Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

• Название: Сигрид Унсет. Королева слова
• Автор: Сигрун Слапгард
• Издательство: ОГИ, Б.С.Г.-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94282-554-6

Книга норвежской журналистки С. Слапгард рассказывает о жизни и творчестве Сигрид Унсет (1882–1949), выдающейся норвежской писательницы и правозащитницы, лауреата Нобелевской премии по литературе (1928). Все подробности ее непростой биографии исследовательница подтверждает ссылками на документы и малодоступные источники. Жизнеописание снабжено обширным справочным аппаратом.

---

Отдельным разочарованием, не без примеси гордости, было то, что издательство «Аскехауг» не решилось опубликовать «Возвращение в будущее» на норвежском языке. Книга уже вышла в Швеции и Исландии. В Дании она была напечатана нелегально в 1943 году и с тех пор зачитана до дыр. Но советское посольство в Норвегии выразило протест и угрожало в случае публикации книги Унсет запретить норвежским издательствам печатать произведения советских писателей. Заключительную главу опубликовали в «Самтиден», но сам тираж задержали. Унсет позабавило, что левый радикал Трюгве Бротёй был возмущен не меньше ее. Племянница Сигрид Бротёй получила от нее в подарок шведское издание «Возвращения в будущее» с подписью: «Должно быть, опасное чтиво — от тети Сигрид»[857].

Унсет с удовольствием возвращалась мыслями к Америке, описывая свои впечатления от поездок на поезде — природа за окном была так прекрасна, что ей никогда не надоедало любоваться: «Близ Олбани река Могавк впадает в Гудзон, и линии пейзажа смягчаются: глаз радуют низкие холмы и широкая открытая долина, по которой медленно течет спокойная блестящая река. <…> Многие места сразу же напомнят норвежцу Румерике»[858].

Нигде писательница так сильно не ощущала себя норвежкой, как в Америке, но Америка тоже заставила ее измениться. Во всяком случае, в одном пункте она точно изменила свое мнение: ранее твердо противившаяся экранизации своих произведений, в 1946 году она согласилась на предложение Ричарда Ллевелина из «Кромвель продакшнз» и продала права на фильм по роману «Кристин, дочь Лавранса». Предполагалось, что 10 000 долларов она получит единовременно, а с процентами от проката сумма должна была возрасти до 50 000 долларов. Правда, конфликт духа и плоти в сценарии не очень-то удался, и авторы решили проблему с рассказчиком, выстроив историю так, будто Кристин вспоминает о своей жизни на смертном одре. Как было написано в отправленном Сигрид Унсет черновике сценария, «фильм начинается с атмосферных явлений, предвещающих появление „Черной смерти“». Писательницу начали мучить самые нехорошие предчувствия. Тем не менее долгожданные доллары помогли заплатить долги по налогам. Ведь ей приходилось постоянно разочаровывать Кнопфа — она пока не придумала, о чем будет писать новую книгу. Зато издательство «Аскехауг» выразило желание вернуться к проекту «Женщины в мировой истории», часть подготовительной работы для которого Сигрид Унсет успела выполнить до войны. Писательница с энтузиазмом согласилась продолжить работу над исследованием о воспитании молодых девушек в эпоху позднего Средневековья.

Открывшаяся в начале 1947 года памятная выставка работ Сварстада длилась неделю, насыщенную событиями и мероприятиями, включая торжественные обеды, следующие за ними пирушки и в общем и целом свидание с утраченным временем. Разве кто-то мог сомневаться в том, что лучшие работы Сварстада создавались в период их тайной любви? Ее глаз знатока убеждал ее в этом, однако она была в равной степени убеждена, что часть работ выставлять все-таки не стоило. На ее взгляд, Сварстад, словно из непонятного упрямства, нередко смешивал законченное с незаконченным в одной картине. Таким же непредсказуемым, считала она, Сварстад бывал и в отношениях с друзьями. В отчете Марджори Роулингс о выставке она писала так: «Наш брак не сложился — у него [Сварстада] был дар делать несчастными других людей и себя и превращать друзей и поклонников во врагов, что во многом помешало его своевременному признанию в качестве великого художника, каким он, бесспорно, являлся»[859].

Ханс отправил выставку по разным городам, а расходы оплатил из тех денег, что оставались у него на счету. Мать продолжала ежемесячно класть на счет определенную сумму, но не скрывала своего раздражения: Сварстаду в итоге удалось сделать так, чтобы заработанные им деньги пошли либо на его жизнь, либо на обеспечение посмертной репутации. И не могла удержаться, чтобы в очередной раз не пожаловаться сестрам: «Какая ирония судьбы — даже после смерти Сварстада мне приходится тянуть на себе его ношу»[860]. Да и дети, что родные, что приемные, выросли без царя в голове, считала она. Разве что Андерс и Гунхильд могли похвастаться наличием здравого смысла, но ее единственный выживший сын — вряд ли: «Ханс на свой лад очень умен, но здравым смыслом не отличается»[861].

