Антонина Пирожкова - Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

• Название: Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем
• Автор: Антонина Пирожкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-080718-5

Антонину Николаевну Пирожкову (1909–2010) еще при жизни называли одной из великих вдов. Сорок лет она сначала ждала возвращения Исаака Бабеля, арестованного органами НКВД в 1939 году, потом первой после смерти диктатора добилась посмертной реабилитации мужа, «пробивала» сочинения, собирала воспоминания о нем и написала свои.

В них она попыталась «восстановить черты человека, наделенного великой душевной добротой, страстным интересом к людям и чудесным даром их изображения…»

Чудесный дар был дан и самой А. Н. Пирожковой. Она имела прямое отношение к созданию «большого стиля», ее инженерному перу принадлежат шедевры московского метро — станции «Площадь Революции», «Павелецкая», две «Киевские». Эта книга — тоже своего рода «большой стиль». Сибирь, Москва, Кавказ, Европа — и, по сути, весь ХХ век. Герои мемуаров — вместе с Бабелем, рядом с Бабелем, после Бабеля: С. Эйзенштейн, С. Михоэлс, Н. Эрдман, Ю. Олеша, Е. Пешкова, И. Эренбург, коллеги — известные инженеры-метростроевцы, политические деятели Авель Енукидзе и Бетал Калмыков. И рядом — просто люди независимо от их ранга и звания — совсем по-бабелевски.

---

Летом на сухих песчаных местах растут бессмертники различной окраски, крупные и суховатые. Они могут сохраняться, не теряя своей окраски. Уже в разгар лета поляны покрываются гвоздиками и ромашками с очень крупными цветками, а в лесу появляются пионы. В России в садах обычно растут белые, розовые и красные махровые пионы. В Сибири же дикие пионы бывают только темнокрасного цвета с желтой сердцевиной — большая головка цветка покоится на толстом стебле, обрамленном узорчатыми листьями. Есть места, где можно увидеть море желтых лилий, иногда попадаются лилии тигровой расцветки, называемые саранками.

А какой шиповник растет в Сибири! Большие кусты с цветами различной окраски от бледно-розовой до темнобордовой, почти черной. Запах у цветов шиповника очень сильный и похож на запах садовых роз.

На болотах расцветают ярко-красные цветы на высоких стеблях, напоминающие по форме гвоздику, но крупнее. Их почему-то называют «татарское мыло». На болотах же изредка попадаются кукушкины слезки и башмачки — цветы орхидейного типа. И, боже, сколько еще мелких и разнообразных цветов покрывают землю Сибири! Ничего подобного в других краях России не найдешь. Но в сибирских лесах нет ландышей, нет кустов жасмина и сирени. Хотя, возможно, они выращиваются где-нибудь в садах или питомниках.

Летом 1919 года жизнь в Боготоле, казалось мне, шла спокойно обычным своим распорядком. Мама занималась хозяйством, возилась в огороде. Ужинали мы во дворе дома, где была наша квартира. На ужин мама варила молодой картофель, который мы ели с маслом, укропом и малосольными огурчиками. Мне такая еда очень нравилась. Как всегда, мама заготавливала на зиму припасы: солила огурцы и капусту, мариновала свеклу, солила и мариновала грибы, сушила белые, варила варенье. Грибы приносил из леса отец, ягоды собирал тоже он, часто вместе со мной. Иногда я ходила с ним и за грибами, сама приносила ягоды, когда ходила за земляникой и клубникой вместе с подружками.

Однажды мы с мамой ходили за черемухой. В России черемуху обычно не едят, но в Сибири она совсем другая — крупная и сладкая. Мы ее сушили, отдавали молоть в муку, а также слоями засыпали сахарным песком, и она могла храниться в подполе всю зиму. Молотую черемуху заваривали кипятком из самовара и пили как чай, с сахаром, ее также использовали как начинку для пирожков. Собирали также много черной и красной смородины, которая росла по берегам Чулыма и других речушек. Из смородины делали варенье, соки и наливки, а детям особенно нравились пироги с черной смородиной.

Отправляясь с подружками за ягодами или за цветами, мы проходили мимо поля, засеянного репой, и, когда она поспевала, вырывали по несколько штук и брали с собой. Вымыв репу в ручье, мы ее очищали и ели. Репа была крупная и очень сладкая. Вообще все овощи в Сибири гораздо слаще и крупнее обычного. Должно быть, в вознаграждение за то, что в Сибири нет яблок, груш, вишен, там такие сладкие овощи и масса ягод. Кроме клубники, малины, земляники, смородины, черемухи, калины, брусники, голубики есть еще морошка и княженика. Но последняя была у нас редкостью: папа приносил ее только тогда, когда ходил на дальние болота. Ягоды княженики напоминают по форме малину, но с другим ароматом и вкусом.

В Боготоле была школа керамики, где обучали гончарному делу. Папа поступил туда преподавать математику и рисование. Мне было очень интересно приходить к отцу в школу и смотреть, как делаются горшки, крынки для молока, миски и тарелки, как они покрываются глазурью с различными рисунками.

Когда я уходила из дома, мой маленький брат Борис не хотел меня отпускать, держался за мое платье, а потом прилипал к стеклу парадной двери, обливался слезами и кричал: «Доча, моя доча!» Чтобы мама могла спокойно заниматься хозяйственными делами, мне приходилось много времени проводить с Борисом, играть с ним, кормить, укладывать спать, и он привязался ко мне. Два других моих брата шести и восьми лет жили уже своей жизнью и очень дружили между собой.

