Николай Алексеев - Игра судьбы

• Название: Игра судьбы
• Автор: Николай Алексеев
• Жанр: Историческая проза

Алексеев Николай Николаевич (18(30).09.1871-17(30). 06.1905), писатель. Из дворян Петербургской губ.; сын штабс-капитана. Окончил петербургскую Введенскую гимназию. В 1893-98 учился на юридическом факультете Петербургского университета (прослушал полный курс наук, но не получил диплома).

В 1896 опубликовал первую повесть «Среди бед и напастей» («Биржевые ведомости». № 141–215). В дальнейшем печатался в журналах «Живописное обозрение», «Беседа», «Исторический вестник», «Новый мир», «Литературные вечера „Нового мира“», «Русский паломник» (прил.), газете «Петербургский листок» и др. Автор многочисленных, гл. обр. исторических, рассказов, очерков, повестей, романов. В освещении событий разных периодов русской истории очевидны православно-монархическая, патриотическая позиции.

Написал романы: «Татарский отпрыск» (СПб., 1896), «Среди бед» (СПб., 1897), «Розы и тернии» (СПб., 1898), «Лжецаревич» (СПб., 1899), «Заморский выходец» (СПб., 1900), «В грозу народную» (СПб.; М., 1902), повести «Федосеевский владыка» (СПб., 1903), «Огневой еретик» (СПб., 1905) и др.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа — http://www.rusinst.ru

---

— Да это еще не все. Вчера Маркиан Прохорович пошел к нему, слезно просил, в ногах валялся — стоит на своем князь! Ни слезы, ни просьбы не берут. «Она, — говорит, — в моей власти, а если вольной стать хочет, тащи триста рублей за выкуп». Триста — деньги большие; однако я их достал. Больше даже добыл. Продался в рекруты я вот ему, — кивнул Илья в сторону Ермолая Тимофеевича, ждавшего у двери.

— Ай-ай! — вскрикнул Александр Васильевич. — Всю жизнь себе испортил. Отчего ты раньше ко мне не пришел: быть может, я достал бы.

— Жизнь испортил — это верно, да зато хотел. Машеньку от позора спасти. А все же не удалось!

— Не захотел вольную дать?

— Да. А деньги взял.

— Как же так?

— Очень просто. Положил старик перед ним денежки, князь и говорит управителю Никитке: «Вишь, не мог он уплачивать оброка в срок, а в сундуке было припрятано; возьми эти деньги за будущие оброки да за недоимки на пропусках». Маркиан Прохорович ушам не верит. «Да ведь это же, — говорит, — ваше сиятельство, я выкуп принес за дочь. А вы бы вольную приказали изготовить». Князь на это только усмехнуться изволил. «Вольную? — говорит. — Я тебе покажу вольную! И вот тебе мой сказ: если завтра утром твоя дочка у меня не будет, то ее прикажу приводом с будочниками доставить, а тебе будет знатная порка». С тем его и выпроводил.

— А старик что же?

— Да что же он может? Сидит да плачет! — Илья вдруг упал на колени. — Ваша милость! — заговорил он прерывающимся голосом. — Защитите, спасите Машеньку. Вы — барин, супротив вас князь не очень-то посмеет. Укройте Машеньку. Ведь зря девка пропадет. Ваша милость! Хоть я, Илюшка, рекрут закабаленный, однако сердце у меня есть и не может оно вытерпеть этого.

— Я рад сделать все, что могу. Да встань, Илья! А что ты рекрут, так это пустяки: мы за тебя заплатим деньги нанимальщику.

Ермолай Тимофеевич, до сих пор безмолствовавший, вдруг встрепенулся и обрел дар слова.

— Нет уж, барин, как ваша милость желает, а только этак не годится, — заговорил он. — Человек в рекруты продался, свое получил, дни свои, знай, отгуливает, чего же еще? Делу конец. Я и деньги обратно не возьму.

Сидоров, бледный и понурый, тихо сказал:

— В самом деле, ваша милость, я своему слову не порушник. Назвался груздем — полезай в кузов. Нет! Продался, так продался, нечего на попятную. Вы ее-то, Машеньку, спасите. Укройте у себя. Найти князю трудно будет здесь-то.

Кисельников был бы не прочь сделать все, что мог, и приютить у себя девушку, но он жил не в своем доме, и ему надо было посоветоваться с хозяином.

— Не знаешь, Петр Семенович дома? — спросил он Михайлыча, все время толкавшегося в комнате, где происходил разговор, и с недоумением посматривающего то на Илью, то на своего питомца.

— Недавно только встали, — ответил старик. — Наверно, дома.

— Подожди здесь немного. — сказал Илье Кисельников и спустился к Лавишеву.

Тот действительно был дома и в изящном утреннем костюме. утопавший в массе тонких кружев, потягивал из маленькой чашки кофе, перелистывая книжку какого-то французского романа.

— А, Александр! Садись, пей кофе… Или, может быть, рюмку ликера? У меня получен новый, прекраснейший, — встретил он Кисельникова.

— Ой, мне не до кофе. Тут целая история вышла, — сказал Кисельников, садясь, а затем передал рассказ Ильи.

Петр Семенович оказался сыном своего времени.

— Из-за крепостной девки не стоило бы шум поднимать, — проговорил он, поморщившись.

— Она не деревенщина… Ты не думай. Вообще вроде барышни…

— Это все равно. Все же крепостная девка, что ни говори. Товар не ахти какой. Не в ней и дело. А вот что Дудышкина щелконуть надо, так это верно. Дрянь удивительная! У старика оброчного выманил деньги, не сдержал дворянского слова… За это нужно проучить. Пусть твоя хваленая девка укроется в моем доме, тут князь ее не скоро найдет. Воображаю, с какою постною мордой он будет ходить! Право, шутка будет недурна. Вали, брат, вали! Поднесем дулю Дудышкину.

