Еремей Парнов - Заговор против маршалов. Книга 2

• Название: Заговор против маршалов. Книга 2
• Автор: Еремей Парнов
• Издательство: Терра-Книжный клуб
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999

"Заговор против маршалов" - исторический детектив, посвященный страшным событиям, происходившим в Германии и СССР в 30-е годы нашего столетия.

 В двенадцатый том Собрания сочинений вошли заключительные части произведения.

---

Наталья Седова лишь устало улыбнулась в ответ. И кудри побелели, и острая бородка, и упрямо торчащие усы, а взгляд все тот же: непреклонный, испепеляю­щий. Пожалуй, она одна знала, какой ценой давались ему эти мгновенные вспышки.

По иронии судьбы пароход, доставивший на чужби­ну бывшего председателя Петроградского Совета, пер­вого наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета, назывался «Ильич». Где-то в продуваемых ледяной трамантаной[29] клоповниках Галлиполи или в промозг­лых трущобах Галаты агонизировали жалкие остатки белого воинства. Отчаявшиеся неудачники, не сумевшие вырваться в вожделенный Париж, искали пропитания в предместьях Истанбула. Отсюда Принкипо был виден как на ладони. Для злорадства в иных дотла сожжен­ных душах не осталось места, а завидовать не было оснований. Участь второго, а для кого и первого боль­шевистского вождя если и была лучше, то ненамного. Ощущая себя заживо погребенным, выброшенным из жизни, он с той же безнадежной исступленностью копался в прошлом и рвался в большой, но недоступ­ный для него мир. Лишь через четыре с половиной года удалось получить документы на въезд во Францию. Из всего, что было написано за эти бесконечно долгие дни и ночи, могло бы составиться пять, а то и все шесть дополнительных книг к семнадцатитомному собранию, что вышло еще на родине.

Такие тонкие ценители, как Эмиль Людвиг, отзы­вались о нем, как о замечательно одаренном писателе. Но работа над словом никогда не была для него само­целью. Только оружием в политической борьбе. Вышед­шую из-под пера книгу Троцкий оценивал сугубо прагматически, по непосредственному результату, а он зачастую оказывался совершенно ничтожным. «Сталин­ская школа фальсификации», изданная в Берлине перед самым гитлеровским переворотом, тоже не вско­лыхнула, как он втайне надеялся, Коммунистический Интернационал.

Несмотря на успех «Истории революции», переве­денной на несколько языков, невзирая на бесчисленные журнальные публикации, интервью и рассылаемые по всему свету письма, все утекало в песок. Стоило ли жечь себя ночь напролет, чтобы довольствоваться фантомом, иллюзией?

Впрочем, спасибо и за то, что горбатой скале в Мраморном море не суждено было стать островом Святой Елены. Он все-таки прорвался в центр Европы и, главное, вывез свой бесценный архив. Однако и Лазур­ный берег, давнее прибежище русской аристократии, не принес ожидаемых перемен. Дышалось как будто воль­нее, но зато и опасность придвинулась на расстояние выстрела. По сути та же тюрьма, но умело загрими­рованная под райскую обитель сочными красками юга: руки связаны, на устах печать вынужденного молчания. В Париж ни ногой, никаких заявлений для печати, даже выступать в рабочем клубе и то не разрешается. Довоен­ная эмиграция не знала подобных ограничений. Слиш­ком напуган мир, слишком напряжены охватившие его силовые линии.

После подписания франко-советского договора Троц­кий окончательно превратился в нежелательного ино­странца. Как только раскрылось его инкогнито — случайно? — власти поспешили с указом о высылке. Остановка была за малым: найти страну, которая согласилась бы предоставить убежище человеку, за ко­торым охотится НКВД. Притом опаснейшему револю­ционеру, повсюду имеющему восторженных почитате­лей. В Европе, пронизанной током противоположно заряженных полюсов, для Троцкого уже не было места. Одни правительства ориентировались на национал-социализм, другие рассчитывали на союзническую под­держку Сталина, третьи не желали для себя лишних осложнений.

Лишь маленькая Норвегия решилась пригреть изг­нанника при условии, что он полностью откажется от любого вида политической деятельности. В тот год был арестован его сын Сергей, не пожелавший по наивности вкусить эмигрантского хлеба. На Лубянке из него пыта­лись выжать клеветнические показания на отца и бра­та. По-видимому, безуспешно, ибо, как стало известно из нелегальных источников, он был этапирован в Ворку­ту, куда стягивали подавляющее большинство троцки­стов. Отрекшихся и нераскаявшихся с роковой отметкой КРТТД — контрреволюционная террористическая троц­кистская деятельность.

—       Сталин намеревается вырвать показания против меня у моего собственного сына,— крепясь из последних сил, говорил он близким друзьям, навещавшим его в северном суровом уединении.— ГПУ, не колеблясь, до­ведет Сергея до помешательства, а затем расстреляет.

