Микола Садкович - Повесть о ясном Стахоре

• Название: Повесть о ясном Стахоре
• Автор: Микола Садкович
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Не будут! - повторили теперь уже несколько старцев.

- А мы, как сказано о том в евангелии, на том свете будем самыми знатными, бо на этом нужду терпели великую, а зла никому не чинили. Когда же мы там соберемся - один бог ведает, вот мы теперь, вместе встретившись, сами себя шануем и греха в том не видим.

- Греха в том не видим, - как эхо, отозвался слепец.

Эта несложная жабрацкая хитрость, придуманная ради видимости счастья на этом свете, тронула Савву. Он поднялся и, поклонившись старцам, серьезно сказал:

- Дозвольте и мне, высокородные паны и братья, повиншавать вас и пожелать доброго часу и на том и на этом свете!

- Дай, боже! - ответили старцы и вслед за Саввой опорожнили кружки.

Заставили выпить и Стахора.

В первый раз отведал вина малый Стах. Было ему от роду всего десять лет. Как ни силен был хлопец, а вино сильней оказалось. Стало все Стахору смешно. И князья в жабрацкой одежде, и рыжая девочка-поводырь, и захмелевшие калеки, поющие под аккомпанемент слабозвучных цимбал.

Стахор решил, что он совсем взрослый и, не стесняясь, запел вместе со старцами:

Уже солнце на заходе, спати не ложуся,

До споведи не готовый, богу не молюся.

Кажуть люди, что я умру, а я хочу жити,

Покуль жить на гэтом свете, мушу согрешити...

Слова песни были грешны и непристойны. Не зная их смысла, Стахор пел звонким, радостным голосом, выделяясь среди нестройного хора нищих.

Покуль жить на гэтом свете, мушу согрешити...

Опьяневшие жабраки подзадоривали мальчика и с хохотом падали на траву, слушая, как он старательно выпевал непозволенные слова. Смеялся вместе с ними и Стахор. Косоглазый обнял его за плечи и поцеловал в лоб мокрыми, пьяными губами.

- Детка моя, - лепетал он, - с нами пойдем... пойдем во святой Киев-град, ко пещерам апостольским, ко вратам златым...

- За грехи наши Иисусу помолился... посох тебе и торбу свою отдам, песням духовным обучу. Как хорошо!

Из его раскосых глаз текли умильные слезы.

- Хорошо! - согласился Стахор.

- Пойдем, детка, братик мой! - повторял косоглазый.

- Пойдем! - твердо ответил Стахор и тут же стал искать глазами отца, словно собираясь сообщить ему о своем решении. Отца не было Стахор оттолкнул лезшего целоваться косоглазого и вскочил на ноги.

- Где татка мой?!

- Тихо, тихо! - погрозил ему пальцем горбун. - Гуляй, хлопчик, татка зараз придет... гуляй.

- Гуляй, душа, без кунтуша! - подхватил косоглазый, сбрасывая свое одеяние. - Шануй пана без жупана!

Но Стахор не хотел гулять. Вдруг он заметил, что со двора исчез не только отец. Не было и старшего жабрака. Это насторожило хлопца. Где они? Не знал Стахор, что среди нищих, с которыми он встретился в ханском дворе, был человек, давно уже ожидавший Савву Митковича, и было у них важное дело.

Когда обеспокоенный Стахор выспросил у рыжей девочки-поводыря, в какую сторону ушел отец, он, не задумываясь, бросился вслед.

Пробежав по темному коридору, ведущему в подземные помещения дворца, мальчик наткнулся на низкую дверцу, толкнул ее и увидел в слабом свете восковой свечи, посреди сводчатой кельи, тревожно повернувшихся к нему людей: отца, старшего жабрака, кажется, того самого разносчика, который заговорил с ними на площади, рослого монаха и еще каких-то скрытых темнотою мужчин.

Видно, много выпил Стахор, не иначе. Стало двоиться у него в глазах и бог знает что чудиться. Показалось ему, что на земляном полу кельи лежали кривые польские сабли-корабели, мушкеты и топоры.

Удивился малый Стахор.

Год тринадцатый

О ТОМ, КАК СТАХОР НАУЧИЛСЯ СЧИТАТЬ ДО СТА

В Слуцке, во дворе нижнего замка, секли ученого монаха.

Секли розгами, чтобы не повредить члены его, но чтобы надолго запомнил беседу с вельможным паном Ходкевичем, виленским каштеляном. Да не спорил бы, не дерзил, коли удостоен такой высокой беседы, а являл бы смирение.

Монах был нездешний, никому в замке не знакомый, и по какому делу в город Слуцк забрел - неведомо.

Пришел он на рассвете, в Троицкий монастырь еще не являлся, а бродил по городу среди мещан да торговых людей, байки рассказывал. Говорил: был-де он в самом Киеве и оттуда шел когда, видел: до самого Слуцка по всей земле неспокойно. На том разговоре замковые сторожа схватили монаха. Привели к его милости Иерониму Ходкевичу. Тут и состоялась беседа.

