Томас Фланаган - Год французов

• Название: Год французов
• Автор: Томас Фланаган
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Роман известного американского писателя Томаса Фланагана рассказывает об освободительном движении ирландского народа на рубеже XVIII–XIX веков. Глубокое знание истории Ирландии, ее экономического и политического положения помогло писателю создать правдивое и достоверное произведение о важном этапе борьбы этой страны за независимость.

---

— На что это похоже?

— Что «это»? — оторвавшись от еды, спросил он.

— Сражение. Сражение за Баллину. Самое первое сражение. Наш родной город освобожден. Так на что это похоже?

Прожевав окорок и запив его пивом, он положил нож и вилку и ответил, улыбнувшись:

— Похоже на драку «стенка на стенку». Если судить по Баллине.

— Я никогда не видела драк, но, конечно, наслышана о них. Как и всякий, кто живет в Ирландии.

— В назначенное время сходятся парни из двух деревень или городков, — объяснил он мне. — Ищут повод: будь то вековая ссора или распря, затеянная еще отцами, а иной раз обходятся и вовсе без повода. И по сигналу обе стороны кидаются друг на друга с дубинками, шипастыми палками, с камнями или с тем, что под руку попадет. Редко заканчивается драка чьей-то победой. Несомненно, тех, у кого дубинки потолще да головы покрепче. Потом все вместе, словно закадычные друзья, устраивают попойку. Те, конечно, кто еще в состоянии держаться на ногах после драки. Вот и военная битва сродни этой, только вместо дубинок — пики, мушкеты и штыки. И разумеется, потом не доходит до дружеской попойки.

Вот всегда Малкольм такой: как и всякий ирландец, готов насмехаться над собой, самоуничижаться. Но послышался мне в его словах и горький отзвук правды.

— Но сейчас же все по-другому, эти парни знают, за что сражаются, — за свободу.

— Да, за свободу, — кивнул Малкольм. — Французский генерал слов не пожалел, чтоб растолковать им это, — французских слов, конечно, но мы с Тилингом перевели. Ирландцев его речь потрясла. Правда, у нас в языке нет слова «республика», но мы, как могли, объяснили. — Эллиот поднял кружку и допил пиво. — Насколько я могу судить, француз — человек очень способный. Зовут его Эмбер, он прославился еще в Вандее. Сегодня в ночь выходим на Каслбар; если разобьем англичан, все Мейо и почти весь Коннахт в наших руках. Ну а потом все будет зависеть от того, поднимется ли вслед за нами вся страна, прибудет ли подкрепление из Франции. Видишь, дорогая, я уже поднаторел в военных премудростях. Стал настоящим солдатом.

Он встал, подошел к буфету, вновь наполнил кружку из кувшина.

— Вы разобьете англичан, — сказала я с уверенностью. — И народ по стране поднимается. Все складывается, как ты говоришь.

— К нам в лагерь чуть не каждый час крестьяне приходят. И из Невина, и из Балликасла, и Кроссмолины. Они в Каслбаре и бывать-то не бывали, и слыхом о нем не слыхивали, разве что в стихах. Немалое их испытание там поджидает — Британская армия, «солдаты британской короны», как их в стихах именуют. И части английской регулярной армии, и ирландское ополчение; пехота и кавалерия, драгуны и артиллерия. Да, это не драка «стенка на стенку». Я еще сам не знаю, какой будет эта битва. Может, мне доведется рассказать тебе о ней.

Сказал он это спокойно, и в душе у меня шевельнулся страх. Сейчас-то я знаю, что страх напрасный, во всем мире уже знают о нашей блистательной победе при Каслбаре, в которой Малкольм, вне всякого сомнения, сыграл свою роль с решимостью и отвагой.

Вдруг он резко, так что расплескалось пиво, повернулся ко мне.

— В усадьбе ты остаешься одна, — сказал он. — Не считая повара, прислуги да подростков, которым еще рано воевать. Крепко запомни то, что я говорил тебе перед отъездом в Киллалу. В Баллине гарнизон под командой Майкла Герахти. Если нашему дому будет угрожать опасность — с той ли, с другой стороны, ты меня понимаешь? — пошли человека к Герахти, вели передать, что нужна помощь, и незамедлительно. И он поможет.

— Что значит «с той ли, с другой стороны?» Не очень-то я тебя понимаю.

— Есть такой человек, по имени Мэлэки Дуган, — ответил он, — патриот, хотя вернее бы его назвать…

— Я его не знаю.

— Твое счастье. Господин Дуган Тома Пейна и Уильяма Годвина не читал, боюсь, вы общего языка не найдете. — Малкольм неожиданно замолчал, поставил кружку с пивом и подошел ко мне. Взял меня за руки, поднял с кресла. Погладил по щеке, провел рукой по губам. — Прости мне эти слова, дорогая. Прости, злой я сегодня. А ты запомни вот что: это не война, а восстание, и не сразу поймешь, что к чему. Кто друг, а кто враг. Но тебе здесь ничто не грозит, не забывай только про Герахти.

Он склонился и поцеловал меня, и я вмиг забыла и про Герахти, и про Эмбера, и про Дугана, и про Британскую армию в Каслбаре, и про крестьян из Невина и Балликасла.

