Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

• Название: Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)
• Автор: Владимир КОРОТКЕВИЧ
• Издательство: ЗАО ТИД «Амфора»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00142-4

Волею случая и по произволу духовных и светских властей недоучившийся школяр Юрась Братчик принимает на себя роль Мессии. Странствуя по просторам Белой Руси со своими «апостолами», труппой жуликоватых лицедеев, он, незаметно для самого себя, преображается и вступает на крестный путь.

---

Марлора взмахнул рукой. Слон опустил ногу.

Глава 31 ВИНО ЯРОСТИ БОЖЬЕЙ

Тот будет пить вино ярости Божьей, вино цельное, приготовленное в чаше гнева…

Откровение Иоанна Богослова, 14:10.

От Твоего державного бега по поднебесью в страхе трепещут созвездия! Ты поведёшь гневно бровью – и в небе загрохочут молнии. Властелин!

Гимн Осирису.

Ты чего ещё хочешь? От Бога пинка?!

Присказка.

Дня через три после битвы на известняковой пустоши апостолы под началом Христа подходили к небольшому монастырю среди дубовых рощ и полей клевера. Речушка окружала подножие пригорка, на котором стояла обитель. Перегороженная в нескольких местах запрудами, река образовывала три-четыре пруда, отражавших блёклое предвечернее небо.

Тринадцать мужчин и женщина шли над водой, вспугивая кузнечиков из диких маков, и думали только о том, как бы где-нибудь найти приют.

До них доходили слухи о появлении на юге татар. И хотя они не верили, что никто не встретит врага, что тот же самый Лотр не поднимет против него людей, приходилось остерегаться. Теперь нельзя было ночевать в беззащитных хатах или в чистом поле. Нужно было забираться глубже в лес. Но и тут леса были ухожены, очищены от пней и бурелома.

К тому же они не могли долго сидеть в безлюдном месте. Где люди – там и хлеб, который скитальцам, пусть и не часто, и не помногу, удавалось покупать.

Потому сегодня, увидев белый монастырь-игрушку, Юрась обрадовался. Можно переночевать под стенами. Если ночью появятся татары, неужели не пустят, даже в женский? Быть того не может. Монастыри же для того и строят – давать приют и убежище.

А утром можно будет купить хлеба, а если повезет, и рыбы (ишь какие пруды, непременно в них водятся и линь, и тёмно-золотой, с блюдо, монастырский карась, и угорь). И Юрась приказал раскинуть табор под пятью-шестью большими дубами, буквально возле стен.

Когда под дубы натаскали сена, когда вода забурлила в горшке с капустой, поставленном на огонь, Юрась заметил, что Магдалине вроде как-то не по себе.

– Ты что, заболела?

– Есть немного.

– Тогда ложись на сено и укройся. Я тебе капусты сам принесу.

– Спасибо тебе, пане мой.

Она легла, укрывшись плащом. Ей действительно было не по себе, но не хворь послужила тому причиной. Прикрыв глаза, она слушала разговоры и… боялась. Вот вернулся с охапкой хвороста телепень Филипп из Вифсаиды.

– Что за монастырь? – безразлично спросил Христос.

– Эва… Машковский какой-то… Во имя Марфы и той… Марии.

Магдалина содрогнулась под плащом. Она знала это. Только стена отделяет его от той.

– Занятный монастырь, – сказал Христос. – Глянь, Магдалина, что на стенах.

На низкой, в полтора человеческих роста, внешней стене стояли деревянные, в натуральный рост, статуи. Пропорции были нарушены: туловища толстые, мясистые, глаза вытаращенные, головы большие. Выкрашенные в густые цвета – розовый (лица), чёрный или рыжий (волосы), синий, голубой, красный и лиловый (одежда), – статуи в большинстве своем имели раззявленные рты, и возле них что-то вилось. Наподобие дымка. Возле святой Цецилии, святых Катерины и Анны. Средь них торчал святой Николай с трубкой, так у того дымок вился над чубуком. У деревянного Христа дым кружился над прижатой к сердцу и чуть отставленной ладонью.

Рты, чубуки и ладони были летками, статуи – ульями, дымок – пчёлами.

Святые смотрели на Магдалину неодобрительно. Она не знала, бредит или нет. Вокруг истуканы, колышет ветвями дуб (а может, древо познания Добра и Зла?), свешивается и шевелился в воздухе большой лоснистый змей, похожий на толстую длиннющую колбасу.

В страхе закрыла она глаза, а открыв, увидела, что никакой это не змей, а здоровенный лиловатый угорь, которого Сила Гарнец, Иаков Зеведеев, плямкая плотоядным ртом и блестя сомиными глазками, показывает Христу. В корзинке у него было ещё несколько угрей помельче – тишком наловил в пруду.

– З-змей! Это если б та конавка дурная, Пётр… Куда ему? А тут испечь его на углях – м-мух! А копчёный же каков! Нету, браток, где закоптить. Житуха наша, житуха, вьюны ей в пузо.

