Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

• Название: Карнавальная месса
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

…Земля, покрытая куполами городов-мегаполисов и невидимой Всемирной Сетью. От купола к куполу странствует на своем верном автомобиле беспечный бродяга Джошуа, не зная, куда ведут его дороги, и попросту наслаждаясь движением. Так происходит до тех пор, пока он не находит в пустыне рядом с магистралью двух очень странных персон: наполовину парализованную собаку древней породы и свойского мальчугана в рваной джинсе, утверждающего, что он король и сын расстрелянного короля. И не прикипает к обоим всем сердцем. И не предаёт невольно, пожелав быть всего-навсего осмотрительным.

Джош потеряет их обоих, в процессе поисков обшарит уйму удивительных мест — сумасшедший дом, в котором преподают древнюю и современную философию, монастырь боевых искусств, где учат суфийскому кружению, изысканной кулинарии и умению выращивать прекрасные деревья и цветы… Побывает в непонятных сказочных землях, которые не найдёшь ни на какой карте, вмешается в сомнительного свойства заговор. Везде будет встречать своих любимых — и не узнавать их, и снова с ними разлучаться.

Также Джош, по заклятью, наложенному на него некими удивительными призраками, видит вещие сны и на них учится сообразоваться не с текущими обстоятельствами, а с самим собой — своим умом, сердцем и совестью. Сам учит, проповедует, сочиняет сказки и развязывает тугие узлы, завязанные другими. Ему помогают мифические животные-помощники.

И, естественно, под самый конец, Джошуа находит сразу всех, которых искал и которые находили его сами, выручал из беды — и принимал их помощь, кого любил — и кем был любим. С кем был одним целым. Вот это завершение, собственно, и будет карнавальной мессой — священнодействием, которое неразрывно сплетается с маскарадной сменой лиц, обликов, настроений. С феерическим празднеством, которым завершается старое исчисление времен и начинается новое.

---

Вопреки моим опасениям, реагировали на меня не очень: кто-то дружелюбно улыбался Дюрьке, кое-кто поднимал брови с легким удивлением. Подойти не пробовали. Спасибо, а то прошлый разок я чего-то недопонял относительно сатирического эффекта и боялся, что на нас будут пальцем указывать.

Так я и шел, единственный в этом парадизе не у дел. Народ заходил в дома и выходил оттуда, укатывал куда-то на велосипедах, которые стояли на тротуаре, смирно дожидаясь своих хозяев, перебрасывался репликами.

Где-то в полумиле от аэровокзала я увидел первую толпу бездельников. Человек двадцать окружило парочку юных, от силы пятнадцатилетних уличных танцоров в испанских костюмах. Па их танца были на редкость грациозны, ритм — безупречен: девочка отщелкивала его на кастаньетах с колокольцами, мальчик отбивал на гитарной деке, одновременно наигрывая простую мелодию. Мы с Дюррой остановились тоже: я был почти заворожен вспышками и кружением огнистого шелка, лент и кружев на фоне черного бархата.

Музыка оборвалась. Мальчик ухарски бросил лаковую широкополую шляпу нам под ноги, и в нее посыпались то ли монеты, то ли жетончики. Черт! Я и не думал о такой оказии. К счастью, у меня в одном из карманов куртки нащупалось что-то квадратное и плоское, и я швырнул его в сомбреро.

Конечно же, девочка мигом ухватила квадратик и уставилась на него, потом на меня. Люди расходились.

— Щас притянут к суду как фальшивомонетчиков, — прошипела на ухо Дюрька.

— Красивая медалька, но ведь это не детские деньги, — сказала мне танцорка. — Это скорее кулон, с дырочкой для ремешка. Вы ведь новичок у нас, я угадала?

— Ну да. Ты прости, я и взрослых денег пока не заработал. И заплатить не мог, и отойти — так вы мне понравились.

