Пэт Конрой - Обрученные с Югом

• Название: Обрученные с Югом
• Автор: Пэт Конрой
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55036-4

Лео Кинг родился в Чарлстоне, в сердце американского Юга. Трагическая смерть брата сделала его замкнутым и одиноким. И только поддержка школьных товарищей помогла ему выстоять. Они принадлежат к разным слоям общества, но учатся вместе. Их дружба выдержала испытания временем. В их жизни было все: неудачные и счастливые браки, блестящие, трудно выстраданные карьеры и финансовые крахи, неожиданно пришедшая любовь и тайное, невысказанное влечение.

«Обрученные с Югом» — читающийся на одном дыхании роман, гимн дружбе, которую не заменить ни деньгами, ни властью, ни славой.

---

— Когда мой брат умер, я начал дурить. И меня на пару лет засунули в психлечебницу. Пришлось шевелить мозгами, чтобы выбраться оттуда.

— Так ты ничем не лучше нас, такой же арестант, — заметил Найлз.

— Но к стульям меня как-никак не приковывали, приятель. Что за уродские куртки на вас?

— На спине надпись «Сирота», — ответил Найлз. — Сестра приказала сделать ее специально для нас. Мы ведь всегда сбегаем.

— Почему вы всегда сбегаете?

— Потому что у нас есть мама. И бабушка, — сказала Старла. — Они ищут нас.

— Откуда вы знаете?

— Да мы руки на себя наложили бы, если бы думали иначе, — ответил Найлз.

У меня за спиной раздался стук — открылась дубовая дверь. Я обернулся: маркиз Лафайет шествовал со связкой ключей. Он обошел вокруг стола и освободил сначала Старлу, потом Найлза. Оба потирали саднящие запястья.

У Лафайета было доброе сердце, но он озабоченно обратился ко мне:

— Меня выгонят, Лео, если они убегут. Я потеряю работу.

— У мистера Лафайета четверо детей, — пояснил я Найлзу и Старле. — Твоя жена по-прежнему на диализе, маркиз?

— Да, ей не лучше.

— Мы не убежим, мистер Лафайет, — сказала Старла.

— Говори за себя, — вставил брат.

— Заткнись, Найлз. Я говорю за обоих. Мы не лишим вас работы, мистер Лафайет.

— Я буду защищать вас, — пообещал Лафайет, оглянувшись на дверь. — Я могу быть вам полезен. — И он вышел в холл.

Когда я встал, тоже собираясь уходить, Старла неожиданно сказала:

— Пока, четырехглазый. Тебе никто не говорил, что у тебя уродские очки? Ты в них похож на пучеглазого жука.

От стыда я залился краской, потом пошел пятнами, отчего моя внешность стала еще более смешной. Отец передал мне по наследству застенчивость, меловую бледность кожи и склонность краснеть от шеи до кончиков волос в минуту смущения. Первый опыт того, что значит быть некрасивым, я получил еще в раннем детстве, но до сих пор не мог привыкнуть, когда ровесники тыкали в меня пальцем и дразнили. На этот раз моя реакция удивила меня самого — я расплакался, самым детским и нелепым образом, в полном противоречии с той покровительственной линией поведения, которую избрал в отношении новых знакомых. Мне хотелось убежать и спрятаться и самому никогда не видеть собственного лица.

И тут Старла удивила меня еще больше: она тоже расплакалась. Она плакала оттого, что обидела меня. Я думаю, тут она впервые и разглядела меня.

— Прости, Лео, прости. Вот так каждый раз. Ничего не могу с собой поделать. Так происходит каждый раз, стоит кому-нибудь обойтись со мной по-человечески. Я говорю ему что-нибудь обидное, гадость, которую нельзя простить. Что-нибудь ужасное, злое. Просто я не верю, что люди могут относиться ко мне хорошо. И я нарочно говорю что-то такое, чтобы они меня возненавидели. Скажи ему, Найлз. Ведь со мной всегда так, правда?

— Да, с ней всегда так, Лео, — подтвердил Найлз. — Она не хотела тебя обидеть.

— Посмотри. — Она отбросила длинную челку со лба. — Посмотри на мой левый глаз. Смотри-смотри, какая я уродина! Косоглазая сука! Я тебя обидела из-за того, что ты к нам отнесся по-человечески. А не был бы ты таким добрым, я тебе ничего и не сказала бы. Вот так всегда бывает, — недоуменно пожала она плечами, словно не в состоянии этот феномен объяснить.

Я снял очки и вытер стекла платком, потом промокнул глаза и постарался взять себя в руки. Надев очки, я сказал Старле:

— У меня есть знакомый окулист, хирург. Самый лучший в городе. Я попрошу, он тебя посмотрит. Вдруг с твоим глазом можно что-нибудь сделать.

— С чего это он станет ее смотреть? — спросил Найлз. — У нее же нет ни шиша.

— Ни гроша, — поправила Старла. — Перестань выражаться как деревенщина.

— Ни гроша так ни гроша. Все равно нет.

— Он замечательный человек, этот доктор.

— А ты откуда с ним знаком? Ты что, важная шишка? — спросил Найлз.

