Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

• Название: Сигрид Унсет. Королева слова
• Автор: Сигрун Слапгард
• Издательство: ОГИ, Б.С.Г.-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94282-554-6

Книга норвежской журналистки С. Слапгард рассказывает о жизни и творчестве Сигрид Унсет (1882–1949), выдающейся норвежской писательницы и правозащитницы, лауреата Нобелевской премии по литературе (1928). Все подробности ее непростой биографии исследовательница подтверждает ссылками на документы и малодоступные источники. Жизнеописание снабжено обширным справочным аппаратом.

---

Унсет в мельчайших подробностях помнила прогулки с тетей на заре по притихшим улочкам, которые растворялись в полях на окраине, вкусную свежесть утреннего воздуха. «Солнце, встающее над холмом Мёллебаккен, озаряло все вокруг и ложилось бликами на желтые и белые домики с их заросшими мхом красными крышами. По острым камням мостовой скользили наши тени, фантастические, неестественно вытянутые. В каждом дворе голосили петухи, в листве деревьев порхали и пели птицы». Писательница с юмором описывает попытку тети свести ее со священником — заперев их вдвоем в саду. Тогда Сигрид считала себя свободомыслящей — как и большинство образованной молодежи. «Мы услышали, как заскрипели петли калитки и заскрежетал запираемый теткой замок. Пастор Рёддинге покраснел до самых корней своих светлых кудряшек…»

Поздняя осень проходила как обычно, за работой над статьями и эссе. Описание красот Америки и собственных наблюдений над здешней природой стало для Унсет приятным развлечением. И все же, чем больше она узнавала и любила Америку, тем яснее понимала: даже при всем своем желании она не смогла бы стать американкой. Об этом Сигрид Унсет писала и в своей статье в «Харперс базар», вслед за героем Гуннара Хейберга она говорит: «У меня такое ощущение, что я живу в Норвегии вот уже две тысячи лет. Я должна вернуться, чтобы меня похоронили в Норвегии, и тогда я буду уверена: пока мой народ живет на моей земле, продолжается и моя жизнь»[789]{113}.

За статью в «Базар» ей заплатили 200 долларов. Эти деньги пришлись как нельзя кстати — как и полученный месяцем позднее гонорар за эссе-мемуары, озаглавленные «Флорида»[790]. Там она вспоминала о своей встрече с Теодором Киттельсеном в то время, когда еще мечтала стать художницей. На страницах эссе ее талант рассказчика развернулся в полную силу. Воспоминания казались столь же безоблачными и солнечными, как и описываемые писательницей летние дни: «Такие голубые, пронизанные жарким солнцем деньки, небосвод прочерчен перистыми облаками, а на горизонте кое-где появляются кучевые, они постепенно растут и принимают облик гор и свинцово-синих долин, сквозь которые пробивается красноватое сияние». Унсет с юмором повествовала о том, как приличия ради переодевалась в кустах, и о столь любимом моряками одеколоне «Флорида», по которому эссе и получило свое название. Стало быть, счастливее всего Сигрид Унсет чувствовала себя, когда с помощью пишущей машинки пускалась в путешествие по своему прошлому. Потому что ожидание возвращения на родину затянулось. Ненависть Унсет к немцам от этого только усилилась. По мере того как жажда мести все сильнее овладевала писательницей, холодный сарказм сменялся безудержными филиппиками. Все, что было в ее жизни связано с немцами, теперь решительно отторгалось. Она издевалась над немецкой ментальностью, какой она увидела ее во время поездки по Германии в 1909 году, и не жалела даже старинных коллег отца. Эти так называемые «хорошие немцы» не терпели, когда им противоречили. Унсет завела себе папку, которую озаглавила «Die Guten Deutschen»{114}, а подзаголовок гласил: «Добренькие норвежцы». Туда она складывала письма людей, критиковавших ее за антинемецкие высказывания. Например, письмо некоего мистера Херриджа, который считал, что она стрижет всех под одну гребенку и требует жестокой кары. Однако Сигрид Унсет считала, что проливать слезы по так называемым «хорошим немцам» просто глупо. И рассказывала для сравнения историю, которую слышала в детстве: одной маленькой девочке показали картинку, на которой были изображены христиане, брошенные на растерзание львам. Девочка начала плакать: «Мама, смотри, вон тому льву не досталось христианина!»[791] Унсет никогда не уставала приводить примеры поведения немцев, свидетельствующие о «глубоко укоренившемся безумии, от которого страдает весь немецкий народ»[792].

Это Рождество, совпавшее с бесконечным ожиданием возвращения, как ни парадоксально для такого светлого праздника, прошло под знаком бренности всего сущего. Писательницу не покидали мысли об «ушедшем, безвозвратно ушедшем времени»[793].