По-моему, забыл обо всем и Малкольм, он крепко обнял меня, и не существовало для нас в ту минуту никого ни в усадьбе, ни в целом Мейо, ни во всей Ирландии.

Охваченные сильным, но покойным чувством, мы удалились в спальню, где познали с мужем столько счастья. Впрочем, писать об этом весьма нескромно с моей стороны. Ровно в три часа дня, однако, я разбудила его, как он и просил, хотя мне и не хотелось. Он так спокойно спал, морщины, бороздившие лицо днем, разгладились. Я коснулась рукой его лба, и он тотчас открыл глаза и сел в постели. Потом вспомнил, что мы с ним дома, в безопасности, и улыбнулся. Я нагнулась и поцеловала его, и он поцеловал меня в ответ, нежно и умиротворенно, погладил по волосам.

— Сколько воды утекло, — сказал он, — с тех пор, как сиживали мы в Лондоне, в доме у твоего отца, и вместе читали.

— И беседовали, — подхватила я. — Иной раз весь вечер напролет. — И покраснела, словно я не замужняя женщина и не в постели со своим супругом.

— И беседовали, — повторил он и погладил меня по волосам.

— Те книги сейчас у нас. В твоем, Малкольм, кабинете. Все твои любимые. Пока ты не вернешься, я буду читать их каждый вечер, и будто ты снова рядом, и уже не так тоскливо.

— Конечно, — кивнул он. — Будто я рядом. — Улыбнулся, а улыбается он моим словам часто, словно находит в них некое скрытое удовольствие, хотя никогда не говорит какое.

В четыре часа он вывел лошадь, я пошла проводить его. У ворот он вскочил в седло и поскакал в Баллину, где присоединится к нашим патриотам. Проехав немного, он обернулся и помахал мне. Я разлучалась с ним не на один месяц, и следующая встреча произойдет совсем при других обстоятельствах.

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ О БЫЛОМ» МАЛКОЛЬМА ЭЛЛИОТА В ОКТЯБРЕ ГОДА 1798-ГО

Тяжелый переход выпал нам с Мак-Карти на следующий день: вовсю хлестал дождь, дороги раскисли. В Тоберкурри нас предупредили, чтобы мы обошли Коллуни стороной, городок верен старой власти, и что город Слайго охраняется сильным гарнизоном, на дорогах выставлены патрули. Нам удалось осторожно проскользнуть меж Слайго и озером Гилл на север узкой прибрежной тропой до деревни Россова Стрелка, в пяти милях от Слайго. Здесь знакомец Мак-Карти, поэт по имени О’Харт, держит таверну. С ним мы известили Мак-Тайра, чтобы он пришел на встречу со мной. Теперь всем известно, что бедный Мак-Тайр был представителем Объединенных ирландцев в Слайго. Любопытно, как четверо людей столь разных поприщ — поэзии и политики — оказались в тот день за одним столом в таверне.

Мак-Тайр явился лишь поздно вечером, и Мак-Карти, О’Харт и я скоротали дождливый день, дожидаясь его в таверне. Стояла таверна на берегу залива Слайго, местечко это называлось Памятной бухтой. Сквозь пелену дождя ее и не разглядеть, лишь свинцовые грозные волны. Дождь отвесно падал на соломенную крышу, и с нее сбегали журчащие ручейки. Кроме нас, посетителей не было, мы сидели за низким столом у камина и согревались горячим пуншем. Поначалу у Мак-Карти и О’Харта разговор не клеился, как часто бывает меж людьми одной профессии. Мне думается, О’Харт догадывался, зачем мы пожаловали, и миссию нашу не одобрял. Жена его, краснолицая и босоногая, подала нам большую миску варенной в мундире картошки, и мы, складывая кожуру прямо на стол, обмакивали картошку в плошку с солью и ели.

Мак-Карти уже давно, как только пересекли мы горбатый мост Оуэнмур, пребывал в плохом настроении. Дважды, несмотря на дождь, укрывшись одеялом, выходил он на маленькую пристань. А когда возвращался, одеяло бывало насквозь мокрым, густые рыжие волосы слипались. Или встанет у окна, стиснет кружку узловатыми пальцами и стоит полчаса.

В восемь вечера появился Мак-Тайр, средних лет, коренастый, с грубыми чертами, круглой, как орех, головой. Несколько раз случай уже сводил нас в Дублине и Белфасте. Семья Мак-Тайров — известные в графстве Антрим пресвитериане. Не знаю, какими судьбами попал он в Слайго и стал торговать полотном. Говорят, что лен — плоть и кровь северян: они его растят, чешут, отбеливают, прядут и продают. Когда собирают лен, над полями в Ольстере стоит сладковатый, дурманящий запах. Держался Мак-Тайр с похвальной степенностью, одет был аккуратно — снял промокший и грязный плащ, и по костюму не догадаться, в какую погоду он ехал верхом: темно-коричневый сюртук, застегнутый на все пуговицы, жилет и белая рубашка с незатейливой кружевной оторочкой по рукаву. И лишь тупоносые сапоги заляпаны желтоватой глиной.