Татьяна Мудрая - Мириад островов

• Название: Мириад островов
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Роман сюжетно связан с циклом «Меч и его Люди», но в него не входит. Действие происходит вскоре после женитьбы короля Кьяртана («Король и Лаборанта») но до событий «Камня Большого Орла» и посвящён молодости Барбе Дарвильи, сына кузнеца Брана.

---

— Как я помню, последним у нас в так называемые Средние века евреи занимались. И дело считалось очень сомнительным.

— Иудеи в Верте числятся по тому же разряду, что и нохрийцы. И те, и другие с равным искусством манипулируют своими земными святынями и своей прибылью.

— Вот, значит, у кого ты свои векселя обналичиваешь?

Орихалхо чуть помрачнела:

— Я тебе во всём дам отчёт, но — не кажется ли тебе, что мы не так проводим время?

— Орри, для меня отцовы накопления немногим больше дорожной пыли. А ты расточаешь своё жалованье. Вот отыщу сейчас какого-нибудь… ах, менялу, что ли? И напишу на твоё имя дарственную.

— Сейчас? — рассмеялась морянка. — В таком наряде и настроении ума?

Теперь смеялись обе.

А потом похоже, что заснули, — и никто отчего-то не беспокоил странников.

«Ну нет, я так эти дела не оставлю, — думала в полусне рутенка. — Позже настою на своём или даже одна схожу к юристу… Как их тут именуют? Кади?»

На рассвете им всем принесли одежду: отпаренную, выглаженную, по необходимости заштопанную — и такую тесную, что едва напялилась на влажное тело.

И все они отбыли в малое паломничество — как и должно, пешком, сами чистые, в чистой одежде, с чистыми помыслами и условно чистым от грубой еды желудком.

В розовеющем свете зари город был прекрасен. Низкие дома, по самую плоскую крышу погружённые в лиственное пламя. Храмы трёх главных религий с островерхими колоколенками и минаретами. Молельные дома для мужчин и широко раскинувшиеся двухэтажные дворцы для женских собраний: с колоннадами, как Парфенон, или огромными окнами бесценной работы. «Делали на островах, — поясняла Орри. — Сколько в них рутенского — никто не знает». Кварталы мастеров — десятка два-три домов, собранных в неправильный четырехугольник, с семейными общежитиями, цехами, дворами для ребятишек, мечетью или часовенкой посередине.

Они не вмиг поняли, что показалось нам непривычным в бурной, пестрой, азартно жестикулирующей толпе. Маль того, что она была по преимуществу взрослой и мужской — это и на Западе частенько встречалось. Все мужчины были бородаты. Во всём остальном Верте, на который успела поглядеть Галина, обильная растительность считалась «знаком зверя» и тщательно выводилась со всех мест, не прикрытых одеждой. Но в Вард-ад-Дунья на них ощутимо повеяло духом благородных мавров, испанских грандов и пылких французов: длинные кудри, завитые, подвитые и не очень удачно выпрямленные, но непременно покрытые чалмой или высокой бархатной шапкой, усики щеточкой, метёлкой, пиками, бородки штопором, клинышком и подковой, то и другое, текущее мимо губ в три ручья. Щеки были, как правило, чисто выбриты: никто не давал волосам права съесть лицо. Одежда была или очень светлой и хорошо выстиранной, или нарядной — и опять-таки чистой. Даже старики на пороге дряхлости выглядели щеголевато в своих длинных рубахах с неизменной саблей за широким кручёным поясом, жилетках и тафьях.

И это щегольство — при почти полном отсутствии женщин в людных местах, подумала Галина. Иногда людские волны рассекало подобие пиратского чёрного корабля под всеми парусами. Как и важная дама, встретившая их у границы, скондские «живые драгоценности семьи» были наряжены в бесформенную рубаху, поверх которой непременно накидывали мешок с прорезью напротив глаз и тончайшей вышивкой по краю этого отверстия, и при движении поднимали незримый ветер, который заставлял всех прочих торопливо сторониться. Если таких фигур было три-четыре, внутри подвижной крепости непременно прятались ребятишки: совсем маленькие — обоего пола, постарше — только девочки в изысканном оперении райских птиц. Определить достаток и первых, и вторых, но в особенности третьих с первого взгляда казалось невозможным.

— После девяти-десяти лет мальчики отходят к мужу, который обучает их, что такое в Сконде быть мужчиной. После двенадцати юных «хвалёнок» запирают в доме, а если выпускают на прогулку, то очень плотно занавешивают, — объяснила Орихалхо. — Невесты.

— Дико.

— Не хотели бы хиджаба — вон так бы стояли, — морянка показала Галине на стройную фигуру, осыпанную золотом и закутанную в множество вуалей.