— В расчете! — воскликнул мальчик. Понимаете, нашим взрослым если и платят деньги, то только ради нас, чтобы они показывали нам, что им нравится и насколько. Пока мы сами не вполне до этого дозрели. Не слышали, что сказал тот дядюшка, ну, который первым отошел? Что настоящее фламенко — это когда уже нет ни приемов, ни грации, ни звучания, а одна обнаженная плоть танца.

— Но до того надо все пройти и превзойти. Не требуют от семени, чтобы оно имело форму ствола, и от ствола хлебного дерева, чтобы он рождал сайки с изюмом, — пошутил я.

— Как славно вы говорите. И змея у вас тоже славная и очень красивая, — сказала девочка. — Можно потрогать, она не укусит?

— Нет, конечно, — сказала польщенная Дюрька. — Особенно если человек добрый и вкусненьким угостит.

— Вот погодите: я освоюсь, найду себе занятие и начну для вас монету чеканить, — сказал я, игнорируя намеки моей ручной скотины в надежде, что и они пропустят их мимо ушей.

— О, так вы сюда надолго? Замечательно, ведь вы оба пришлись нам по душе. Такие необыкновенные… Можно с вами познакомиться? Мы — Элиезер и Миранда, Эли и Мирра.

— А я Джошуа. Слушайте, мне тут кое-кто намекнул, что в этом Городе Детей истинная разменная монета — юмор. Мы что, естественный источник смеховых колик или я превратно понял?

— А-а. Это опять потому, что вы новичок, — объяснила Мирра. — Здесь, особенно в Школе, ценят вещи, которые никак не ожидаешь. Парадоксы, игру слов, контрасты положений, розыгрыши, маскарады и карнавалы — всё, что взрывает и переворачивает обыденность.

— Без этого наш мир не устоит, — с полной серьезностью добавил Эли.

— А что мы вслух не смеемся — это правильно. Животный смех никогда не идет в счет. Разве по-настоящему тонкие шутки могут вызвать гомерический хохот?

— Смех полезен для здоровья, — влезла со своим Дюрька.

— Так давайте щекотать подмышками друг другу и сами себе — и все заботы! — воскликнул он. — Но к делу. Если вы, Джошуа, хотите обосноваться тут в самом деле надолго — это не здесь, в Охриде. Это за рекой, в Школьной Республике. Часть города со стабильным населением.

— Я туда как раз собрался, — ответил я, — Из любопытствующего рефлекса. Только ничего не пойму, как всегда.

— Сейчас, — отозвался Эли. — Взрослые…

— Лучше сначала — дети… — прервала Миранда. — Дети — это все те, кто учится. Основам знаний, ремеслам, искусствам, метаморфозам. Они это делают в чистом, что ли, виде примерно до вашего возраста, если мы в нем не ошиблись. Лет до тридцати, словом. У них могут быть любимые, семьи, свои дети, потомки — все равно. Реальная работа — тоже все равно. А когда они сделают себя, они уходят в Странствие.

— Приезжают, конечно, — с печалью добавил Элиезер. — Живут подолгу: вся Охрида в их гостевых домах. Обещают, что будем встречаться чаще, когда они постареют, а мы повзрослеем, но ведь мы тоже такие, как они. Поэтому каждый Странник — отец или мать всем школярам Республики.

— Я постараюсь… гм… удержаться, — пообещал я. — Но пока вот какое дело. Вы, кажется, упомянули гостиницы?

— Сию минуточку! — Миранда выхватила у Эли гитару и забренчала на одной струне. — Кис, Крис, Кристофер, отзовись!

Подкатил на велике паренек в стильном костюме: свитер, брюки гольф, башмаки с крагами. При велосипеде была коляска типа «люлька». В отличие от моих семитских испанцев, то был типичный белобрысый англосакс.

— Ого, пассажир! Садитесь и командуйте.

— Он новенький, — сказала Миранда, — ты уж выбери ему дом и стол получше.

— И этих… разменных талонов у нас нету, — сокрушился я, — надо было мне в монголь…флаере у стюардессы взять, ведь давала же.

