Памела Джонсон - Решающее лето

• Название: Решающее лето
• Автор: Памела Джонсон
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-8352-0159-1

Когда и как приходит любовь и почему исчезает? Какие духовные силы удерживают ее и в какой миг, ослабев, отпускают? Человеку не дано этого знать, но он способен наблюдать и чувствовать. И тогда в рассказе тонко чувствующего наблюдателя простое описание событий предстает как психологический анализ характеров и ситуаций. И с обнаженной ясностью становится видно, как подтачивают и убивают любовь, даже самую сильную и преданную, безразличие, черствость и корысть.

Драматичность конфликтов, увлекательная интрига, точность психологических характеристик — все это есть в романах известной английской писательницы Памелы Хенсфорд Джонсон.

---

— Только сегодня утром взяла его у ювелира, — смущенно улыбнувшись, объяснила она, обращаясь к Наоми, и совсем забыла о нем. Без него я чувствую себя полуодетой.

Это колье в стиле греко-римских античных украшений буквально преобразило ее, еще больше подчеркнув изящество точеной головки, теперь существующей как бы отдельно от ее тела.

— У меня тоже было нечто в этом роде, — заметила Наоми, и они погрузились в разговор о ювелирных изделиях и их практической недоступности в наши дни.

Филд, которому наскучило их слушать и не терпелось продемонстрировать мне необычайное остроумие и образованность своей приятельницы, снова принялся расхваливать Элен Эштон и рассказывать о ее работе в министерстве.

— Что бы твой Эйрли делал без тебя? Это ее начальник, Клод. Ведь если говорить откровенно, так это он работает под твоим началом, Элен. А раз ты командуешь Эйрли, значит — и всем министерством.

— Ну это уже сущий вздор, — запротестовала Элен. — И не вздумай говорить о книге Бернэма, Джон, ведь ты ее даже не читал.

— Да, я теперь почти ничего не читаю, — с искренним сожалением произнес Джонни. (Насколько я знал, он был одним из самых начитанных людей, каких мне доводилось встречать, и гораздо более эрудирован, чем я, но он вечно жаловался на собственное невежество и неосведомленность.) Пока мы ужинали, он болтал всякий вздор, стараясь казаться прежним Джонни, каким я знал его год назад. Но произошедшая в нем перемена была столь же разительной, как и перемена в Наоми.

Я спросил, доволен ли он работой.

— У нее есть свои положительные стороны — она интересная, живая, иногда носит конфиденциальный характер, и это льстит самолюбию. Связана с разъездами. Короче, в ней есть все, за исключением материальной обеспеченности. Однако…

— Что «однако»? — спросила Элен Эштон со свойственной ей резкостью.

— Я просто хотел сказать, что деньги — это еще не все. Как ты считаешь, Клод?

— Думаю, что совсем не так плохо иметь их.

— Уверен, что Нао знала бы, как ими распорядиться, если бы они у нас были. Ну а пока приходится кое-как сводить концы с концами.

Наоми бросила на него какой-то странный, удивленный взгляд, но тут же быстро опустила глаза и что-то сказала Элен.

— Кстати ты не знаком с неким Хезерингтоном? — вдруг спросил я Филда. Его глаза широко распахнулись, сузились, но затем взгляд их снова стал открытым и простодушным.

— С кем, ты сказал?

— С Хезерингтоном. — И я пояснил, кто это такой.

— А-а — протянул Джонни. — Вот ты о ком! Я о нем слышал. А что тебя интересует?

— Он говорил о твоем шефе.

— Неужели? — Джонни пожал плечами. — Я не имел чести лично с ним встречаться. По крайней мере что-то не припоминаю.

Наш разговор, казалось, совсем не интересовал Наоми, но на Филда, я уверен, он произвел впечатление.

— Когда-то это была ужасная газетенка! — воскликнула Элен. — Но в последнее время вдруг стала интересной. Как вы считаете, это заслуга редактора?

— Очевидно, — ответил Филд со своей легкой и приятной улыбкой. — Хороший редактор — это всегда тот, кого только что сняли. Его идеи, как правило, осуществляются только после того, как ему дали по шапке и его место занял другой. Он возмущен, обижен, страдает, а тем временем его слава достается его преемнику. Так, к сожалению, бывает.

— Журналистика всегда была презренным занятием. — Элен Эштон произнесла это так, будто следствие закончилось и она решительно и бесповоротно выносила приговор. — Большинство газет просто радуется, когда в стране возникают трудности.

— Это относится только к оппозиционной прессе, — заметила Наоми.

— Допустим, — резко ответила Элен, — но в таком случае выходит, что патриотизм как абстрактное понятие — просто нелепость.

— А есть ли ради чего быть патриотом? — спросил Филд.

— Разумеется. Или ты считаешь, что нам следует просто устроить дешевую распродажу и закрыть лавочку?

В ее голосе было столько язвительной иронии, что Филд, стараясь как-то умилостивить ее и словно бы защищаясь, шутливо прикрыл лицо рукой.

— Никогда не позволяй ей втягивать себя в спор, Клод. Она беспощадна и к тому же неисправимая оптимистка.