Казавшаяся мне такой спокойной жизнь в Боготоле на самом деле была полна происшествий. Праздники в Бого-толе редко кончались благополучно. На следующий день после праздника мы узнавали, что где-то подрались между собой пьяные мужики и кого-то одного, а то и двух убили. Запомнилось, как выстрелом в окно была убита молодая женщина. Они с мужем приехали в село совсем недавно и сняли комнату или квартиру в небольшом доме недалеко от нас. Всем они казались непонятной, но очень счастливой парой. Никто не знал, кто они и откуда приехали. Муж нигде не работал, и мы часто видели их уходящими на прогулку по берегу Чулыма. И вдруг в один из вечеров раздался выстрел в окно, и женщина была убита. Кто убил и почему — неизвестно. Меня не пустили на похороны, но рассказывали, что муж этой женщины пытался лечь в могилу вместе с ней. А вскоре он куда-то уехал.

Однажды в конце лета 1919 года в нашем доме появился незнакомый человек, пришедший, очевидно, ночью. Он поселился на нижнем этаже в одной из комнат с закрытыми ставнями, никуда не выходил и часами разговаривал с папой. Папа рассказал мне, что это — Клавдий Цибульский[2], революционер, что он был схвачен полицией, но бежал и скрывается. В эту тайну была посвящена только я, мои младшие братья ничего не знали. Оказалось, что отец с друзьями организовали его побег из вагона поезда, в котором везли арестованных. На железнодорожной станции Боготол к вагону подошла женщина и продала арестантам крынку молока, на дне которой был перочинный нож. Ночью заключенные вырезали отверстие в дверях вагона, открыли засов и бежали кто куда. Цибульский добрался до нашей квартиры и скрывался у нас несколько дней. Мне приходилось носить ему еду, но рассмотреть его хорошенько в полутемной комнате я не смогла. Все же я заметила, что это был еще молодой человек, довольно высокий, с приятным лицом и зачесанными назад густыми темными волосами. Про Цибульского отец рассказывал, что он родственник Озеровых и женат то ли на их дочери, то ли на племяннице.

Однажды вечером, когда было еще совсем светло, Клавдий Цибульский вышел из нашего дома в папином френче, папиной соломенной шляпе и с папиной корзиной на руке. Мы смотрели через стеклянную парадную дверь и видели только его спину. Издали он был похож на папу, отправлявшегося за грибами, но гораздо плотнее, и френч не был застегнут на пуговицы. Мы с тревогой смотрели на него и не отходили от двери, пока Цибульский, пройдя через улицу, не свернул в переулок и не скрылся из вида. Знал ли отец Цибульского раньше? Я не знаю и не спрашивала его об этом. Но с тех пор я стала понимать, что он помогает революционерам.

Иногда, когда мы с папой уходили в лес или на дальний берег Чулыма ловить рыбу, он встречался с какими-то бородатыми мужиками, и о чем-то говорил с ними так, чтобы я не слышала, и что-то им передавал. Я не спрашивала отца об этих встречах, но догадывалась, что это были партизаны, о которых в селе уже шли разговоры. Был ли отец революционером, как Цибульский, я не знаю, но, конечно, он им сочувствовал. Тогда я еще не знала, что в России была революция, что царь отрекся от престола и что идет Гражданская война.

Но к осени 1919 года как-то всё переменилось: в село стали приезжать воинские части и появились беженцы. Мы с Женей Озеровой, бродя по лесному участку во дворе ее дома, наткнулись на мертвого ребенка, которого кто-то бросил через забор. Образ этого маленького посиневшего ребенка долго не давал мне покоя. Бросили его еще живым или уже мертвым, так и осталось неизвестным. Папа объяснил мне, что воинские части, появляющиеся в селе, — это части Белой армии, бегущие от Красной армии на восток.

В это же время мы переехали из дома Озеровых в казенный дом, стоявший на площади почти рядом с керамической школой, где работал отец. Дом был кирпичный одноэтажный с большим двором и сараями, с большим огородом. От посторонних всё владение было отгорожено высоким дощатым забором. Предусмотрительная мама купила корову и кур, перевезла весь урожай со старого огорода.

Новый дом стоял на площади. Одна его сторона выходила в переулок, ведущий на берег Чулыма, а с другой стороны к нему примыкал деревянный двухэтажный дом, который почему-то назывался бывшей женской гимназией. Когда мы переезжали, в этом здании никто не учился, и оно пустовало. На другой стороне нашего переулка стояло здание керамической школы. Начальником этой школы был пожилой украинец по фамилии Ступко. Он жил при школе с женой, сыном Федором примерно четырнадцати лет и дочерью Верой, моей ровесницей.

Мы подружились с этой семьей и часто у них бывали. Прибегала Вера и говорила: «Папы не будет дома, приходите к нам поиграть». Меня удивляло то, что в этой семье только в отсутствие отца дети чувствовали себя свободно, отца боялись — он был чересчур строг с ними и, может быть, не всегда справедлив. Ведь в нашем доме только с отцом и было по-настоящему свободно, весело и интересно. И мы звали друзей к себе именно тогда, когда отец был дома. Он придумывал игры, принимал в них участие, читал нам книжки, учил рисовать.