Странное у нее выходило шестидесятипятилетие. Торжественный обед в «Аскехауг» по причине болезни «сэра Вильяма» заменили скромным утренним приемом. И когда гости все-таки собрались, оказалось, что многих за столом не хватает: не только Нини Ролл Анкер, но и «дядюшки Мёллера». Мёллер, несмотря на свое еврейское происхождение, бесстрашно участвовал в деятельности Сопротивления. «Каждую ночь он готов был предоставить свою квартиру „для чего потребуется“, его карманы всегда были набиты нелегальными газетами. Именно он был душой фирмы, превратившейся в прославленное издательство „Аскехауг“»[862]. После его ухода осталось пустое место, и это только подчеркивало произошедшие в последние годы перемены.

Ханс подарил матери непонятно как раздобытую им картину кисти некоей фрёкен Хартманн Юхансен, которую, по его словам, много хвалили в последнее время. Унсет иронизировала над тем, как быстро он успел заделаться экспертом-искусствоведом. Ханс утверждал, что манера художницы напоминает его любимого Ялмара Холке, а Холке, в свою очередь, принадлежал к поклонникам Сварстада.

Сигрид Унсет вообще пребывала в саркастическом настроении. Будучи в Осло, она заглянула в гости к сестре и там тоже сыпала язвительными комментариями. Сигне спросила, как дела у супругов Эгге, возможно желая напомнить, что у нее еще остались старые друзья.

— Я думаю, замечательно — ведь для Анны нет никого важнее Петера, и для Петера нет никого важнее Петера, так почему бы им не ладить?[863]

Писательницу пригласили выступить на радио, и предложенная тема опять-таки заставила всколыхнуться в душе прошлое. Действительно, сколько раз она отвечала на одновременно банальный и непростой вопрос: «Почему вы начали писать?»

«Если бы я ничего не написала, я была бы совсем другим человеком — не знаю, каким. Конечно, сущность писательской профессии и заключается в том, что ты проживаешь чужие жизни <…> хотя есть и такие авторы, у кого все герои обладают чертами явного семейного сходства, так что кажется — люди всю жизнь пишут только о себе». Сигрид Унсет к ним не относится, в своем творчестве она всегда исходила из жизненного опыта, и не из того, что видела в мире книг и искусства: «Если мне не изменяет память, я никогда не писала романов о поэтах или писательницах и только один раз — о людях искусства, где все герои — молодые художники, приехавшие на год в Рим. Это случилось еще в доисторические времена, до Первой мировой».

Сигрид Унсет до сих пор не забыла, с чего начинала, не забыла и первые юношеские мечты: «Насколько помню, больше всего мне хотелось стать ботаником или садовником, ботаника была моим самым любимым предметом в школе. Но мечта заниматься ботаникой не сбылась, потому что я не могла продолжить обучение без аттестата зрелости, а для этого надо было согласиться на предложение Рагны Нильсен о бесплатном месте в гимназии. Я же отказалась…» Но она в достаточной мере отдавала себе отчет в том, что основы ее мировоззрения и интеллектуальные особенности, позволившие стать той, кем она стала, проявили себя уже в юности, и сделала на этом особый акцент: «К концу средней школы я отлично осознавала, что у нас с ней [Рагной Нильсен] не совпадают мнения почти во всем». Выбор «писать или не писать» перед ней не стоял, наоборот, творчество ощущалось как неодолимая потребность, объясняла Сигрид Унсет: «Я не могла не писать. Так уж получилось, и я ничего не могла с этим поделать»[864].

Тем же летом близкие писательницы воочию убедились, насколько ей важно признание ее творчества. Матею заранее предупредили о Событии, и она отправила Сигрид к парикмахеру и посоветовала надеть платье, которое подходило бы к широкой ленте, лучше всего одноцветное. Сигрид Унсет, взволнованная и растроганная, позвонила Анне Марии, дочери Хелены Фрёйсланн, последней живой представительнице этой семьи, и попросила ту прийти помочь с платьем и прической. Молодая женщина с изумлением заметила, что «тетя Сигрид» не может застегнуть молнию — так у нее дрожат руки — и переживает, что недостаточно хорошо выглядит[865].

Сигрид Унсет собирались вручить высший орден Норвегии — Большой крест Святого Улава. В час дня она ждала гостей — и вот на порог торжественно вступил глава королевской канцелярии Халворсен в сопровождении профессора Винснеса. За ними шли приехавшие по такому случаю Ханс и Сигне. Эйлиф и Луиза Му принесли шампанское. В особенности Сигрид Унсет должна была оценить то, как обосновали ее награждение орденом: «За выдающиеся заслуги в области литературы и верную службу отечеству». В своей благодарственной речи Сигрид снова использовала аллюзию на цитату Хейберга: «Не стоит так уж благодарить меня за написание „Кристин, дочери Лавранса“. Мне это было нетрудно, ведь я прожила в этой стране тысячу лет»[866]. Во время неформальной беседы ей передали привет от неожиданного поклонника. Король Хокон, с которым она встречалась только раз в жизни, горячо одобрил ее награждение Большим крестом.