— А. Вот это и есть…

— Служительница Великой Матери. Сегодня еще день будний, во время своих праздников они растекаются по всему городу.

— В голосе Орри не чувствовалось ни осуждения, ни особой радости. Зато их с Галиной спутники оживились: один даже сделал попытку прикоснуться к ручке, закованной в кольца.

— Мы идём поклониться иным богам, — холодно заметила ему Орихалхо. — На жертву этим не хватит никаких денег.

— Эти жрицы — они что, покупаются? — шокированно спросила Галина.

— Такая никогда не назовет цену за возлежание с ней: по умолчанию сие на пределе возможностей клиента, — объяснила подруга. — Но никогда не выше. Считается, что прибегнуть к такого рода услуге мужчину заставляет не удовольствие, а сугубая необходимость. У него самого дома всегда присутствует кто-то, обученный такими вот сакердотесс за умеренную цену: одна из жён или невестка, от которой ждут, что она передаст своё искусство старшим, или дочка, которой ради жениха преподаёт нежную науку мать.

— Женская солидарность?

— Так это называется. Ты угадала.

— Попахивает развратом.

— Нимало Разврат в Сконде лежит в совершенно ином месте. Связан с нарушением клятв любого рода, в том числе супружеских и вассальных. Не оговорено специально — значит разрешено.

Как-то незаметно, за интересным разговором, шествие оказалось на небольшой круглой площади. Гранитные плиты рядами ступеней поднимались к крытой ротонде, почти беседке с резными сталактитами колонн и крестом наверху: небольшой, четырехконечный и равносторонний, он покоился на огромном полумесяце с рогами, задранными до самой поперечины.

То и была Часовня Странников: место, где все они испрашивали успеха в делах, что привели их в город, жизненного благополучия и доброго пути назад, когда для того настанет время.

Несмотря на довольно-таки раннее утро, народ здесь уже толпился — цветочницы, скромно наряженные в сарафаны и платки, один конец которых прикрывал рот, торговали в основном чайными розами всех оттенков — от желтовато-белого до цвета запекшейся крови.

— Тратиться необязательно — вся здешняя клумба к вечеру так и так перекочует внутрь, — шепнула Орри, однако кинула монетку, взяла два цветка себе и Галине: один редкостного цвета корицы — Галине, белоснежный — себе.

Внутри было так тихо, будто и не стояло здесь никого плечом к плечу.

Над толпой возвышалось нечто вроде католической дароносицы, какие Галина видела в храме на Лубянке: золотого солнца на тонкой ножке, с извитыми лучами и своего рода линзой в середине. Там, меж двух толстых пластин горного хрусталя и скрещении лучей, падающих из широкого тройного витража, нечто сияло как бы своим собственным, тёмным светом.

Подобие бутона чёрной розы с сомкнутыми устами и выпуклыми прожилками на обратной стороне лепестков.

— Это её сердце, — благоговейно прошептала Орри. — Сердце женщины, которая прославила наш пол. Не касался его резец ювелира — как подняли из праха, так оно и осталось.

— Неправдоподобно, — в ответ прошептала Галина.

— Прекрасное всегда оставляет довольно места для веры, — ответил со стороны некто третий. — Посмотрите на витраж, если усомнились в правдивости легенды, — это поистине библия для неграмотных и неискушённых.

На стекле были изображены три картины.

Девушка в белом одеянии до пят сходит с костра, держа в поводу вороного жеребца с заострённой шишечкой во лбу. Конь бьёт копытом, локоны девы развеваются по ветру, лицо сияет отвагой.

Военачальник со знаменем, древко коего упирается в стремя, и в латах скорее скондского, чем франзонского образца, верхом на том самом чёрном единороге. Шлем скрывает волосы, но одна прядь всё-таки выбивается наружу.

Снова он, только без кирасы или кольчуги, в одной рубахе и по колено в пламени. Огонь превращает веющие по воздуху волосы в своего рода нимб.

Понизу всех трёх витражей изысканным шрифтом и в одну вытянутую строку выбито:

«Ты свет земли, сияние небес, земли отрада,
Души моей неугасимая лампада,
Наполненная маслом, столь летучим…

Ты проблеск молнии в нагроможденной туче,
Я — сидры терпкий, благовонный дым.
Терновник тот когтями впился в кручу.
Молю, одень его своим огнем святым…»

— Это те самые стихи? Её предсмертные или посмертные стихи? — спросила Галина. — Которые она произнесла наподобие Скарпхеддина, сына Ньяля, когда пламя подступало уже к самому сердцу?

— Верно, Гали бинт Алексийа Рутенка, — ответил тот же голос, довольно низкий и звучный. — Я сделал рисунок надписи для резчика по камню, как раньше набросал эскиз триптиха для лучшего из наших живописцев по стеклу.