Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

• Название: Паладины госпожи Франки
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Посреди заповедной эпохи, что наступила в мире после смерти Кромвеля и воцарения короля Карла II…

Впрочем, о них самих не будет, можно сказать, ни слова…

Посреди времени и широкого водного пространства возвышается заповедный остров, где братски живут представители всех трех мировых религий, где войны — скорее даже состязание в своеобразном благородстве, которое разрешается всеобщим братанием и возникновением новых дружеских и торговых связей, где возникают тайные организации, побратимские и любовные союзы. По нему бродит странная молодая девушка, почти девочка, то наивная, то не по годам властная, в речи которой проскальзывают необычные для слуха других людей и такие нам знакомые слова…

Нет, это не вовсе не очередная «мерисью» — эта женщина-дитя неотделима от самой островной земли и ее истории. И не хочет никого спасать: просто именно так она живет — и не умеет иначе.

Это на нее и ее верных рыцарей — купца, священника, урожденного шахского сына и нового аристократа — падет главная тяжесть сражения с теми, кто вносит в жизнь счастливого острова неуместный социальный разлад в духе и стиле «Утопии» господина Томаса Мора.

А что насчет мизерности и «невсамделишности» зла… Оно воплотилось — и погибло-таки — в ничтожном и не таком даже плохом человечке.

---

Тогда же сразу, как муж меня отпустил и построил мне дом, пошла я к доманам и легену Юмалы и сказала им всем в сердцах: «У меня нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер, ни супруга любимого — прежде дела.»

— Да. Вот, значит, с каких пор вы за Смуглянкой числитесь.

— Смуглянкой? Ах, это вы так Золотую Богиню прозвали. Надо же! Нет, к Богине Равновесия не мы приходим: она сама зовет. Ее люди говорят: «Ты нам пригодна» — и всё. Бывает это лет с десяти-двенадцати. Но тогда, после моего крепкого слова, стали меня поневоле учить по-особому, благо я к тому времени многого начиталась, и испытывать на зрелость и стойкость.

Снова Франка-Танеис

«Я катастрофически не умею врать. Но поскольку человеку свойственно воспринимать изо всего, что ему говорят, лишь то, что он сам хочет услышать, — врать за меня будут другие. Себе самим.

Идрису я дам понять, что и мне не слишком нравится то, что у Даниэля вышло с Гэдойном. Горожане отъелись на торговых прибылях, обижены отъятием от них английской контрибуции и разозлены почему-то не на герцога, не на шаха и даже не на меня, а на своих инородцев. (Да, кстати. Деньги необходимы для хорошей жизни. Почему же их подателей обычно так ненавидят? Я имею в виду пуритан и евреев из гетто, которые нарастили свои стены еще на два вершка и из обоих своих углов хмуро взирают друг на друга и на город.) Но вот, скажу я Идрису, посмотри: Эйтель Аргалид, которого потеснили с его владений мусульманские поселенцы и христиане-полукровки, что были некогда изгнаны его отцом, жаждет построить новую жизнь на землях Однорукого Саира, которому ты дышишь в ухо. Эйту нужны чистые земли для чистого народа. Тебе не любопытно, сумеет ли он воплотить в жизнь твое заветное?

Стагирит получит через Идриса мое послание:

«Ваш родственник упрекает вас в том, что вы «передались» другому. Будто вы в его глазах — примерно то же, что шахская дань. Если бы он признавал в вас человека самостоятельного, он бы понял, что при дворе Саира вы можете принести ему куда больше пользы, чем держась за полу английского камзола. Ведь Эйтель подыскивает себе сюзерена.»

К Яхье — а он уже в Дивэйне наместником — я съезжу сама, пока я в силах. И переговорю наедине:

— Вот твоя Мариам имеет во чреве человека от Господа. Ты не огорчишься, если будет двойня?

— Что ты, матушка! Моя радость тоже удвоится.

— Даже если второй из близнецов появится на свет позже? На неделю… на месяц… на два?

Он поймет, конечно. Сплетни об Идрисе дошли и до него.

— Мама, да падут на меня твои грехи, — ответствует на тюркский манер. Этими словами он некогда признался мне в любви.

— Запомни, мой мальчик: дети не грех, а всегда счастье. Когда-то я учила этому твою будущую жену.

Вот так я сыграю. И только отцу Лео, самому любимому из иезуитов, скажу безусловную правду:

— Эта Этель мужского пола неколебимо верит в свою предназначенность. Не повезло в войне — тогда все равно избран Богом, но чтобы воплотить Утопию, построить Город Солнца… что там еще? Флоренцию времен Савонаролы или народно-трудовой Третий Рим? То будет фурункул, который высосет из наших герцогств и каганатов все соки, если не побудить его назреть до срока — и прорваться. Так вот, я беру на себя все убытки и всю грязь. Я — но не мой нерожденный сын.»

Резюме Отца Леонара

«Так уж повелось: говоришь людям одно, надеешься, что они поймут по-другому, а рассчитывать приходится на третье. Все они, конечно, сотворили не то, чего от них ожидала моя Франциска, моя Кати-Юмала. Правда, Стагирит склонил шаха принять нового вассала под свою руку (левую — то бишь несчастливую, по мусульманскому суеверию, но это один я тут знаю и помню) и подарить ему земли неподалеку от Дивэйна и страны Цианор, весьма тучные и изобильные, однако еще более бедные рудами, чем Северный Лэн. Часть ответственности за его поведение ложится на герцогиню, хотя, разумеется, не на герцога. Это сравнительное благо, будем иметь право вмешаться. Хотя вопрос: какими силами? Идрис не только поддержал в ходатайстве сэра Джейка, не только кликнул своих гябров, но и сам поселился в новых владениях Аргалида-юниор.