Среди магнатов Белой Руси и Литвы Ходкевич слыл человеком наиболее просвещенным. Любил вельможный блеснуть и знанием древних авторов, и латинской поговоркой, и подчеркнуть свою образованность перед тупыми соседями, устраивая диспуты ученых мужей. Нередко сам принимал в них участие, пугая слушателей непозволенным для других вольнодумством, руссуждениями о равенстве людей на земле. Умолкали перед его доводами спорщики, а Ходкевич гордился победахми в словесных турнирах не меньше, чем успехами ратного дела. Не замечал только гордый магнат, как легко сдавались его противники, помня мудрое правило: "Быть умнее своего господина невыгодно и опасно".

В этот день пана Иеронима одолевали скука и недомогание. Он велел привести к нему пойманного монаха, авось позабавит чем. Когда монаха ввели в просторный, уставленный резными шкафами покой господарской библиотеки, Ходкевич сидел возле камина и читал книгу. Он не сразу повернулся к вошедшему, и тот успел прочитать название книги - "Республика". Монах улыбнулся. Это было знакомое ему сочинение Платона.

Неспокойное пламя освещало плоское, с повисшими черными усами лицо магната.

- Кто ты ест? - спросил Ходкевич, не отрываясь от книги, чуть охрипшим, простуженным голосом.

- Слуга... Божий и человечий, - смело ответил монах.

Ходкевич закрыл книгу и взглянул на монаха маленькими колючими глазками хитреца.

- То я вижу, что божий служка, а людям как служишь? Грехи их замаливаешь, да их же грехами кормишься?

- Кормлюсь стараньем своим, - тихо сказал монах, - не для себя, для поспольства по земле сей брожу и живу.

- Не-э-эт, - усмехнувшись, протянул Ходкевич, вспомнив только что прочитанное, - не старанием... "Духовники живут грехами нашими, лекари болезнями, а судьи ошибками да несчастьями". То ест сказано верно!

- И не токмо сие у Платона мудрого сказано, - неожиданно произнес монах, - тебе бы, ваша мость, другие слова запомнить...

Пан Иероним чуть не подскочил в кресле, словно его поймали с поличным. Он отбросил в сторону книгу, поднялся и шагнул к монаху.

- О свенты Иезус! Вон ты каков... Садись, обогрейся, да не боясь беседуй.

Ходкевич сам подвинул кресло к камину. Махнул слугам, чтобы оставили их, и, взяв монаха за руку, усадил.

Ни тени страха, ни смущения не обнаружил магнат на лице своего собеседника. Сел напротив, с любопытством разглядывая спокойное лицо, видать, неглупого бродячего чернеца.

- Какие слова Платоновы запомнить велишь? - спросил без гнева.

Монах протянул руки к огню, зябко пожал плечами, ответил нехотя, видно, думая о чем-то своем:

- Слов разных много...

- Говорят, ты из Киева, - меняя тему, вкрадчиво заговорил хозяин, - по дороге разное видел, что присоветуешь?

- Не советник я тебе, ваша милость, - ответил монах, - а по дорогам ноне, сам ведаешь, всяко на глаза попадается...

- Наливая, разбойника, не встречал?

Ходкевич пронизал монаха своими глазками.

- Про разбойника Наливая не слыхивал, - помедлив, ответил монах.

- Так ли? - не поверил пан Иероним. - Земля вся слухом наполнена, а ты вроде мимо прошел... Вспомни. Северияном зовут, из казаков, князя Острожского сотник... Далеко ли от сих мест грабежом, пся крев, промышляет?

- Крый бог, мне разбойники не встречались... а грабежа мноство вокруг. Поспольство в нужде великой живет.

У Ходкевича невольно дернулась щека. Притворно вздохнув, вымолвил:

- Живем, как кому на этом свете назначено, не мешали бы злодии...

Монах скосил на него прищуренный глаз.

- Правда твоя, ваша милость, не мешали бы злодии, - проговорил с едва заметной усмешкой, - но я вот не злодий, и ты, прости меня, ваша мость, тоже себя не личишь таким, а в чем же наше с тобой назначение! Чем живешь?

Никто еще не задавал такого вопроса Иерониму Ходкевичу. Против воли почувствовал надобность оправдаться перед смелым монахом.

- Я своим трудом да працей хлопов моих...

- То-то, хлопов, - дерзко вставил монах, - а хлопы - люди все божьи, не твои, не мои...

- От веку так, прошу пана, установлено, и переставить порядок сей никому не удавалось. Один одно дело творит, другой - другое...

- А кабы переставить однажды? - в упор спросил монах.

- Не быть тому! - возразил Ходкевич, раздражаясь твердостью собеседника. - Пытался я у себя неких худопохолек чужому делу учить заворовали, пся крев.

- Так, может, то дело и впрямь им чужое было, еще бы чего подыскал для них, - усмехнулся чернец.

- Злодей всегда останется злодеем. Я в сем уверился. Добро им творить только людям во вред. "Benefacta mali collocata malefacta existimo!"* заключил Ходкевич, но монах не сдавался.