принялся за работу: зажег газовую горелку и тут же ее погасил, энергично взболтнул культуру водорослей и, не взглянув на нее, поставил на место. Он попробовал заглянуть в журнал и с разочарованием отодвинул его. Александра Александровна, видимо, догадывалась, что смутило так Золотарева, и поспешила его успокоить.

— Не сокрушайтесь, я поняла вас. Вам многое простительно, ведь вы не все знаете… — Ее все еще красивые глаза стали грустными, и две морщины в уголках рта — два рубца глубокой раны — исказили лицо страданием. Она пыталась выглядеть спокойной и даже улыбнуться, но эту скорбь никакая улыбка развеять не могла.

Золотарев понял, что коснулся чего-то заветного в ее душе, невольно причинил ей боль, и растерянно пробормотал:

— Извините, пожалуйста, это вышло у меня случайно…

— Ничего, — с болезненной улыбкой проговорила она, — я по крайней мере узнала, что стерлядь в полном смысле творческая единица.

Он хотел ей что-то возразить, по она попросила его помолчать.

— Не знаю, покажется ли вам интересным то, что я скажу, но эти мысли не пришли ко мне случайно, я имела возможность над ними подумать… В науке, мой друг, можно любить только раз. Мы склоняем наши симпатии к той дисциплине, которую лучше и легче воспринимаем. Мы говорим в таких случаях, что наука нам близка и приятна. Сама природа как бы определяет наше призвание, нам остается лишь хранить верность ему. Когда в одном из институтов мне предложили место ассистента, я отказалась, когда узнала, что там слишком долго выбирали между мной и совершенно ничтожным человеком… Мне близка и дорога географическая ботаника и зоология. Географические ландшафты с их миром зверей, птиц и рыб — моя творческая среда. Она для меня то же самое, что река для вашей стерляди… По этой самой причине мне известно настоящее и былое осетровых…

На этом беседа закончилась. Прошло много времени, прежде чем разговор был продолжен. Александре Александровне, видимо, не хотелось возвращаться к нему, а Льва Яковлевича одолевало чувство неловкости при воспоминании о неудачной шутке. Он мог бы с ней поспорить и о значении призвания, и о многом другом. Что значит — «в науке можно любить только раз»? Или — «сама природа как бы определяет наше призвание». Где и кем это установлено? Он, правда, не продумал своих возражений и не готов вступать с ней в спор, но пусть ома прежде подкрепит свои утверждения…

Желанный разговор состоялся, но вместо того чтобы удовлетворить любопытство Золотарева, принес новые сомнения и вызвал у него самые разные чувства.

— Я завидую вам, — сказала она, узнав, что его возвращают в филиал института. — Вы будете встречаться с Самсоном Даниловичем, это большое счастье. У него есть чему поучиться.

Он согласился, что иметь такого учителя — большое счастье. К Золотареву судьба не была милостива, педагоги не оставили заметного следа в его душе. На этот счет Александра Александровна задумчиво сказала:

— У меня был хороший учитель… То были лучшие годы моей жизни.

Она вздохнула, и на лице ее промелькнула печаль. Лев Яковлевич решил, что учителя нет в живых, и сочувственно спросил:

— Он умер?

— Нет, он жив и, будем надеяться, долго еще проживет. Мы встречались с ним редко, и я не очень много могла от него получить.