Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

21_____

День маминой смерти, читаю Блока, мятель, Судейкин не едет; наконец письмо с посыльным: «Дорогой друг, приезжайте скорей». Лечу; опоздал; декорация отлична, сестры играли прекрасно, что ни поворот, то картина Мемлинга или Ван Ейка, будто Успение Б<ожьей> М<атери>{462}. Ужас сознания, что денег ни гроша, всем платить, сестре очень нужны деньги, что делать? и что с Сергеем Юрьевичем, любит ли он меня? мой ли он? моим ли будет? я ничего не пишу. На прощанье он отказался поцеловать меня. Разве он боится сплетни? я не могу видеть его лица, его фигуры без того, чтобы голова не кружилась. Ехал назад с Чулковым. Холодно. Читали с Сережей Блока. Господи, устрой мне с деньгами и с милым С<ергеем> Ю<рьевичем>, таким непонятным, таким далеким, таким будто тяготящимся моею любовью! Вчера ночью я молился об этом. Пришел Нувель, я его рад видеть очень, хотя занят другим. Поехали на реферат Гофмана, были Пяст с Потемкиным и Орлова, было не весело; у Блока был Юраша Верхов<ский>, было очень скучно, читал А<лександр> Ал<ександрович> новую драму «Незнакомка», очень хорошо. Когда же я увижу неверные, уходящие глаза и будто несколько фальшивую улыбку? Я чуть не плакал, едучи домой. Что мне делать? главное деньги, мне стыдно видеть сестру. И как вести себя с С<ергеем> Юр<ьевичем>. Вчера Мунт говорила, что в субботу Судейкин явно ухаживал за мною, что она сама видела, как мы пожимали под столом друг другу руки (ноги, по-моему) и от Соколова, конечно, поехали куда-то вместе. Он говорит, что не знает, отчего не оправдалась эта сплетня. Вероятно, оттого, что было слишком поздно. Блоки спрашивали, кто тот, с которым я часто хожу в театр, и очень удивились, что это Судейкин, которого они представляли менее молодым и более худым. Когда же я его увижу. Мне на редкость не нравится жена Блока и продолжает не нравиться.

22_____

Первое представление «Беатрисы»{463}. Шумный большой успех. Все оживились и приободрились. Сомов ругается. Был антракты за кулисами, поздравлял Веру Фед<оровну> и других; она очень любезна, говорит, что слышала, насколько яро я их защищаю. Видел милого Судейкина. Маленькие актрисы тащили куда-нибудь после спектакля, но мы поехали к Ивановым. Было чудно ехать, обогнали Сомова и Нувель, кузину Лемана. У Иванов<ых> была уже куча народа. Мы не пошли в зал, где, потом оказалось, говорили о театре Коммиссаржевской. А я с Судейкиным, бывшим все время со мною и Сераф<имой> Павловной, удалясь в соседнюю комнату, занялись музыкой; приползла кое-какая публика. Вилькина с Нувель и Сомовым так громогласно говорили, хотя рядом были 2 пустые комнаты, что музыку пришлось прекратить. С<ергей> Ю<рьевич> сказал, что мог бы заехать ко мне, что меня побудило уйти раньше, инкогнито, хотя я думал, что меня будут искать{464}. Дома я читал дневник и стихи; потом стали нежны, потом потушили свечи, постель была сделана; было опять долгое путешествие с несказанной радостью, горечью, обидами, прелестью. Потом мы ели котлеты и пили воду с вареньем. Слышали, как пришел Сережа. Ушел С<ергей> Ю<рьевич> в 5 часов. Я безумно его люблю.

23_____

Денег нет, ходил к Ивановым. Диотима серьезно больна. Заехал в театр, ожидал Судейкина в уборной у Бецкого, угнетенного критикой, смотрел, как он гримирует, Сапунов давал советы, приходил Феона, парикмахер, разные люди. Судейкин вел деловые переговоры где-то; Мейерхольд был очень любезен, звал заходить чаще в театр. Было очень приятно, атмосфера кулис меня опьяняет. Поехали мы с С<ергеем> Юрьев<ичем>. Сапунов отдельно. Нежно говорили, были очень в духе. В университете было мило, отлично; от. Петров, говорящий с Бравичем, Волошин с арх<иманд-ритом> Михаилом, было занятно. Т. к. мы ужасно хотели есть, то послали сторожа за ветчиной и ели на окне во время перер<ыва>; было школьнически весело. Студенты имели бестактность предложить баллотировать составленный заранее список (Чириков, Волынский, Зилоти — Бог знает что!), мы, ужасно возмущенные, стали агитировать, и после голосования (я сунулся подсчитывать) в комитете оказались: Зелинский, Аничков, Чулков, Мейерхольд, Сологуб, Волынский (вместо отказавшегося Иванова). Было не плохо, даже за меня подали 3 голоса, кроме Сапунова, Судейкина и меня (всего 6). Оттуда пошли в «Белый медведь»{465}; в низкой небольшой зальце на эстраде играли 6 немчиков на мандолинах и пьянино. Было страшно приятно сидеть с милым Судейкиным и Сапуновым. Поехали домой вместе, он говорил, что в случае постановки «Пеллеаса»{466} он уедет недели на 2 в Москву, потом, приехавши на время для постановки, опять уедет и зовет меня с собою, остановиться у них и т. д. Меня бы это ужасно привлекало. Мы так нежно, дружески, так влюбленно говорили, что извозчик, который потом тот же повез меня домой, сказал: «Какой Ваш товарищ, д<олжно> б<ыть>, добрый и милый барин». Я так счастлив.

