Пэт Конрой - Обрученные с Югом

• Название: Обрученные с Югом
• Автор: Пэт Конрой
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55036-4

Лео Кинг родился в Чарлстоне, в сердце американского Юга. Трагическая смерть брата сделала его замкнутым и одиноким. И только поддержка школьных товарищей помогла ему выстоять. Они принадлежат к разным слоям общества, но учатся вместе. Их дружба выдержала испытания временем. В их жизни было все: неудачные и счастливые браки, блестящие, трудно выстраданные карьеры и финансовые крахи, неожиданно пришедшая любовь и тайное, невысказанное влечение.

«Обрученные с Югом» — читающийся на одном дыхании роман, гимн дружбе, которую не заменить ни деньгами, ни властью, ни славой.

---

— Вот как? — улыбаюсь я, польщенный.

— Вы умеете рассмешить, — отвечает она.

— В последнее время от меня мало смеху.

— Просто у вас сейчас черная полоса. Со мной тоже такое бывало. Я одна воспитываю сына. Славный мальчик по имени Сэм. Но после развода приходится нелегко. Вдруг вы когда-нибудь захотите позвонить мне или встретиться… Господи, что я болтаю. Замолчи, Кэтрин! Наверное, вы смотрите на меня как на идиотку…

— Вы приглашаете меня на свидание, Кэтрин? — удивляюсь я.

— Нет, что вы, конечно нет… Вообще-то да… Вы любите детей?

— Да, я люблю детей. А у вас в обычае кадрить всех психов?

— Ну что? Я же говорила! — Она смеется открыто и очаровательно. — Все-таки вы рассмешили меня. Нет, я нападаю далеко не на всех психов. Но я узнала, что вас скоро выписывают, и другого случая познакомиться у меня не будет. Вы значительная персона в нашем городе, Лео Кинг.

— А вы, Кэтрин?

— А я незначительная медсестра.

— Будем знакомы, незначительная медсестра.

— Будем знакомы, значительная персона, — смущенно говорит она и протягивает мне свою визитку. — Здесь номер моего телефона.

— Я непременно позвоню, медсестра Кэтрин.

— Вы не пожалеете, значительная персона. — Она ослепительно улыбается мне.

После выписки из клиники я иду от Кэлхаун-стрит на Кинг-стрит и чувствую себя как канарейка, выпущенная из клетки. Проходя мимо похоронного бюро Дж. Генри Штура, машу ему рукой: «Придется тебе подождать, приятель!»

Я захожу в редакцию «Ньюс энд курьер», целую Китти Мэхани, выслушиваю добродушное поддразнивание коллег, смеюсь, когда Кен Бургер спрашивает, как там, в гнезде кукушки.[135]

— Да уж получше, чем здесь, — бросаю на ходу, направляясь к своему кабинету.

Я снимаю табличку, которую повесил перед уходом: «Сошел с ума. Скоро вернусь. Лео Кинг». И пишу колонку для завтрашней газеты. Ковбой снова в седле.

Но есть один ритуал, который я должен исполнить, чтобы почувствовать себя в полном здравии. На следующее утро, в пять часов, я достаю свой велосипед и отправляюсь в пункт доставки, где, бывало, Юджин Хаверфорд сидел в темноте и рассуждал о последних новостях, пока я быстро и ловко упаковывал газеты. Мистер Хаверфорд умер девять лет назад, и некролог ему писал я. Сейчас мне нужна его помощь, в последний раз.

— Здравствуйте, мистер Хаверфорд, — мысленно говорю я.

— В чем наша работа, помнишь, сынок? — спрашивает он.

— Наша работа — доставлять людям новости со всего света, сэр, — отвечаю я вслух.

— И делать это своевременно. Каждый день, триста шестьдесят пять дней в году, мы должны делать это своевременно. А теперь в путь. Наши подписчики ждут тебя. Ты им нужен.

— Они могут на меня рассчитывать, сэр.

— Потому я и держу тебя, маленький засранец.

— Спасибо за вашу доброту, мистер Хаверфорд.

— Хватит трепаться, сынок, — обрывает с улыбкой мистер Хаверфорд и закуривает. — Пора за работу.

И снова я пускаюсь затемно в путь. Вынимаю воображаемую газету и метким броском отправляю на крыльцо первого дома по Ратлидж-стрит. Луна подсвечивает Колониал-лейк, газеты одна за другой падают на веранды домов, мое тело досконально помнит этот давний маршрут. Поворачиваю налево, на Трэдд-стрит, мечу газеты обеими руками, любуюсь параболами, которые они описывают в воздухе. Окликаю по именам своих подписчиков, многих давным-давно нет в живых. «Приветствую вас, мисс Пикни! Доброе утро, мистер Траск! Как дела, миссис Гримболл? Отличного дня вам, миссис Хэмилл! Здравствуйте, генерал Гримсли!»