— Лишь благодаря оптимистам наша страна не погибла. Кстати, ты и все ваши тори утверждают, что это уже случилось. — Элен бросила на меня быстрый взгляд, нахмурилась и отвернулась. Некоторое время мы все неловко молчали. Потом, неожиданно улыбнувшись, Элен сказала: — Господи, как все это надоело! Каждый раз одни и те же споры.

— Я вовсе не собирался с тобой спорить, — отшучивался Филд. — В сущности, мое положение куда лучше твоего. Я преспокойно буду играть на укелеле, пока корабль не пойдет ко дну.

— В каком году были в моде укелеле, не помните? — спросила Наоми, и мы принялись вспоминать популярные довоенные мелодии, исполнявшиеся на укелеле. Элен не принимала участия в нашем разговоре. У нее вдруг заметно испортилось настроение, и несколько раз она нервно и досадливо передернула плечами, словно тема нашего разговора ее раздражала и она не могла дождаться, когда же мы ее сменим.

Я начал прощаться.

— Когда мы снова увидимся? — спросил меня Филд.

Я выразил сомнение в том, что это удастся в ближайшее время: я буду занят.

— Ну что ж, если найдешь минутку, — сказал он, — черкни, я дам тебе адрес. — Он записал адрес и почти насильно сунул его мне в руку. — Не будем терять друг друга из виду, а? — просительно произнес он. — Конечно, если ты не против.

В его просьбе было столько искреннего простодушия и дружелюбия, что я почти готов был тут же условиться о новой встрече, но вовремя удержался. Я слишком хорошо знал Джонни Филда.

— Итак, — сказал он, когда мы вышли из кафе, — нам с Наоми надо еще успеть в театр, поэтому мы с вами прощаемся.

— Вам куда? — спросил я Элен.

— К Пиккадилли.

— Я провожу вас.

Какое-то время мы шли молча. Наконец я спросил, почему она не любит танцевальную музыку — она так демонстративно отказалась принять участие в общем разговоре.

— Что вы, я очень люблю танцевать, — сказала она без особого энтузиазма.

— И часто вам это удается?

— Теперь нет. Очень редко.

— Знаете, меня поразило замечание Наоми о том, как много значат для нас некоторые из довоенных мелодий. Мне кажется, что у меня почти каждое значительное событие связано с какой-нибудь песенкой, которая была популярна в то время. Хотя раньше она могла даже не нравиться мне.

— Я вас понимаю, — сказала Элен. У нее была какая-то особая, очень изящная походка — она делала маленькие шажки и ступала так осторожно, будто шла босиком по густой и высокой траве, где ее могли подстерегать всякие опасности. — У меня тоже так. Иногда до боли знакомая мелодия воскрешает в памяти то, что хотелось бы забыть. — Она взглянула на меня. Она чувствовала себя теперь гораздо свободнее, чем в обществе Филдов, и с готовностью поддержала разговор.

— Это верно, — согласился я, — и даже не потому, что она воскрешает неприятные воспоминания. Она может напоминать о вполне счастливых мгновениях, которые были слишком короткими.

— Не всегда. Иногда она самым непосредственным образом связана с откровенным поражением.

— Не представляю, чтобы вы могли в чем-либо потерпеть поражение, — сказал я просто так, чтобы вызвать ее на дальнейшую откровенность.

— Иногда бывало. — Она чуть-чуть ускорила шаг.

— Филд представил мне вас как миссис Эштон? Кажется, я не ослышался?

— Да. Мой муж погиб в сороковом году.

— Война?

— Он служил в авиации, — ответила она.

— Тогда очень многое должно вам об этом напоминать, — сказал я с неожиданным чувством неловкости.

— Да.

— Простите.

— Это было очень давно, — ответила она и поспешила переменить тему разговора. — Ваша галерея открылась в среду, не так ли?

Мы поговорили о галерее, о Крендалле, я поделился сомнениями относительно того, стоит ли мне становиться его компаньоном. Так мы дошли до станции метрополитена у Грин-парка. Здесь мы распрощались, и она ушла.

Меня заинтересовала Элен Эштон, ее нервная ирония, резкость суждений, беспощадность к себе и несомненное одиночество. Она относилась к числу тех женщин, которым с годами становится все труднее быть откровенными, но которые продолжают неизменно испытывать жгучую потребность в этом. Поэтому Элен прибегала к хитростям и уловкам и сама создавала ситуации, при которых ее вынуждали бы к откровенности. Ее замечание о «до боли знакомых» мелодиях явно противоречило ее поведению в кафе во время моего разговора с Наоми. Оно было столь же неожиданным и странным, как если бы министр финансов, прервав свой официальный доклад о бюджете, пустился в воспоминания о первой юношеской любви. Элен столь же необъяснимо, прямолинейно и не очень искусно придала нашей вежливо-банальной беседе откровенный характер, а ведь ее никак нельзя было упрекнуть в том, что она лишена такта. Просто ей необходимо было рассказать о себе, о своем прошлом, и она сделала это, как могла.