Яхья так глубоко прочувствовал свою роль в этой истории, что заставил свою Марию притащиться с кузовом в Гэдойн, под крылышко герцога, в которого она была некогда влюблена. Они с Иваном-дурачком подумали, видно, что герцогине вот-вот понадобится ширма для прикрытия родов, а ведь мы с Кати уезжаем в гости к Смуглянке… тьфу, в паломничество к Пресвятой Деве Равновесности, матери скотов и всего тварного мира.

И Френсис тоже уехал: в Дивэйн, прямо в объятия своего кузена Вулфа. Разъездились, понимаешь!»

Рассказ Френсиса

«Мой кузен прочно сел на якорь в своем Дивэйне. Отъел крепенькое брюшко, завел жену и расплодился. Детки, мальчик и две девочки, здорово покосели по сравнению с ним, но прехорошенькие: желтокожие, плосконосые и с глазами-черносливинами. Построился он по гэдойнской моде, за городской стеной, сохранив, однако, и прежнюю «конурку», что помнил я: старомодного кроя, но очень даже сносную.

— На случай штурма сгодится, — пояснил он мне. — А для мира у меня дом на восемь комнат, не считая помещений для прислуги, и кругом розовые кусты, куртины и газоны. Торговля, да и жизнь тут стали вовсе неплохи. Из стороны шаха возвращаются наши каменщики и конские ремонтеры, невест привозят, как и мне еще раньше привезли, крестим их тут — и порядок. Муслимы к нам терпимо относятся, да и немудрено. Знаешь ведь, кто тут шахским наместником?

Я знал: Яхья. Он, конечно, самую малость заважничал и приосанился. В его положении свободно могло выйти так, что он сделался бы белой вороной и для тех, и для этих. Однако же не вышло. Как будто прежняя гэдойнская веротерпимость светлым облаком перенеслась и накрыла собой Дивэйн.

— Христианская община у нас богатая, — продолжал тем временем кузен.

— Христианская? Кальвинистская, что ли?

— Всякая. И мы, и римские католики, и даже не пойму, кто еще — эмигранты понаехали из-за моря, лесные люди подселились на окраине, эдинское арийское землячество — у них Сущий называется… ф-фу… Ехува-Дэви, хотя Сын, как и надобно, Исус-Мессия. Совместные молебствия устраиваем. Забавно бывает полюбоваться, как нашего пастора в алтаре окуривают кадильным дымом или архиепископа обставляют пряными сандаловыми свечечками. Католиков, кстати, у нас немного, поэтому пышность убранства сводится к двум-трем статуям или картинам. Но зато кресты! Посмотри на этот.

Широкое буковое распятие было насквозь проточено кружевом. Христос стоял как бы посреди виноградника, обращаясь сам в лозу, увешанную тяжелыми гроздьями, а у подножия горделивый лев возлежал рядом с круторогим архаром.

— Я себе такое же, только побольше и из мрамора, заказал на фамильную усыпальницу, — продолжил Вулф.

— Уже о смерти думаешь?

— Куда от нее, стервы, денешься! Время такое, зыбкое. То блуд войны, то блуд мысли… А род остается родом, и я хочу быть в этой земле. Я посажу в нее свое родословное древо! Роуверы Дивэйнские. Ничего звучит, а?

Отец Леонар в походной бурой рясе, Кати и бабо Мара в длинных белых рубахах распояской и наплечных склавских ожерельях осторожно спускались вниз по склону. Камешки и щебень то и дело срывались из-под мягких чарков, похожих на толстые носки из выворотной кожи, и слетали вниз, волоча за собой длинные струйки пыли. Там, на склоне холма, был старый цирк, похожий отсюда на позеленевшую, в пятнах окиси, старинную монету. Сквозь выщербленные ступени прорастала жухлая трава, обнажившуюся кое-где почву затягивали жесткие побеги с тускло-желтыми чешуйками листьев. Здесь было совсем тихо, только ветер пел что-то заунывное себе под нос, просачиваясь через обломки скал, и яркая звезда трепетала, чуть звеня, в густо-синем небе.

«И как ребенок после сна,
Горит звезда в огне денницы,
А ветер дует ей в ресницы,
Чтоб не закрыла их она»,

— торжественно продекламировал отец Лео. — Инэни Франциска, откуда этот стих пришел в мою бедную голову? Что здесь вообще находит на человека, скажите на милость: вроде бы и не утро и не вечер, не осень и не весна, не прошлое, не будущее и не настоящее, а некое междувременье и ничья земля. Какое нынче тысячелетье на дворе, не скажете?

— Второе от Рождества Христова, а вот начало, конец или середка — и сама не знаю. Одно точно: весна. Примавэра. Канун великого весеннего празднества в земле Цианор, где неизмерима глубь озерных вод и оранжевым огнем цветут дикие тюльпаны.

— Слушайте, а не стыдно ли католическому епископу подвергаться языческому обряду, этой несусветной чертовне, на которой вы обе настаиваете?

— Уж не стыдней, чем во все лопатки рваться на степное торжество в честь Единой Равновесности. А без первого не будет второго.