Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

• Название: Карнавальная месса
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

…Земля, покрытая куполами городов-мегаполисов и невидимой Всемирной Сетью. От купола к куполу странствует на своем верном автомобиле беспечный бродяга Джошуа, не зная, куда ведут его дороги, и попросту наслаждаясь движением. Так происходит до тех пор, пока он не находит в пустыне рядом с магистралью двух очень странных персон: наполовину парализованную собаку древней породы и свойского мальчугана в рваной джинсе, утверждающего, что он король и сын расстрелянного короля. И не прикипает к обоим всем сердцем. И не предаёт невольно, пожелав быть всего-навсего осмотрительным.

Джош потеряет их обоих, в процессе поисков обшарит уйму удивительных мест — сумасшедший дом, в котором преподают древнюю и современную философию, монастырь боевых искусств, где учат суфийскому кружению, изысканной кулинарии и умению выращивать прекрасные деревья и цветы… Побывает в непонятных сказочных землях, которые не найдёшь ни на какой карте, вмешается в сомнительного свойства заговор. Везде будет встречать своих любимых — и не узнавать их, и снова с ними разлучаться.

Также Джош, по заклятью, наложенному на него некими удивительными призраками, видит вещие сны и на них учится сообразоваться не с текущими обстоятельствами, а с самим собой — своим умом, сердцем и совестью. Сам учит, проповедует, сочиняет сказки и развязывает тугие узлы, завязанные другими. Ему помогают мифические животные-помощники.

И, естественно, под самый конец, Джошуа находит сразу всех, которых искал и которые находили его сами, выручал из беды — и принимал их помощь, кого любил — и кем был любим. С кем был одним целым. Вот это завершение, собственно, и будет карнавальной мессой — священнодействием, которое неразрывно сплетается с маскарадной сменой лиц, обликов, настроений. С феерическим празднеством, которым завершается старое исчисление времен и начинается новое.

---

Здесь — о радость! — была моя родимая земля, утерянная было и обретенная, озаренная закатным солнцем, открытая блудному сыну наподобие широкой отцовской ладони, в морщинах и складках. Только вот и поддать она могла тоже по-отцовски!

Да, до меня, наконец, стало доходить, во что же я влип. Раньше я беспечно плыл на спине, охватывая боковым зрением низкорослые деревца, пестрые лоскуты почвы и какие-то пыльные массы, движущиеся со скоростью полсантиметра в сутки, как ледник. Но тут я судорожно бултыхнулся в невесомости, пытаясь осознать, где у меня руки, ноги и кнопка мягкого приземления, и тотчас же пошел, как гиря, вниз, пробивая себе дорогу самой тяжелой частью своего тела.

Когда я очнулся после ужасающего толчка, с гудением в черепе и остальных частях тела, особенно тыловых, вокруг меня толпились дружественные овцы, обдавая запахом прогорклого сала и тяжелого пота, что исходил от их шуб, и тараща на меня свои бледные очи. Подъехал пастух на тупоногой и мордатой лошаденке, разогнал их крючковатым посохом и подал мне руку, сойдя перед тем с седла.

Пастырь был темен с лица, тощ, жилист и спортивен. На голове поверх высокой круглой шапки была навьючена тряпица непонятного цвета: будто ее хотели было простирнуть, скрутили жгутом, чтобы выжать первую грязь, да так и оставили. Накидка его была вся в крупных, небрежно нашитых заплатах — в них преобладали цвета кофе третьего слива, молока из сепаратора и свекольных ополосков.

— Эй, молодец, ты откуда такой свалился? Пешком, я думаю, дальше идти не сможешь.

Я не ответил, с трудом пытаясь подняться на ноги.

— Ну, тогда карабкайся ко мне на седло, если одежда позволит: вон она какая у тебя несуразная, точно у бабы. Да иди без опаски, кобыла смирная, пожилая и к жизни относится серьезнее некуда.

Я, охая, взгромоздился на круп позади пастуха.

— Вроде местный я, — проговорил я наконец, — родные места повидать захотелось. Зовут Джошуа.

— Ага. Это, как говорится, «по небу полуночи Джошуа летел и песню о родине пел». Так или я перепутал? — он хулигански свистнул сквозь бороду густой желтой слюной и сшиб хилый цветочек.

— А твое как поименование, чудное дитя природы?

— Называюсь я Саул Хайам, то есть Саул Палаточник, по моему ремеслу или, скорее, хобби. Наловчился полотно ткать старинным способом, из овечьей пряжи и конского волоса. Лучше бы из верблюжьего и козьей шерсти, но это в проекте, когда разведем. Потом семейные кроят мою работу на разный манер, ну и шьем, когда скоты позволяют. Добро еще, я не один на всех них — три подпаска со мной и пятеро собак.

Он неопределенно махнул рукой поверх овечьего эскорта.

— Патент выправил. Сейчас у городских это модно — жить на природе, в простоте и дискомфорте, особенно когда самая жара стоит. Так я со своего приработка больше чем с главной работы имею.

— Городские?

— Ну да, из мегаполиса.

Слава Богу, а то я в очередной раз решил было, что меня занесло не в ту степь…

Потихоньку мы дотрюхали до Сауловой кошары — так в древности называлось помещение для овец. Сам он тоже в своей палатке не жил, дом у него был один со скотиной, просторный и зимой, наверное, теплый, а теперь — замечательно прохладный. Зимой? Я обнаружил, что не сомневаюсь в наличии здесь этого старого времени года, о существовании которого даже и в моей кочевой жизни не подозревал. Хм…

Внутри оказался прелестный примитив: закопченный очаг, лежанка, сплетенная из прутьев, накрытым войлоками, по стенам всякие бурдюки, герлыги, тазы и конская сбруя. Собаки, побрехивая с большим чувством собственного достоинства, загнали овец за загородку и улеглись у очага. Хозяин сварил аппетитно пахнущую бурду, накормил собак, меня (я почти не хотел есть, укачало в полете) и поел сам.