Наталья, лично от себя, обратилась с воззванием к «Совести мира». Но практически никто не отклик­нулся.

—      Ты знаешь,— признавался он в особо тяжелые минуты жене,— я ощущаю себя выжатым до последней капли. Лучше бы мне умереть. Как ты думаешь, может, моя смерть спасет Сергея?

А на другое утро он с тем же непримиримым упор­ством хватался за перо.

«Возмущение, гнев, отвращение? — писал по поводу судебных инсценировок.— Да, и даже временная уста­лость. Все это человеческое, слишком человеческое. Но не поверю, что вы позволили пессимизму взять верх... Это равнозначно тому, чтобы самым пассивным и жалким образом обидеться на историю. Разве так можно? Историю следует воспринимать такой, какова она есть; когда же она позволяет себе подобные невероятные и грязные выходки, от нее надлежит отби­ваться кулаками».

И отбивался, подбадривая усталых, заражая силой духа изверившихся.

Августовский процесс вынудил Троцкого обдуманно нарушить жесткое табу. Прежде чем поступило реше­ние о депортации, он успел созвать журналистов и отправить обращение в Лигу Наций.

«Меня называют агентом Гитлера и микадо, орга­низатором террора и вдохновителем убийц,— бросил он расчетливый вызов Сталину.— Почему же они не требу­ют моей выдачи? Я готов предстать перед любым судом, чтобы разоблачить ложь».

За четыре долгих месяца, пока шли тайные перего­воры с Мексикой и через подставных лиц подыскива­лась подходящая посудина для переброски возмути­теля спокойствия на другой край земли, он не оставил камня на камне от лживых речей прокурора Вышин­ского и покаянных самооговоров бывших товарищей по революционной борьбе. Но мир не пошатнулся. Кто хо­тел знать правду, знал ее и без Троцкого. Остальных вполне устраивал сложившийся порядок вещей.

Гласный суд над Троцким мог, словно карточный домик, разрушить весь механизм политических процес­сов, поломать всю намеченную программу. Поэтому Сталин предпочел просто не расслышать заглушённый расстоянием голос врага. В истерическом реве митин­гующих толп, что с антенн башни Шухова разносила во все концы мощнейшая радиостанция имени Комин­терна, это было не так уж и трудно. И «Совесть мира» откликнулась на призыв.

«Смерть собакам!» — в слитном хоре рабочих и кре­стьян не затерялись голоса инженеров человеческих душ. Совесть народа в лице корифеев соцреализма, как по команде, поддержала совесть Америки и Европы. Мартин Андерсен-Нексе, Теодор Драйзер, Анри Барбюс, Луи Арагон — все дружно пропели осанну Сталину и его опричникам. Даже Ромен Роллан не удержался от унизительных славословий. Творец «Жана-Кристофа» и ценитель индуистской метафизики с ее всеобъем­лющим Брахманом и священным принципом ахинсы не устоял перед оправданием массового убийства. Троцкий уже готов был привлечь «великого гуманиста» к суду. За клевету на конкретных людей, понятно, а не за измену гуманизму, ибо, подобно Сталину, считал гума­низм слабостью, мелкобуржуазным пережитком. Пре­бывая в зените власти, он и сам был готов вымо­стить дорогу в Царство свободы костями безымянных жертв. Коллективизацию поэтому встретил с понимани­ем. Даже качнулся душой в сторону Сталина в его противоборстве с правыми, но все же разобрался, кто на чем стоит, и сделал верные выводы. Жаль, слишком поздно. Безнадежно опоздал, как это уже было с анти­сталинским блоком. Сталин сделал ставку на люмпена, быдло и выиграл. Нетерпеливые мечтатели пошли на удобрение для колхозных полей.

Из эмигрантского далека многое рисовалось в неи­стинном свете. Прослышав о мнимой оппозиции в РККА, Троцкий заподозрил Ворошилова с Буденным и опять громогласно высказался за Кобу, немало смутив самых стойких приверженцев.

— Узурпатор, перерожденец — все так,— убежден­ный в ему одному дарованной истине, он, как и прежде, легко зажигал чужие сердца.— Однако в целом линия правильная — на индустриализацию, социализм. Несмотря на жестокую тиранию, Советский Союз по- прежнему олицетворяет величайший прогресс в челове­ческой истории. Не революция виновата в трагическом перерождении большевизма. Беда в том, что ее так и не удалось распространить за границы России. Перед советским рабочим классом поставлен жестокий выбор между Сталиным и Гитлером. Сталин лучше, чем Гит­лер. Чуть раньше, чуть позже его чудовищный режим падет, и рабочий класс распрямит согбенный хребет. До­статочно хотя бы проблеска надежды на победу социа­лизма в Европе, чтобы все снова пришло в движение. Нельзя отчаиваться. Три революции научили нас выдер­жке и долготерпению...