Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

• Название: Карнавальная месса
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

…Земля, покрытая куполами городов-мегаполисов и невидимой Всемирной Сетью. От купола к куполу странствует на своем верном автомобиле беспечный бродяга Джошуа, не зная, куда ведут его дороги, и попросту наслаждаясь движением. Так происходит до тех пор, пока он не находит в пустыне рядом с магистралью двух очень странных персон: наполовину парализованную собаку древней породы и свойского мальчугана в рваной джинсе, утверждающего, что он король и сын расстрелянного короля. И не прикипает к обоим всем сердцем. И не предаёт невольно, пожелав быть всего-навсего осмотрительным.

Джош потеряет их обоих, в процессе поисков обшарит уйму удивительных мест — сумасшедший дом, в котором преподают древнюю и современную философию, монастырь боевых искусств, где учат суфийскому кружению, изысканной кулинарии и умению выращивать прекрасные деревья и цветы… Побывает в непонятных сказочных землях, которые не найдёшь ни на какой карте, вмешается в сомнительного свойства заговор. Везде будет встречать своих любимых — и не узнавать их, и снова с ними разлучаться.

Также Джош, по заклятью, наложенному на него некими удивительными призраками, видит вещие сны и на них учится сообразоваться не с текущими обстоятельствами, а с самим собой — своим умом, сердцем и совестью. Сам учит, проповедует, сочиняет сказки и развязывает тугие узлы, завязанные другими. Ему помогают мифические животные-помощники.

И, естественно, под самый конец, Джошуа находит сразу всех, которых искал и которые находили его сами, выручал из беды — и принимал их помощь, кого любил — и кем был любим. С кем был одним целым. Вот это завершение, собственно, и будет карнавальной мессой — священнодействием, которое неразрывно сплетается с маскарадной сменой лиц, обликов, настроений. С феерическим празднеством, которым завершается старое исчисление времен и начинается новое.

---

Я кротко удивился, что и здесь добрым словом поминают братьев Монгольфье.

— Таких не знаем, — отозвался дед Кинчо. — Внуки похожее в школе учили, это верно. А летучая тележка называется по тем монголам, родичам народа Бет, которые вместе с ним покочевали на нашу землю.

Лагерь у них был разбит за ближней горушкой, в укромной травянистой лощине.

— А то кони у самого озера пастись не любят, — объяснили мне. — Трава там грубая, бабки ранит, а цветы уж больно красивы!

В пансионе мы краем уха узнали о цыганском быте, и я полагал, что их знаменитые кибитки — нечто вроде фургонов американских переселенцев, только поменьше и понеряшливей. А здесь не было ни кибиток, ни фургонов, ни латаных шатров. Стояли нарядные колесные домики на колесах, с четырехскатными крышами, загнутыми на концах кверху, как пагоды. Колеса, правда, по большей части были сняты и сложены рядом, оглобли опущены наземь.

Посередине жгли большой костер — для воды и чтобы всякий сор убрать. Суетились женщины, в основном молодые или очень моложавые, в платках, серьгах, монистах во всю грудь, как броня, и юбках, похожих на пеструю гвоздику. Мужчин было меньше — у переносной кузницы, вокруг непонятного агрегата, похожего на дельтаплан или разобранную солнечную батарею или просто занятых беседой. Они были более сосредоточенны и лаконичны в жестах и одеты не так экзотически, как их прекрасные половинки. Вот кого почти не было — стариков. И детей — кроме самых что ни на есть соплявок, которые с безоглядной удалью залезали верхом на неподседланных коней и носились вокруг, испуская боевые клики. Впервые я увидел здесь зрелых самцов, причем недурной породы и стати — типа летской упряжной. Ну, ясно: когда это у цыган были плохие кони?

— В гриву они вцепляются почище клеща, — объяснил Нешу, поймав мой тревожный взгляд, — да и редкий конь младенца обидит. И то разве прикусит слегка, если доймут.

— А копыта у них подкованы?

— Бывает, только чаще там не подковы, а такие башмаки, это нас племя монголов выучило. И опять: редко случается такое, чтобы конь по нечаянности своей наступил на человека.

Я по опыту знал, что чем меньше расспрашиваешь, тем больше узнаёшь, и разговора не продолжил. Ради нас с Дюрькой устроили маленькое, но праздничное угощение: никакого спирта, зато кофе, уха, вкуснейший кулеш «из семи круп и семидесяти двух трав», зелень, ягоды и какое-то странное мясо, сладковатое и более нежное, чем курица. Чем-то родным и домашним повеяло от него — и сразу вспомнились мне наши буддисты с их вездесущим кулинарным творчеством.

Увидя, что мы уселись вокруг скатертей, постеленных на землю, малыши погнали лошадей к поильному корыту, навалили им пареного овса в длинную колоду с особыми отсеками для каждой отдельной морды и побежали к матерям и сестрам, что ели за своим «столом», отдельно от нас, мужчин. (И от Дюрры — она была не очень-то женщина, и поэтому никакой церемониал не заставил бы меня разлучиться с ней.) Сразу же на том конце стало шумно.

— Дети постарше куда лучше умеют себя вести, — говорили мне. — Они приезжают на вакации, это два-три месяца в году. Могли бы и почаще, да их свои дела не пускают, нас — наши. Отучатся, вот тогда надолго приедут или уедут насовсем. Это уж как случится.