24_____

Днем никуда не выходил. Из «Скорпиона» прислали аванс. У Кати были гости. Я играл им танцы, был весел, сестра была довольна. К Сереже пришел Гидони, возмущенный, что Кузмин с Судейкиным агитировали и т. д. Я горд, что нас и тут соединяют. Пришли Мясковский, Гофман, Потемкин, Пяст и Кричевский, читали стихи, играли. Тамамшев, приехавши поздно, возбудил мои надежды, не С<ергей> Юрьев<ич> ли это, но я был так счастлив, вообще любя и зная его, что маленькое разочарование растаяло в этой радости. Сидели довольно долго. Как я люблю Сергея Юрьевича, его лицо, его глаза, его голос.

25_____

Ходил к тете, она больна, дело 2-го; зашел к Ивановым, там были Званцева и Волошина, старуха. Вяч<еслав> Ив<анович> был какой-то пришибленный, еле-еле минутами опять виделся прежний блестящий maître. Переписывал «Любовь этого лета» для Судейкина. У Нувель был Бакст, только что из-за границы, и Сомов, потом, совсем потом явился милый Судейкин. Нувель приятно изводил, рассказывая, как мы являемся и удаляемся вместе, что я имею успех у женщин, и т. д. Мы сидели рядом и редко, чинно говорили. Потом Бакст ушел, говорили о театре будущего. Мы долго ходили, я проводил его до дому, говорили, как говорят ночью, ходя по улицам, что ни на есть самое дорогое и тайное. Опять звал в Москву, c’est presque convenu[215]; какое блаженство быть так долго вместе! Жить вместе. Он любит мои губы, мои глаза, понимает, отчего я люблю его, отчего мне приятно ходить с ним, отчего я горжусь им, что я сделал самое ценное для человека, пожелав его физически независимо от художественных или моральных качеств. Было необыкновенно мило, влюбленно, желанно. И он так раскланялся, когда я уезжал с какой-то легкой танцующей душой. Как я счастлив! в понедельник увидимся. Завтра репетиция у Вилькиной.

26_____

Ходил в парикмахерскую. У нас была Варвара Павловна с Олей. Я занимал ее, т. к. сестры и детей не было дома; если бы не гости, нам пришлось <бы> обедать втроем с сестрой и Бобкой. После все пошли к Ек<атерине> Аполлоновне; было достаточно скучно. Я заехал за Нувель, который спал; у Вилькиной, кроме квинтета, был Сомов, Рафалович, Поляков и «современники»; играли квинтет Юон<а>, очень банальный, и прелестную сонату Castillon. Людм<ила> Ник<олаевна> дала свою книгу{467}, звала с Судейкиным после театра пить чай. Говорила при Рафаловиче так о С<ергее> Ю<рьевиче>, будто он, Рафалович au courant[216], и потом оправдывалась, что он и все еще раньше спрашивали у нее, что Судейкин — мой друг. У нее с Аладином и Renouveau было какое-то trio platonique в темной комнате{468}, между тем как я вел эстетический и компрометантный разговор с Венгеровой, которая уверяла, что ждет от меня очень смелых современных вещей. Сомов зачем-то пускал слух, что я пишу большую пьесу для театра Коммиссаржевской. Без меня кто-то вызывал по телефону, неужели Сергей Юрьевич? Рано ли он завтра придет? Друзья находят, что я стал менее весел, moins charmant[217], не принадлежу им, но это вина не целиком Судейкина. Сомов находит, что этого типа влюбленность мне менее идет.

27_____

Сидел дома, переписывая и пиша музыку. Ждал Сергея Юрьевича, который по телефону мне объявил, что в прегадком настроении, ко мне вряд ли приедет, и просил заехать в театр, где он сидит один. Я встретил Глебову в коридоре, которая сообщила, что С<ергей> Ю<рьевич> меня ждет и волнуется; сейчас же вышел и он, не целуясь. В театре все полно интриг и конфликтов, я сидел и у Мейерхольда, и у Бецкого, и в фойе, и в мастерской, и в буфете. В светлой и теплой мастерской Сапунов без пиджака писал большую декорацию, разостланную по полу, Судейкин, без пиджака же, продолжал портрет сестры Беатрисы, я же сидел в катающемся кресле, смотря на возлюбленную фигуру С<ергея> Ю<рьевича>. Маленькие актрисы знают наизусть: «умывались, одевались»{469}. Вчера у него были Глебова и [Шиловская] Вилькина, слишком расстроенная отнятой у нее ролью. Скучно, что у них нет суббот. В конце концов Судейкин согласился ко мне ехать; сестра еще не спала; снова стали пить чай и ужинать, я много играл. Судейкин рассказывал об их розовом доме с голубыми воротами, о своих комнатах, семье, знакомых, собаках; потом мучил меня, потом перестал, поставив условием, что мы будем против окна и что он не будет делать ни малейшего движения; конечно, последнее он не исполнил. Мои большие надежды отсылает на Москву.