После этого разговора Кисельников условился с Сидоровым, что, когда стемнеет, Маша придет в дом Лавишева, где и поселится до поры до времени, пока не придумают лучшего средства вызволить девушку из лап князя.

Илья, не помня себя от радости, так стремительно кинулся к двери, что Ермолай Тимофеевич опасливо крикнул:

— Постой, постой, куда ты?

— Небось не убегу от тебя, не из таких я, — не оглядываясь кинул ему Сидоров.

Вечером пришла Машенька, взволнованная, бледная. При взгляде на ее красивое, смущенное личико, с испуганно-растерянным выражением, Александру Васильевичу стало глубоко жаль девушку. Он постарался ободрить ее, успокоить:

— Ничего, Мария Маркиановна, авось все перемелется — мука будет. Очень-то убиваться нечего.

Маше отвели отдельную комнату, а обедать и ужинать она должна была с Кисельниковым.

Когда они сидели за чаем, пришел Лавишев взглянуть на «пленницу», как он окрестил Машу, и нашел, что она действительно «ничего, и подлого происхождения в ней мало видно».

Но кто поразил в этот день Кисельникова, так это Михайлыч. Укладывая своего барина спать, старик ворчливо сказал:

— А ты, Александр Васильевич, совсем неладное дело завел, даже прямо зазор. Что люди скажут? И если что, так я и твоему батюшке отпишу. Взял это и привел к себе девку дворовую! Срам! И ее же, негодницу, с собою за чаи да ужины сажает.

Кисельникова более рассмешило, чем рассердило это замечание.

— Ты дурак, Михайлыч, — сказал он довольно спокойно. — Ровно ничего не понимаешь.

— Где уж мне понимать! — обиженно проворчал старик. — Из ума верно я выжил. И то сказать: сорок лет верой-правдой прослужил. За это и в дураки попал. А вот иных таких, непотребных, за стол с собою сажают.

— Будет! Пошел вон!

— Да, уйду, чего уж. Содом сущий.

Кисельников завернулся в одеяло и заснул, а старый Михайлыч еще долго ворочался на своем ложе. Он сразу враждебно настроился против Машеньки. Во-первых, ему казалось действительно зазорным, что Александр Васильевич взял к себе девку в дом, а, во-вторых, его, старого холопа, злило, что крепостную мужичку с собою за стол сажают; из-за этого в душе старика шевельнулся червячок зависти и как будто обиды.

«Нет, это совсем неладно, — думал он, ворочаясь с боку на бок. — Сам слышал, что она просто-напросто дворовая Дудышкина князя, а теперь, стало быть, просто беглая девка. Смазливая, слов нет, да что с того? Приберет она к рукам Сашеньку-то… Да и перед людьми стыд. У него-то, конечно, ветер в голове, так все трын-трава, а мне это допускать не следует. После с меня же Василий Иванович взыщет: „Чего, — скажет, — старый хрыч, смотрел?“ Н-да».

Князь Дудышкин остался верен своей угрозе: Маша утром, на другой день после разговора князя с ее отцом, не явилась к барину, а потому должна была подвергнуться насильственному, позорному приводу через полицию, а сам Маркиан, как ослушник господской воли, должен был быть высечен в части.

Управляющий явился в лавочку Прохорова в сопровождении нескольких будочников и на этот раз далеко не был так любезен, как прежде.

— Через тебя только все хлопоты да неприятности, вражий сын! — напустился он на Маркиана Прохоровича. — Ну да тебе зададут перцу. Собирайся живей: тебя в части драть будут, а дочку подай сюда для привода к ее господину, князю Семену Семеновичу Дудышкину.

— Я из воли моего барина не выхожу, — смиренно ответил Маркиан. — И если его сиятельству угодно поучить меня, раба, розгами, то на это его господская воля. Сейчас кафтан накину, да и пойдемте. А дочку привести не могу, потому что ее дома нет.

— Как нет? Где же она? Сейчас же найти! — прикрикнул на него управляющий.

— И рад бы, Никита Иванович, да не могу, потому что она без вести пропала.

Анна Ермиловна запричитала:

— Сгинула доченька единственная, сгинула. Лежит, может, она теперь на дне речном. Об утоплении она говорила перед уходом, а потом убежала, и с тех пор не знаем, где она.

— Врете вы все! Подавайте девку! Укрыли, небось?

— Смеем ли укрывать? — запротестовал Прохоров. Так ничего управляющий и не добился.

Однако Маркиана все же взяли в часть и посекли, выпытывая под розгами, куда он укрыл дочку.

— Знать не знаю, — отвечал старик. — Убежала…

Наконец Прохорова оставили в покое, Машу же занесли в список беглых господских людей, разыскиваемых полицией. Узнав об исчезновении Маши, Дудышкин пришел в ярость.

— Не я буду, если не найду негодницы, будь она хоть на дне морском! — кричал он, расхаживая по комнате, как тигр по клетке.

И он действительно нашел: у него появился совершенно неожиданный союзник и помощник.

Через несколько дней после побега Маши, вечерком, Семену Семеновичу доложили, что какой-то старик из дворовых просит допустить его пред князевы очи и говорит, будто ведомо ему, где укрыта беглая крепостная девка Машка Прохорова. Дудышкин велел немедленно позвать старика. Через минуту перед ним предстал Михайлыч. Князь так и впился в него глазами.