Клара Фехер - Море

• Название: Море
• Автор: Клара Фехер
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1959

О периоде Второй мировой войны, о жизни в осажденном Будапеште и о первых годах свободной Венгрии говорится в романе «Море».

Хотя «Море» не автобиографический роман, однако в нем нет ни одного образа, прототипом которого не служили бы живые люди, нет ни одного выдуманного эпизода — все рассказанное автор либо видела, либо сама пережила. Как и героине романа, Кларе Фехер пришлось бежать с военного завода, скрываться в оккупированном нацистами Будапеште.

---

— Куда?

— По пути договоримся. Пошли скорее.

— А наши вещи?

— При Мочахе больше пропало. Разве что прихватить с собой «Кандида». Не мешает еще и еще раз прочитать, что этот мир — самый лучший из всех существующих миров.

По Секешфехерварскому шоссе пришлось ехать совсем медленно. По темной, развороченной бомбами и взрыхленной танками дороге навстречу им шла нескончаемая колонна. Затемненная синим фильтром фара мотоцикла слабо освещала только несколько квадратных метров земли каким-то призрачным светом. Тибор поверх пригнувшегося Тамаша смотрел вперед, на кошмарную дорогу войны. Казалось, будто перед ним воскресали картины Гойи. Вот худой, с изможденным, скуластым лицом мужчина, защищаясь, поднимает над головой руки — нилашист бьет его прикладом, и мужчина, пошатнувшись, опускается на одно колено. Вот идет женщина, на плече у нее ребенок пятишести лет. Она как будто без лица и без возраста. Черты ее искажены страхом, рот раскрыт, словно она собирается кричать, растрепанные волосы ниспадают на лоб, руки закинуты назад и поддерживают ребенка. И она, молча взывая о помощи, идет, нагнувшись вперед, — грозное, полное совершенства изваяние ужаса, изваяние матери, дрожащей за жизнь своего ребенка, — и глядит широко раскрытыми глазами навстречу смерти.

Картины меняются. Вот бредут подростки-бойскауты, от недосыпания они едва держатся на ногах. Один из них поднимает большие, светло-голубые глаза и с удивлением смотрит на мотоцикл, но дороги не уступает, а продолжает шагать дальше, как сомнамбула. Ему не больше пятнадцати лет. Вот тащится заваленная мешками крестьянская подвода, на козлах которой восседают немецкие солдаты. Сбоку на повозке табличка: «Гергей Ковач, Сигетсентмиклош, улица Текеи, 8». Это смешное и теперь совершенно ненужное обозначение частной собственности в общем потоке производит удручающее впечатление. Старательно нарисованная табличка с именем Гергея Ковача свалилась в страшную реку, где не имеет никакого значения, как звали человека вчера. Вместо Яноша Киша, Эржебета Надя, вместо сына, жены, матери существуют одни номера, безыменное стадо. Ограбленная страна, причитая и охая, влачится на запад.

Нестройными, растянутыми колоннами бредут обросшие, с воспаленными глазами, с желтыми повязками на рукавах солдаты рабочих батальонов. Где-то позади то и дело раздаются нетерпеливые гудки автомобилей. Люди нехотя расступаются, и между ними стрелой проносятся легковые машины. Кеменеш видит их мельком: женщины, укутанные в меха дети, громоздкие чемоданы. За нестроевиками идет рота венгерских солдат, окруженная со всех сторон офицерами на машинах и лошадях, полевой жандармерией на мотоциклах. Роту ведет длинноусый молодой лейтенант. Тамаш останавливается у кювета, чтобы пропустить колонну. Усатый лейтенант приказывает петь, усталые солдаты, словно на похоронах, запевают протяжную, тихую песню.

В сторону Вены следуют один за другим десятки, сотни, тысячи немецких грузовиков с ящиками, мешками, мебелью. Снова бредут женщины, снова тащутся подводы. И на дороге через каждые десять шагов лежат убитые.

Тибору Кеменешу порой хочется дернуть Тамаша за плечо, повернуть мотоцикл на запад и ехать куда глаза глядят, только бы не видеть этой страшной картины, не встречаться с этой кавалькадой преступлений и страданий, не видеть постоянно женщину, которая с выражением ужаса на лице несет своего ребенка…

До города всего тридцать километров, а они едут вот уже полтора часа. Вдруг дорогу запрудило стадо. Напуганные коровы и быки сбились в кучу и ревут. Три подростка-нилашиста стегают их что есть мочи кнутами, бьют палками. Позади них гудят машины. Где-то справа вдали вспыхивают огни и грохочет земля — опять бомбежка. Вот совсем рядом раздается ружейный выстрел, слышатся крики, но ничего не видно. Перед мотоциклом Тамаша все еще стоит корова, кроткими печальными глазами она смотрит на колесо, уныло мычит и медленно, не спеша переваливаясь с боку на бок, ковыляет дальше. За стадом движется грузовик с открытым кузовом. На нем видны токарные станки, эмалированная детская ванночка. Вдруг дорога впереди освобождается метров на сто. Но тут же появляется новая вереница людей. Старики крестьяне, муж и жена, тянут тачку, взгромоздив на нее весь свой скарб: два узла с одеждой и бидон с жиром. Женщина плачет, в зубах мужчины трубка, она давно потухла. Откуда они бегут? Куда спешат? Что заставило их бросить свой дом? Фара мотоцикла освещает небольшую группу оборванцев. Это дети.

