Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

• Название: Паладины госпожи Франки
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Посреди заповедной эпохи, что наступила в мире после смерти Кромвеля и воцарения короля Карла II…

Впрочем, о них самих не будет, можно сказать, ни слова…

Посреди времени и широкого водного пространства возвышается заповедный остров, где братски живут представители всех трех мировых религий, где войны — скорее даже состязание в своеобразном благородстве, которое разрешается всеобщим братанием и возникновением новых дружеских и торговых связей, где возникают тайные организации, побратимские и любовные союзы. По нему бродит странная молодая девушка, почти девочка, то наивная, то не по годам властная, в речи которой проскальзывают необычные для слуха других людей и такие нам знакомые слова…

Нет, это не вовсе не очередная «мерисью» — эта женщина-дитя неотделима от самой островной земли и ее истории. И не хочет никого спасать: просто именно так она живет — и не умеет иначе.

Это на нее и ее верных рыцарей — купца, священника, урожденного шахского сына и нового аристократа — падет главная тяжесть сражения с теми, кто вносит в жизнь счастливого острова неуместный социальный разлад в духе и стиле «Утопии» господина Томаса Мора.

А что насчет мизерности и «невсамделишности» зла… Оно воплотилось — и погибло-таки — в ничтожном и не таком даже плохом человечке.

---

Что еще вменю себе в вину? То, что я когда-то всклепала на себя происхождение из «Народа Книги». И то, что я выменяла у гябров их секретное оружие на чужое побратимство и чужую душу — добро бы свою. Но хуже всего была игра против Аргалида на стороне Аргалида.

Если человек повинен впустить в мир зло, он должен быть готов и к тому, что оно обернется против него — и тогда ему придется бросить всё, что он имеет, — и любовь, и жизнь, и то, что дороже жизни, — дабы закрыть брешь. Это мне и предстоит.

А всё-таки я довольна тем, что сделала в здешнем непутевом мире, и более всего — своим тройным уловом. Вы с Яхьей разделите, наконец, светскую и духовную власть, которые не вполне по установлению держал в Горах Однорукий Саир. Вы притянете к себе Юмалу и цианов, он — гябров: и так будут соединены обе створки Раковины. И не будет у вас в будущем ни диктатора Эйтельреда Аргала, потомка проклятого рода, ни женщины, которая хотела творить добро, но всё совершаемое ею низвергалось в бездонную пропасть Хаоса…

Ох, простите, я подобралась к самому главному, к тому, о чем вы догадывались и во что никак не могли поверить; и, похоже, снова пытаюсь увильнуть от прямого объяснения. Вы ведь обращали внимание на эпитеты, которыми в Лесу, да и вообще в Динане, награждают Иисуса? Звездный Странник. Лунный Пастух. Небесный Бродяга. Он идет от одного мира к другому и во всех воплощается, соединяя их в Себе. А друзья Его, веселые нищие и отважные святые, получают свободу передвигаться в разных временах и протяженностях, которые для обычного человека намертво отгорожены друг от друга. Или он так думает, что отгорожены. Ну так вот, я тоже этот самый… Странник. Только не пугайтесь, папочка. В сущности, каждый из нас немножечко лошадь… тьфу, Бродяга и тэ дэ. И вы тоже. И Даниэль. И в потенции — наш Френсис-Идрис.

Штука в том, что жизнь человека — аккорд, в котором он, в силу своего несовершенства, слышит одну ноту. Мы живем во многих мирах, «верхних», «нижних» и просто земных. Может быть, это и есть чистилище — лестница Иакова и вдобавок Дантовы семь кругов ада, и семь небес — миров Аллаха. В смысле того, что так это отражается в грубом — и не очень грубом — человеческом восприятии. Так вот, Франка одновременно чувствует по крайней мере две ноты и два мира. Или, скорее всего, деревенская девочка там, под надвратной башней Лэн-Дархана, погибла, и от светлой нити, которой была ее жизнь, в ткани бытия осталась прореха, выдернутая, как в мережке, строчка, куда продели жизнь воительницы, оборвавшуюся от сабельного удара в сердце…. Но вот та воительница была из будущего, и притом — не вашего здешнего, иначе бы ничто не удалось. Франка-Танеис. Я это поняла, когда увидела Статуи. Только во времена Танеиды Эле, Кардинены, они были открыты. Поистине, сюжетец для шевалье Сирано, если не для сэра Джонатана Свифта: пришелица надевает на себя чужой облик и всё-таки чувствует, что он ее собственный аж до последней родинки!

Ф-фу. Ерунда, правильно? Это надо чувствовать в себе, а не рассказывать. В общем, считайте, я объяснила, как могла, а до непонятого сами авось дойдете.

Теперь о вещах приятных и успокоительных.

Я думаю, мы с Марией-Ноэминь верно сделали, что не окрестили своих сынишек почем попадя, а решили дождаться лично вас. Я лично, по своей религиозной неискушенности, вечно изумлялась, что попы, в равной степени католические и протестантские, крестят не столько во спасение и искупление грехов, сколько «в церковь», и хочу, чтобы в таком случае это была ваша личная, так сказать, церковь. Добрая и «всехняя», как мы говорили в детстве.

А теперь прощайте. Любите моего сына! Берегите побратимов: тезку — от беспутной чувствительности, Идриса, если приведется, — от слома его судьбы! Молитесь за моего любимого!

При сем остаюсь навеки ваша -

Франциска-Екатерина-Танеис-Розабельмунда Гэдойне.»