Я быстро еду по самым красивым улицам в Америке, улицам моего родного города. Я знаю, что Чарлстон должен вылечить меня. Нет такой душевной смуты, с которой не справился бы Святой город. У Легар-стрит поворачиваю на юг, газеты так и разлетаются по сторонам. Проезжаю мимо Сворд-Гейт-хауз. Оставляю невидимые газеты возле дома миссис Жерве, и возле дома Сейньосов, и возле дома Мэйбэнксов. Я обслуживаю самые славные семьи моего воздушного города, проезжая мимо просторных садов, залитых утренним солнцем, где цветут лигиструмы, белые олеандры и лавандовые азалии. Птицы задают в мою честь утренний концерт, но я не могу помедлить, налегаю на педали. Я снова слышу забытую музыку просыпающегося города: лают собаки, газеты опускаются с шорохом на теплые доски, как кефаль, которая резвится над лагуной. И запах свежесваренного кофе, конечно! Эта тайная радость, которую я позабыл. Адвокаты, ранние пташки, спешат в свои конторы на Брод-стрит, как раньше спешили их отцы и деды. Это Чарлстон. На все четыре стороны света звонят колокола Святого Михаила. Это Чарлстон, и он принадлежит мне. Я счастливчик уже потому, что могу слагать гимны этому городу до конца жизни.

В День Блума Чэд и Молли в своем особняке на Ист-Бэй-стрит устраивают прием по случаю проводов Тревора По. Мы с Найлзом, Айком и Чэдом жарим поросенка на вертеле и вспоминаем свою жизнь. Воспоминания захватывают нас и делают узниками прошлого. В гавани начинается прилив, он достигает апогея, когда мы произносим тосты в честь Тревора, прощаясь с ним. Это его последний день в Чарлстоне. Знаменательно, что наше прощание совпадает с высоким приливом. Вообще есть что-то правильное в приливах, благодаря им каждый житель здешних мест нутром понимает, что в жизни бывает время максимальной полноты, подведения итогов и завершения. Чэд дразнит нас тем, что мы носим наши цитадельские перстни, а мы его — тем, что он не носит свой принстонский. Поднимается ветер, но наши узы нерасторжимы, они прошли проверку временем, водой и даже ураганом. Чэд меня сильно удивил: когда я лежал в больнице, он каждый день навещал меня.

После ужина мы поднимаемся на балкон третьего этажа и смотрим, как солнце окутывает гавань золотым ореолом, делая ее похожей на чашу для причастия. Воды спокойны, почти недвижны. Айк обнимает Бетти, Молли прижимается к Чэду, Найлз притягивает Фрейзер к себе.

Следующим утром Тревор улетает в Сан-Франциско, его будущее неопределенно. Впрочем, как и мое, как и будущее детей, которые играют во дворе. Нас коснулись ярость урагана и гнев безжалостного, неумолимого Бога. Но такова участь человека, который рождается нагим, беззащитным и уязвимым в хрупкой, смертной оболочке плоти. Над землей царит беспредельный Млечный Путь, под землей властвуют безглазые черви. Я со своими лучшими друзьями замираю в благоговейном трепете перед красотой Юга.

Позже, перед самым закатом, Тревор вскрикивает, указывая в сторону реки Купер. Стая дельфинов плывет в кильватере сухогруза. Лучи солнца выхватывают их тела, превращая в бронзовые изваяния. У прибрежных жителей дельфины всегда считались символом возрождения и жизни, неотделимой от магии. Мы приветствуем их, пока они не скрываются из вида. Они следуют вдоль глубокого каната, затем сворачивают к Атлантическому океану, в сторону Гольфстрима. Один дельфин отделяется от стаи и направляется к нам, он подплывает так близко к дамбе, что слышно его дыхание.

Сначала эта мысль приходит в голову Тревору. Он и высказывает ее вслух, прощаясь с Чарлстоном наиболее подобающим образом: «Это Шеба».

Но по мере того как слово растворяется в воздухе, спасительный юмор, который скрепляет гранитный фундамент нашей дружбы, заявляет о себе. Тревор сам разбивает пафос, которым заразил нас.

— Есть у кого-нибудь рвотный пакет? — сухо спрашивает он. — Даже не верится, что я мог сморозить такую до тошноты сентиментальную глупость. Я слишком долго прожил у вас на Юге.

— А мне понравилось то, что ты сказал, — отзывается Найлз. — Мне хочется думать, что и Шеба, и Старла стали дельфинами — это прекрасные существа.

— Ах ты, мой Горный Человек, — улыбается Фрейзер.

— На меня накатила ностальгия, — прокашлявшись, говорит Тревор. — И даже, господи прости, сентиментальность в самой идиотской форме. Обещаю, что больше никогда не поддамся своим обывательским, буржуазным инстинктам.

Я подхожу к Тревору, обнимаю его, а с другой стороны подходит Айк. Мы провожаем глазами дельфинов, которые уплывают от нас в открытый океан.

— Это не сентиментальность, Тревор, — говорю я, не отрывая взгляда от уплывающих дельфинов. — Это потребность в прекрасном. — Помолчав, продолжаю: — Сегодня шестнадцатое июня тысяча девятьсот девяностого года. Чему же нас с вами научила жизнь?

— Скажи лучше ты, Жаба, — улыбается Тревор.

Это очень просто, отвечаю я друзьям. Мы прекрасно понимаем, какую роль играют случай и магия в человеческой жизни. Все мы, присутствующие сейчас на проводах Тревора По, случайно встретились в День Блума летом 1969 года. Мы также знаем теперь, как велика и непререкаема сила судьбы, как один день может изменить течение десяти тысяч жизней. Судьба может перебросить человека из одной реальности в другую, о которой он даже не подозревал до наступления этого бессмертного дня. И обращение Тревора к памяти Шебы продиктовано властной потребностью в молитве. И это правильно, потому что сегодня День Блума, а мы все готовы засвидетельствовать, что в День Блума возможно все. Да, именно так: возможно все. Именно так.