— Я развожу газеты и знаю всех, кто живет по моему маршруту. — Я посмотрел на часы. Меня ждали дела из материнского списка, с Уайтхедами пора было прощаться. — Мне нужно идти, но я попрошу отца, и он как-нибудь пригласит вас на обед. Хорошо? Я зайду за вами.

Такая простая вещь, как приглашение на обед, привела обоих в смятение. Найлз растерянно смотрел на сестру, и та проговорила мне вслед:

— Лео, прости меня. Мне стыдно за свои слова. Клянусь тебе.

— А я сегодня наговорил матери обидных слов, — признался я. — Теперь они просто вернулись ко мне. Бог восстановил справедливость.

— Лео! — окликнул меня Найлз.

— Что, Найлз?

— Спасибо тебе. — Он показал на запястье. — Ты пришел, мы были в наручниках, а уходишь — мы без них. Мы с сестрой не забудем этого никогда.

— До конца жизни не забудем, — подтвердила Старла.

— Да что тут такого?

— К нам до сих пор мало кто относился по-человечески, — ответил Найлз.

Я не спеша возвращался домой на велосипеде и поздравлял себя с тем, что проявил какую-никакую дипломатическую сноровку в обращении с сестрой Поликарп и неуправляемыми сиротами. Я опережал на час составленный для себя график. Я задумался о кексах, которые должен был испечь для новых соседей. Мать заказала шоколадные кексы, но я склонялся в пользу рецепта в чарлстонском духе, из местных кулинарных секретов. Заводя в гараж свой «швинн», я удивился, увидев материнский «бьюик» старой модели возле дома. Наш дом отец построил собственными руками в 1950 году. Дом не отличался никакими архитектурными изысками, простое строение с двумя этажами и пятью спальнями, которое многие чарлстонцы считали самым некрасивым зданием в исторической части города.

— Привет, мать! — крикнул я через весь дом. — Что делаешь?

Я обнаружил ее в кабинете, где она писала письмо своим каллиграфическим почерком: строчки напоминали ряды бусин. Как всегда, мать закончила начатое предложение и лишь потом подняла взгляд.

— Обычно День Блума проходит тихо и спокойно, но сегодня дела наваливаются одно за другим. Мне только что позвонила сестра Поликарп, она сказала, что ты нашел общий язык с сиротами. Значит, один пункт из списка выполнен. Но у директора школы есть для тебя другие поручения.

— Да, я помню. Кексы для новых соседей и встреча с футбольным тренером в четыре часа.

— В повестке дня появился дополнительный пункт. Мы отправляемся в яхт-клуб. Оденься подобающим образом. Я имею в виду, прилично.

— Прилично, — повторил я.

— Да. Мы встречаемся с двумя старшеклассниками, которых исключили из школы «Портер-Гауд» сегодня утром. И с их родителями, разумеется. Я хочу, чтобы ты на первых порах позаботился о новичках. Но я категорически не хочу, чтобы ты с кем-либо из этих учеников сошелся близко. Ни с сиротами, ни с детьми из дома напротив, ни с детьми из «Портер-Гауд». Ни с сыном нового тренера. Они все запутались в собственных проблемах, а ты из своих только-только выпутался. С тебя хватит. Так что помочь помоги, а дружбу заводить не надо. Понял, Леопольд Блум?

— Пожалуйста, не называй меня так! — Я зажал уши руками и застонал. — Просто Лео и то звучит ужасно. Я умру со стыда, если люди узнают, что ты назвала меня в честь героя «Улисса».

— Я признаю, что заставила тебя прочитать «Улисса» слишком рано. Но я запрещаю тебе в этот день оскорблять величайшего писателя, когда-либо жившего на земле, и величайший роман, когда-либо написанный. Ты меня хорошо понял?

— Господи, ни один школьник в Америке не понял бы даже, о ком идет речь. Почему ты меня назвала в честь ирландского еврея, который жил в Дублине, да и то не жил никогда, если по правде?

— Леопольд Блум живее любого человека, которого я знаю. Твой отец не в счет, разумеется.

— Вот и назвала бы меня в честь отца, я был бы очень рад.

— Я не сделала этого, потому что твой отец знал, что я законченный романтик, а к законченным романтикам любимые мужчины крайне снисходительны и многое им позволяют. Они понимают величие наших сердец. Например, твой отец сперва возражал, когда мы назвали твоего брата Стива в честь…

Мать замолчала, ее глаза наполнились слезами, когда она упомянула сына, чье имя редко произносили вслух в этих стенах после его смерти. Нахлынули воспоминания и лишили мать способности говорить, но она фактически призналась, что отец, оказывается, не хотел называть первенца в честь Стивена Дедалуса, и ей пришлось прибегнуть к своему дару убеждения. Она могла бы убедить моего доброго, безответного отца назвать сына хоть Гитлер, хоть Сталин, приди ей в голову такая фантазия. Отец был податливее глины в ее руках, и она вылепила из него в соответствии со своими представлениями идеального мужа задолго до того, как я появился на свет.

Я искал подходящих слов, чтобы извиниться перед ней за свою вспышку, но слова смешались в голове и кружились беспорядочно, как стайка мотыльков. Я мечтал о том дне, когда смогу сказать ей все, что думаю, и в нужный момент слова сами придут на ум, но сейчас был явно не тот момент.