— Не беда, они для проформы. Я свою полезность во всей наглядности вижу, в отличие от представителей свободных искусств. Держите животное покрепче, а то на повороте вывалимся.

— Это же… эксплуатация труда, — промолвил я чуть позже, хватая ртом взбесившийся воздух. — Рикша… так называлось. Человек едет на человеке.

— Чепуха, мне вовсе не трудно. Раньше тут были лошади, как у цыган, половцев и арабов. Но они стесняются портить газоны и мостовую, терпят, понимаете. Мы сочли неэтичным. Кстати, им и скучно было: весь день одно и то же. А нам, людям, — нет: на ходу уютно думается. Пока колеса вертишь, десять теорем в голове раскрутишь и снова свернешь. Может быть, потому я и без мотора так сильно разгоняюсь.

Он мигом домчал меня до гостиницы. От других зданий (коттеджи напрокат и частнособственнические, где живет несколько поколений одной большой фамилии) она отличалась куда большей распространенностью и тем, что походила на новую, но уже хорошо разношенную обувь.

Дежурная по этажу она же горничная, она же кастелянша и, судя по внешнему виду, родом из сотоварищества учениц, провела меня в нумер. Холл и гостиная, обильные мебелью практичных и удобных форм. В кресло не проваливаешься — оно держит тебя в крепких объятиях. Шкаф, кроме одежды и чемоданов, оказался способен вместить уйму не вполне понятной мне бытовой техники. Я повесил в него курточку, и он съежился от стыда за меня. В здешний комод можно было пристойно уместить и разложить по полочкам всю мелочь, которая пышным хвостом волочится за тобой по жизни: носовые платки и полотенца, бумагу и ручки, коллекцию марок и походный набор судков, моток проволоки, маникюрный набор, шкатулку с бусами и брошами, эспандер, набор для вязанья, лак для когтей и масло для усов, лобзик и бильярдный кий с шарами. Девушка долго перечисляла возможные применения его ящиков и отделений — видно, то был ее любимчик. Стол был пригоден для того, чтобы есть, пить, писать мемуары, заниматься слесарным ремеслом и уложить на зеленое сукно припозднившегося гостя. Буфет единственный изо всех славных представителей краснодеревного племени был укомплектован полностью — а именно теми штуками, что необходимы для парадного принятия пищи. Очевидно, потому, что путник не берет с собой такой посуды: фарфор легко бьется, а столовое серебро — штука увесистая. Спальня оказалась небольшая, с особенно высоким потолком и дверью-окном, из которого легко вывалиться утром прямо в сад со спелой черешней. Ванная, то есть санузел, наоборот, — низкая каморка, пахнущая душистым мылом. Отсутствие крупной лохани для тела оправдано наличием турецких и финских бань неподалеку. Кабинет (ого!) — книги на полках, футляры для свиткой и дисков, плоский дисплей некоего полупонятного и явно многофункционального назначения, откидные полки и сидение для ведения беглых записей, бюро для документов, кресло на винте и лежанка для кайфа. Вся обстановка не строила из себя ничего этакого, не выпендривалась и не воображала из себя музея древностей или модной лавочки. Рядом с ней можно было просто жить.

Но особенно умилила меня комнатка ближе ко входу, предназначенная для домашнего животного: с мягкой, гладкой, прочной и особо гигиеничной обшивкой, которая «дышала», с затянутым упругой сеткой окном, чтобы животное смотрело в него без опасения выпасть наружу и не скучало. Я запустил туда полусонную Дюрьку, налил ей в посуду молока, искрошил банан и взял клятву, что она не будет возникать, если горничная придет без меня с комплектом чистого постельного белья. А сам отправился на выгул и разведку рабочих мест: как-то стыдновато было получать сразу такой жирный аванс. Девушка посоветовала мне зайти в какой-то консультационный или координационный центр в самой школе, это за рекой, близко, даже пешком дойдете.