— Сдублировать эталон, — объяснял мне совсем молодой хирья, — даже девушка сможет. Их нам привозят по воздуху или сухим путем. Что-то разрешено множить сколько угодно, по мере надобности — посуду, обыденную упряжь и сбрую, отрезы и всякие мелочи для рукоделия, сырой металл, еду, музыку и чтение на кубиках. Что-то — раз десять-двадцать: одежду, обстановку, дом без наличников и фестонов, палатку, обувь. Тут и сам не захочешь иного: любую вещь приходится доводить до ума самому. Сапоги вот — у меня нога широкая, у него узкая, и каждый любит свою мозоль больше чужой. А многое вообще нельзя копировать: хочешь книгу какую-нибудь рукописную и разрисованную картинками, буквицами и орнаментом, гобелен ручной работы или украшение, над которым кто-то год в поте лица трудился — будь добр, сам такое же на обмен сделай. Или с другом уговорись.

Лошади, поев, приближались к нам и ложились поблизости, подогнув стройные ноги и прислушиваясь. Я не великий знаток пород, только могу подтвердить, что ни на одной картинке старых атласов не видел таких статных. Ростом и внешностью они были похожи на ахалтекинцев и масти, как эта древняя порода, самой разнообразной. Дельность сложения, благодаря которой они были слегка похожи на упряжных, а не верховых, свидетельствовала скорее о роде занятий. Впрочем, наряжены кони были по-домашнему: легкий то ли науз, то ли глубокий чепец без накладок и украшений — не чтобы вести, а чтоб держаться. А на кое-ком вообще ничего не было.

Время от времени женщины подходили, обнимали их за шею, трепали гривы, приговаривая что-то на ухо, улыбаясь, и выслушивали ответное ржание.

— Колдуют, — шутя сказал дед Кинчо, — на ребенка загадывают.

Из мужчин один он поднялся позже со своего места во главе стола, где для него была брошена жесткая кожаная подушка, и уселся напротив пожилого игреневого жеребца — каштанового, с очень светлыми, почти совсем белыми гривой и хвостом.

— А они хорошо понимают друг друга, — кивнул я Нешу, с которым успел подружиться больше, чем с остальными. — Вот бы и мне научиться.

— Ты сам говоришь так, что тебя понимает любое живое существо, Джошуа, — ответил он. — И змея, и конь, и муж, и жена, и дитя.

— Я ж ему, недоучке, всю жизнь это твержу — не верит, — пробурчала Дюрька сквозь дремоту. Она, по-моему, сегодня пробуждалась только для того, чтобы в очередной раз налопаться в почетном кругу мужчин, от сытого желудка вякнуть какое-нибудь глубокомысленное ехидство и снова завалиться дрыхать у моего бока.

После обеда я попытался изобрести себе какую-нибудь работу, но меня ото всего отвадили: ты ничего из наших дел не умеешь и вообще гость. Ходи и приглядывайся.

Закончил я вечер (еще разик поев) в чьем-то передвижном ковчеге, чистом на удивление, с полумягкими матрасами во весь пол, картинками и полками на стенах. И заснул без сновидений, будто провалился.

Наутро еще со слипшимися глазами и дурной головой потянулся к своему костюмчику — и не обнаружил.

— Стянули, шеф. Как пить дать! — прокомментировала Дюрька. — В буквальном смысле. Я видела, как из окошка палка с загогулиной протягивалась, да решила, что это мне примерещилось. Зачем им это, скажи на милость?

— Зачем-зачем, — отозвался снаружи юный голосок. — Чинить и штопать, гладить и стирать. Женщина хирья неодетого и беспомощного мужчину видеть не должна.

— Спасибо за заботу. Может, я спрячусь под одеяло, а ты мне обратно кинешь?

— Оставил бы мне на память, — в окно просунулась смеющаяся зубастая рожица. Черные косы были разделены пробором, на лоб свисала цепочка с крупным топазом, а в крыло носа была вдета серебряная раковинка. Платка нет — значит, незамужняя, соображал я. — Больно грязно, с одного раза не отстирывается, и мода не та. Я тебе новое дам.

— Ну давай, а то мне уезжать надо.

На голову мне обрушился увесистый плоский пакет, где оказались (смотри перечень):

куртка из плотного темно-вишневого велюра с капюшоном и массой ремешков, строчек и карманов,

того же цвета узкие замшевые штаны,

бледно-желтая шелковая рубаха с обильными кружевами-блондами цвета мамонтовой кости,

черный пояс из чего-то крокодилового в мелкий выпуклый узор,

длинные светлые и тонкие носки до колена, кодовое название «гетры».

Обувь… обувку из похвальной предосторожности в сверток не упаковали. Только не знаю, чего пожалела девица — моей головы или своей: ибо к этому моменту я созрел для энергичного устного протеста, самую малость не переходящего в рукоприкладство. Обувка ждала меня у входа и выглядела соответственно прочему: низкие сапожки из вороной гибкой кожи с тем же рептильным рисунком, что на поясе, на каблуке и с узорными латунными нашлепками. Тонкость их работы заставляла заподозрить золото, и зря: золота я бы точно не вынес.

Делать нечего: я второпях облачился, чувствуя себя каким-то недорезанным дворянчиком, бросил куртку поверх руки и выскочил из домика в полной уверенности, что босиком мне тут уже не гулять.

Девица подкарауливала меня рядом с моим ведром особого назначения — боюсь, она же его и выплескивала, пока я спал без задних ног. Моя змеюка величаво выплыла следом по пологому скату, но на полдороге спохватилась, что земля по-прежнему жесткая, и запросилась на ручки. При этом она слегка помяла мне жабо и рукав, зато как гармонично выглядела теперь наша пара попугаев-неразлучников!

— Меня зовут Мага, — представилась отроковица. — Ты как, умываться будешь или тебя твоя змейка мокрым языком вылизывает?

Конечно, в руках у нее был кувшин, по-моему, даже с кусочком льда поверх водицы — знак особой приязни в сем краю — и расшитое полотенце.