«Ну и что? Существует где-то Лотр. Доселе не поймал. Можно зашиться так глубоко, что и не поймает. Целые деревни живут в пущах и никогда не видят человека власти. Можно убежать на Полесье, в страшные Софиевские леса под Оршей, к вольной пограничной страже, к панцирным боярам. Они примут. Они любят смелых, прячут их и записывают к себе».

Почему она должна из уважения к их преосвященству Лотру молчать? Надо сказать, что Анея здесь, выкрасть её либо захватить силой, по дороге вырвать из когтей лживых святош и жадного отца Ратму и сбежать к панцирным боярам. Хата в лесу за частоколом, оружие, поодаль вышка с дровами и смолой. Можно жить так двадцать-тридцать лет, подрастут дети и пойдут стражничать вместо отца. Будут великанами… А можно и через три года сгинуть – как повезёт. Увидеть издалека огни, зажечь свой, приметить, как за две версты от тебя встанет ещё один чёрный дымный султан. И тогда спуститься и за волчьими ямами и завалами, с луками и самострелами, ожидать врага, биться с ним, держать до подхода других черноруких, пропахших смолой и порохом «бояр».

Зато обычное утро, Боже мой! Ровный шум пущи, солнце прыщет в окошко, в золотом пятне света на свежевымытом полу играет с клубком котёнок. Ратма, пусть себе и не очень любимый, но привычный, свой, вечно свой, ест за столом горячие, подрумяненные в печи колдуны.

Или ночь. Тихо. Звёзды. И тот самый вечный лесной шум. Чуть нездоровится, и от этого ещё лучше. Только страшно хочется пить. И вот Ратма встаёт, шершаво черпает воду. И она чувствует на губах обливной край кружки. И Ратма говорит голосом Христа: «Попей», – и почему-то сразу тёплая, горячая волна катится по всему телу. Такая, что она от изумления чуть не теряет сознание.

А может, не от изумления?

– Ты просила пить? – сказал Христос. – Пей. Напилась? А теперь ешь. Капуста, холера на неё, такая ядрёная.

Она молчала, чтобы подольше задержать в себе всё то, что её разбудило.

– Э, да ты совсем поганая. Плохая, как белорусская жизнь. Ну, давай накормлю.

Он зачерпнул ложкой из миски. Потом она ощутила зубами мягкое и пахучее грушевое дерево, вкус горячей, живительно-жидкой, наперченной капусты. Поймала себя на мысли, что с тех времён, когда ещё живы были родители, когда сама была маленькой, не ведала такого покоя, такой благости и доверия.

– Ну вот, – проговорил он. – Спи. Зажарим рыбу – тогда уж…

И она вправду как провалилась в дремоту. Издали доносились глухие звуки разговора. Временами сознание возвращалось, и тогда одна-две мысли проплывали в голове, и она чувствовала, что лёгкое недомогание, боязнь и дрожь покидают её. От сна на воздухе, от звуков вечера, от близкого присутствия этого человека.

Юрась смотрел на пруды, на синих стрекоз, летающих над водой, на лицо спящей. Странно, что-то звало его, что-то не давало сидеть на месте, но вечер успокаивал и заставлял сидеть. Из монастырских ворот вышло несколько десятков монахинь в белом, чернобровые, глазастые. У одной на плече была лютня.

Своим на удивление чутким слухом он уловил далеко разносящиеся над водой обрывки разговора:

– Чего это она и сегодня раздобрилась да нас выпустила? И уж третий день.

– И у игумений…

– Сердце… Знаем мы, что за сердце.

– Видно, опять этот, мордатый, к ней пожалует…

– Девки, чёрт с ними… Девки, пусть себе… Хорошо идти… Вечер… Рыба играет…

На поверхности прудов действительно расплывались круги. Женщины шли, и их белые фигуры печально и чисто отражались в воде. Кажется, и сам бы остался тут, если б вокруг были такие.

Одна девушка вдруг подала голос:

– Ишь хлопцы какие. Сидят, не знают, а чего бы это сделать. Это я их нашла.

– А раз нашла, так вела бы сюда.

– Да они, видишь, неказистые какие-то. На ходу спят.

Юрась поднял руку. В ответ над водой полетел тихий смех.

– Ой… сестры… Будет от игуменьи…

– А пусть она на муравейник сядет, как я её боюсь.

– Нет, это хлопцы особенные.

– Каши наелись… Осовели…

Апостолы переглянулись. Затем Тумаш, Симон Канонит и Филипп махнули рукой и поплелись в сторону девушек. Иаков крякнул и также поднялся.

Вдогонку бросились остальные. Раввуни было задержался.

– Иди, Иосия, – сказал Братчик. – Ты же знаешь.

Иуда побежал. Христос остался один. Сидел над панвами[120], ворочал куски.

– Вот как вломлю сейчас один всех этих угрей, – тихо, сам себе, молвил он. – Будете тогда знать девок, пиндюры вы этакие.

Магдалина услышала. Жалость толкнулась в сердце. Скованная сном, она думала, что нужно сделать.