То и дело спотыкаясь, по дороге бредут пятилетние малыши. Их человек пятнадцать, и у каждого на одежонке нашита желтая звезда. Их гонит, уныло покрикивая, какой-то жандарм. Кое-кто из малышей падает, тут же поднимается и, как перепуганный цыпленок, бежит следом за остальными. Жандарм злыми глазами посматривает на своих подопечных и насвистывает песенку «Лили Марлен». У одной девочки свешиваются на плечи аккуратно заплетенные русые косички. Может быть, мать в последний раз причесала ее сегодня утром. В руках она сжимает коричневого мишку и, охваченная немым ужасом, семенит в непроглядной ночи.

Тибор закрывает глаза. Ему кажется, что не мотоцикл, а его жизнь мчится сейчас в беспредельной темноте; все потеряло смысл, теперь все равно, ехать дальше, или остановиться, или вернуться назад.

Он облегченно вздохнул, когда они наконец подъехали к городу.

— А теперь куда? — спросил Тамаш.

— Как куда? В Будапешт.

— У нас не хватит бензина. А достать вряд ли удастся.

— Да мы поедем не на мотоцикле.

— А как же?

— Поездом.

— Что-о-о?

Тибор нагнулся поближе к Тамашу и закричал в самое ухо.

— Поездом. Предписание у меня есть.

На рассвете в Будапешт отправлялся немецкий военный эшелон. Поездом ехали войска, перебрасываемые с Карста[31] в Нижние Татры. У солдат было подавленное настроение.

— Мы уже привыкли в Любляне к своим партизанам, — желчно пошутил старый эсэсовский сержант, — теперь придется познакомиться с чужими.

— А я думал, вы любите новые знакомства, — произнес Кеменеш, — в противном случае зачем было трогаться с места в тридцать девятом году? Могли бы сидеть у себя дома.

Сержант не понимал по-венгерски. Он осклабился, полагая, что Тибор дружески пошутил с ним.

Тамаш Перц, забившись в угол, сидел тише воды, ниже травы. Он не понимал, зачем Тибор насмехается над немцами, когда и без того только чудом удалось им попасть на этот поезд и в любую минуту их могут прогнать. К тому же у него в портфеле есть несколько таких бумажек, которые он не стал бы показывать полевому жандарму.

— Если нам повезет, в шесть часов утра будем в Будапеште, — благодушно сказал эсэсовский сержант. — Нет особой нужды спешить, но никогда нельзя знать наперед, где тебя настигнет смерть…

Не успел он закончить фразу, как, сделав сильный рывок, эшелон остановился. Немецкие солдаты, которые до сих пор играли в карты при свете карманного фонаря или, прижавшись друг к другу, спали, как по команде, вскочили на ноги.

— Тревога! Воздушная тревога! — закричали все сразу.

Рядовой солдат шестнадцати-семнадцати лет разразился истерическими рыданиями, остальные, кто в двери, кто в окна, бросились выпрыгивать наружу.

По обе стороны железнодорожной насыпи тянулись канавы, полные дождевой воды. Немцы, как бы не замечая этого, плюхались прямо вводу и, распластавшись, прикрывали голову руками.

Тибор Кеменеш и Тамаш Перц, перескакивая с грехом пополам рвы и лужи, забежали на кукурузное поле. Со стройных стеблей кукурузы свисали к земле гниющие, мокрые листья, все вокруг издавало какой-то сладковатый, отвратительный запах. Сквозь туман сверкнули ракеты, в небе, медленно опускаясь, повисла «Сталинская свеча», заливая всю местность ярким светом. Затем еще две сразу. Стало видно и покинутый поезд, и подводу под железнодорожным мостом, и изредка приподнимавшиеся головы немецких солдат, и стройный, голый тополь, и кукурузное поле, и церковную колокольню вдали.

Бомбежка началась внезапно, как ураган. Гудение самолетов заглушалось мощным грохотом, снова и снова содрогалась земля. С железнодорожного моста в небо ударил сноп огня и дыма, подвода вместе с лошадью и хозяином исчезла, словно ее там никогда и не было. Потом разлетелся в куски паровоз, застрочил пулемет, из ближайшего рва донесся душераздирающий крик. Висящие ракеты погасли, гул самолетов замер. Все это продолжалось минуты три, не больше, но на земле остались мертвые люди, мертвые лошади, мертвые деревья.

— Ты жив? — шепотом спросил Тамаш.

— Так легко черт нас не возьмет.

— Как же мы теперь будем передвигаться?

— Да, скакуна нашего действительно прихлопнули. Напрасно мы с тобой бросили мотоцикл.

— Нечего вспоминать то, чего не воротишь. Будем ждать, пока наш шурин-немец соберет косточки?