Эпилог

Рассказ Френсиса

«Той порой уже приблизилась самая неподдельная осень: бесцветная, холодная и промозглая. Конец ноября. Гэдойн, укрощенный Франкой, взнузданный и оседланный Леонаром, оцепенел, не видя перед собою пути и ошеломленно пытаясь осмыслить происшедшее. Хотя корень вражды был подрублен, погромы и грабежи тихой сапой продолжались. В них принимало участие отребье обеих христианских вер. «Братья» патрулировали улицы, но спасало это не всегда.

В это время я приобрел обыкновение вечерами прохаживаться под мелким дождем, обрядившись вместо траура в свой старый, английского еще шитья черный костюм без отделки, что придавал мне вид заправского ханжи. Те, с красно-белыми нашивками, легко бы могли принять меня за своего единомышленника, думал я с горькой иронией.

Сеялась мерзкая морось, хлюпала под башмаками тощая грязь, и в душе моей стоял всесветный плач. Не о Франке: она исполнила свое предназначение и ушла во славе. Об Идрисе.

Как он был всегда открыт и доверчив со мною! С какой радостью объяснил бы мне любые свои тайны, если бы я захотел прислушаться к нему! А я молчал и замыкался. Даже и не подумал о нем ни разу как о брате, даже и Френсисом-то назвал только однажды, когда мы оба приносили клятву.

Невосполнимо. Нельзя обернуть вспять. Никогда больше не почувствую я себя единым целым с ними обоими, потому что оборвал нить. Тезка — Френсис — побратим. Не войду уже в эту реку, чтобы омыть стопы и утолить жажду…

— Господин, помогите моему отцу! Он умирает.

Из темноты выступила фигурка, то ли девичья, то ли детская. Я вгляделся: из тех самых, за которыми идет сугубая охота.

— Что там у тебя, женщина? — спросил я.

Ну конечно. Отец вышел «за стены» — не гетто, так своего квартала: взыскать долги, не иначе. Когда уже возвращались, у него внезапно схватило сердце. Девочка оставила его в одном из закрытых двориков и бросилась искать помощи.

— Веди. Это близко? Ты хоть помнишь, где?

Да. И как на грех, ни одного патруля в виду! К счастью, хотя бы врач жил неподалеку, один из тех, что натурализовались в Гэдойне еще со времен «зеленого огня». Я объяснил девице, что сначала мы забежим к нему и захватим с собой.

Легко сказать «забежим»! Стоило ей сделать несколько шагов, как стало ясно, что она охромела: еще раньше второпях подвернула ногу, да так, что теперь, после пробежки, и ступить на нее не могла. Тогда я подхватил ее на руки и пошел быстрым шагом, всё время ощущая на своем плече ее рожицу, мокрую от дождя и слез, и чувствуя, как щекочут мою шею тугие кудряшки.

Врач от моего стука в окно мигом проснулся, еще быстрее собрался (сумку с лекарствами и инструментом он держал в изголовье постели) и побежал следом за нами. Старик, как обнаружилось, лежал на приступочке под навесом и даже почти не промок от непогоды. Его не только никто не тронул (он вообще никого не видел), но, вопреки ожиданиям, и от сердца у него отлегло. Встать и идти он, конечно, не мог. Врач дал ему выпить настойки валерианового корня и пояснил:

— У него разрыв сердца, совсем небольшой. Я схожу за людьми и носилками.

Конечно же, старика перенесли ко мне: у врача ютилось добрых полдюжины бесприютных пациентов, может быть, той же нации, что мои гости, а может, и другой.

— Он сейчас вне опасности, однако рядом с ним надо быть неотлучно, — заявил врач. — Если станет хуже, один из вас спешит ко мне, а другой…

Тут он соизволил заметить, что я так и таскаюсь с девицей в объятиях, извлек ее оттуда и наложил на больное место тугую повязку. Надавав напоследок уйму предостережений и советов, касающихся сердечных дел, он удалился.

Так протекла наша первая совместная ночь.

— Что же ты, голубушка, вслед за отцом увязалась в такое разбойное время? — спросил я.

— Ой, я побоялась отпустить его одного. Вы же видели, он давно прихварывает, и вообще вдвоем не так страшно. Я ведь жуткая трусиха, господин!

Я посмотрел ей в глаза. Выражение их было робким, веки припухли и покраснели, да и вся она оказалась не слишком хороша собой: носик тяжеловат, губы крупноваты, подбородок мал, а слезы отнюдь не красят женщину, что там ни говори. Как и Ноэминь-Мариам, она ждала своего часа, чтобы расцвести от первого касания радости.

— Ну что ты, — возразил я. — Ты очень краси… храбрая. Как тебя звать-то?

— Руфь. Рута по-здешнему.

— Моё любимое имя. И как раз подходит к случаю, верно?

А в сердце моем слагался новый гимн:

«Слава и хвала безоглядной отваге еврейских девушек!
И той, что в лихой час попросила помощи у первого встречного;
И той, что из любви к свекрови пошла за нею в чужую землю,
И легла у ног незнакомца, и сделалась прародительницей дома Давидова;
И той, что пришла к царю, супругу своему,
в неурочное время молить за свой народ;

И самой юной и прекрасной изо всех, что не побоялась понести во чреве внебрачного ребенка по слову Божию — с той самоотдачей и восторгом, на который способны лишь сущие дети — и Сын Ее сделался Светом Миру и Солью Земли.