Когда часы возвестили о наступлении 1944 года, Сигрид подумала: «Год возвращения домой». А пока этот счастливый миг не настал, она взяла на себя новые обязанности — вошла в совещательный орган при «Обществе по предотвращению третьей мировой войны». Ее фамилия появилась на новых официальных бланках. Сама она видела свою задачу в том, чтобы помешать немецкому милитаризму снова набрать силу. «Важнейшей задачей нам представляется на корню уничтожить злокачественную опухоль, которую представляет собой немецкий милитаризм», — было записано в плане действий, что должен был вступить в силу после войны. Сигрид Унсет внимательно проанализировала план, подчеркнув те пункты, которые казались ей наиболее важными:

— смертная казнь для всех, так или иначе повинных в гибели военнопленных и мирных жителей;

— все материальные ценности, вывезенные из других стран, должны быть возвращены. Запрет на помощь по восстановлению страны, если это может привести к возвращению Германии в ряды промышленно развитых стран;

— помощь должна быть оказана прежде всего освобожденным странам и только потом — Германии, и обязательно под контролем ООН.

Вооружившись карандашом, исправляя и подчеркивая, Унсет приняла живейшее участие в разработке большинства пунктов плана послевоенных действий[794]. И снова выступила с речью по радио для Дании. Поводом была казнь Кая Мунка. Писательница не скрывала, что не принадлежит к числу почитателей его таланта и не верит, что его творчество обессмертит его имя. Но теперь его имя стало бессмертным благодаря бескомпромиссной борьбе с гестапо: «Всякий раз, как нечто, похожее на сочувствие по отношению к немцам, шевельнется в душе <…> приходит известие об очередном преступлении, заставляющее нас сказать — нет. Пусть русские давят их, пусть американцы и англичане бомбят их города — так мы просто уничтожаем паразитов»[795].

Создание ООН можно было считать уже свершившимся фактом — организация обзавелась и собственной радиостанцией, которая вещала на все страны союзных сил. Сигрид Унсет тоже приняла участие в работе этого радио, выступив в новогодней программе с речью о «норвежском духе». В качестве характерных особенностей такового она выделяла отсутствие классового неравенства и то, что «интеллектуалов с той же легкостью можно встретить среди рыбаков и фабричных рабочих, как и среди университетских сотрудников и предпринимателей». Это был прямой эфир, и когда ее попросили пояснить свою мысль на примере, писательница с редким для себя оживлением принялась рассказывать:

«Как-то в Норвегии у меня была служанка — замечательная девушка, владевшая очень интересной домашней библиотекой. Когда я спросила, что она читает, она перечислила лучших скандинавских писателей, книги об истории и современности. А уж о витаминах она знала куда больше меня. Я вот люблю поваляться на диване с детективом, но только не она. „Как же, хозяйка, у вас такая интересная работа, вы пишете книги — вы имеете право тратить время на такую чепуху, а я — нет“[796], — объяснила мне она». Что же касается моральных установок и боевого духа, то тут ее прислуга ничем не отличается от епископа Бергграва, считала Сигрид Унсет. Лучше всего норвежский дух в ее глазах олицетворял Нурдаль Григ. Его стихи Унсет могла цитировать по памяти.

Встав на тропу войны, Сигрид Унсет не собиралась щадить даже собратьев по вере. В том, что касалось еврейского вопроса и антисемитизма, она не терпела инакомыслия. Под горячую руку ей попался некий патер из Детройта. Одна из газет, освещавших скандал, вышла с заголовком: «Долой антисемитов: католичка Унсет обозвала Кафлина негодяем»[797]. Воинственная Унсет была запечатлена на фотографии зажигающей сигарету. Надпись под картинкой гласила: «Откройте двери Палестины». Писательница заявляла, что как католичка она возмущена поведением «негодяя» Кафлина. Автор статьи ссылался на одно из ее выступлений во время собрания женской группы «Чрезвычайного комитета по спасению евреев»: «К сожалению, нельзя отрицать существования в Америке антисемитских элементов. Я католичка, и поведение детройтского священника глубоко меня возмутило и напугало. Все живущие здесь европейские католики возмущены, как и я».

Ее презрение по отношению к политике нейтралитета, проводимой Швецией, нашло выражение в подзаголовке: «Швеция в трех словах». На вопрос, не шведка ли она, писательница выпалила: «Нет, слава Богу!» После таких статей на нее, а также и на «Чрезвычайный комитет по спасению евреев» обрушилась очередная волна писем протеста. Об отце Кафлине положительно отзывались самые разные люди — по какому праву Сигрид Унсет публично оскорбляет достойного священника, она, своей «нехристианской литературой» глубоко шокировавшая множество приличных девушек по всей стране? Пусть представит доказательства антисемитских воззрений патера! Самый резкий ответ пришел от Международного общества католической веры. Общество полагало, что не в ее компетенции осуждать священников и что ей следует искупить подобные нападки на ближнего гуманитарной работой[798]. Унсет так и не сообщила, в чем конкретно провинился патер. Однако у нее не оставалось сомнений в том, что он высказал неприемлемые антисемитские взгляды. В который раз Сигрид Унсет доказала, что католичка она не совсем ортодоксальная.