Через часок мелкой дрожи во всех мышцах и зубовного скрипа костей я приобрел интерес не только к своему ближнему окружению. Через отогнутую полу кошары с моего лежачего места был виден целый палаточный городок: темная ткань покрышек была расцвечена метровыми рисунками в то ли индейском, то ли египетском стиле, шесты и порожки были полированные и блестели, а кошмы, которые заворачивались кверху валиком, — с ковровыми кистями.

— У тебя под боком красота. Кемпинг, что ли?

— Нет, семейство проживает. Вместе с овцами им не очень интересно. А скотине совсем неинтересно, как ткацкий стан стукает: от этого сон плохой и удои снижаются. Еще мы к нему моторчик приспособили, так вообще.

— А большое у тебя семейство?

— Шесть жен и пятнадцать голов ребятни. Завтра увидишь.

— Ого! И все твои?

— Нет. Только, чур, не проболтайся; они-то думают, что мои!

Разговор становился интересным. Я присел на матрасе (до этого я пренагло на нем валялся, не смея даже приподнять голову).

— Слушай, Саул. Считай, что я полный тупица, что у меня провалы в долговременной памяти и полное отсутствие оперативной. Словом, я никак не врублюсь в здешнюю внутреннюю политику. Города есть, от тебя слышал, и дороги тоже, хотя практически пустые. Климат отчасти сменился. А правительство?

— Нынче у нас консультативная монархия, Король Иешуа Сальватор Первый и Совет Двенадцати. Еще всякая многоступенчатая администрация и бюрократия, но этих мы с обеих сторон придавливаем, чтобы не разводили свою заразу. Они после беспорядков из-за королевского воцарения стали осторожнее.

— Так беспорядки все же случились. Бдительные или Марцион?

Он помялся-помялся и потихоньку стал вырисовывать передо мной логически стройную картину.

После моего торжественного испарения в воздухе пещерные жители разделились. Группа, что хотела изнасиловать Сали, сделав из него короля-чудотворца, осталась в большинстве; правда, она слега разочаровалась в своем разноглазом вдохновителе, и это дало моему мальчику дополнительные шансы.

Однако меньшинство (те самые умеренные и либералы) заметно усилилось благодаря выступлению Якуба, Шимона, Нафана и иже с ними. И хотя последние думали только о том, чтобы физически защитить «королька», вышло как-то так, что вокруг них сгруппировался мощный блок политических меньшинств. Типичный эффект снежного кома. К ним тяготела и молодежь, которая не желала ни вариться на политической кухне, ни накачивать боевые мышцы; пожилые люди, которым возня «крайних» была вообще безразлична; ну и, безусловно, все три асетевых и антисетевых элемента: монастыри, психолечебницы и тюрьмы, которые переструктурировались изнутри наподобие Донжона. Последнее оказалось решающим. Диктатора не свергали, он сам как-то понемногу поистратился вместе с капиталами, накопленными им в банке. И тогда на арене утвердился Сали — и его Двенадцать советников.

— Меня тоже звали, но тринадцать — неудачное число, — шутил Саул, Бог его знает, насколько серьезно.

Ну, когда до неозилотов дошло, что ложку пронесли мимо, что они вообще оказались не у дел и вот-вот выпадут в осадок, их охватила паника. К сожалению, костяк организации был еще крепок, и на него к тому же поналипло всякой государственно-партийной грязи: Бдительные, охвостье старого парламента, всевозможные части особого назначения, ну и промышленный клан нашего друга Марциона, что лидировал в области электроники. Все они координировались через Сеть и в конце концов научились не то чтобы ею управлять, это невозможно в принципе, — но отключать отдельные второстепенные фрагменты.

— Полисы ведь практически во всем зависели от Сети: обогрев, вода, питание, полное управление климатом. И вот они стали превращаться в мертвые глыбы, — говорил Саул. — Зато природа начала помаленьку отходить от шока.

— Тогда и начался массовый исход?

Он качнул своим колпаком:

— Тогда началась перекачка сил. Массам было все равно, кто виноват: они желали, чтоб им вернули их привычную скорлупу в целости-сохранности, а сделать это могли только марциониты. Или притвориться, что делают. Двенадцать же — первого не могли, а вторым брезговали.

По его словам, между обоими сторонами началась перестрелка и демонстрация подручного шанцевого материала.

— В городах вырезались целые семьи, и бесполезно было выяснять, кто это сотворил — «наши» или «не наши». Ну, я набрал полные руки беспризорников, вывез их, когда внутри еще было горячо, и наладил натуральное хозяйство. Конкуренции и погони в то время не было — потому что в природе, напротив, впервые настал полный минус.

— Значит, Сеть могла влиять на саму дикую степь, — вслух подумал я.

— Пришлось обустраиваться в темпе, — продолжал Саул. — Овцы были дикие, производителя я одолжил в одном аббатстве, лошадку — в другом, собаки пришли сами. С соображаловкой оказались. Первые месяцы жили мы почти что на подножном корму, отощали, а весной и трава выросла, и ягнята появились, и шерсть можно стало стричь — ну, милое дело!