Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

30_____

Утром пришел Футин просить от Георгия Михайловича на время налоя. Это смешно, никогда не делавши ни одной мне услуги, за всякими пустяками посылают ко мне. После завтрака зашел к Фоме Ивановичу, обещал непременно деньги принести завтра, часов в 12. Так захотелось видеть Сомова, что рискнул поехать к нему, но, достигши его дома, так застыдился, что, пройдя несколько раз мимо, сел в конку и доехал до Гороховой, откуда прошел к Казакову и в парикмахерскую; подстриг усы. Утром мне приснилось, что приехал зять, и я слышал его голос так явственно, что спросил у сестры: «Разве Пр<окопий> Ст<епанович> приехал?», а через два часа он приезжает в самом деле, неожиданный сегодня. У Казакова вернулись Козлов, Кудряшев и Шошин. Броскин бывает часто и все спрашивает обо мне. После обеда наши потащили меня к Инжаковичу по тем улицам, куда я езжу к Павлику. Он был дома и больной; напившись чаю, поболтавши, мы тем же путем отправились домой. Какой-то правовед нежно ехали с пажом, и мне стало жалко молодости, что так долго никого не видел, что нет и долго не будет достаточно денег. Сегодня сестра обратила внимание, что я пренебрежительно отозвался о Павлике, и добавила: «Не желала бы я быть твоей симпатией, настолько это кратковременно». Правда ли это? м<ожет> б<ыть>, и нет, при наличности внутренних интересов, <если> вспомнить князя Жоржа. Что-то будет завтра? Попаду ли я в театр? с деньгами я был бы как окрыленный, так я счастлив и светел это время.

Октябрь

1_____

Утром никаких денег мне не принесли. Пришла тетя, дети в гости, я сходил на Кирочную; говорят, еще не возвращался из конторы. Пришел Павлик, был очень аффрапирован, хотя виду не подал; предложил пойти вместе и зайти; зашли; Фома был дома, денег ничего они не получили; предложил дойти до хозяев, нет ли у них. В низкой, темной, полной народа, ребят комнате горела лампадка, висели мои святые, привыкая к набожности. Денег дали; поехали в Летний сад; Павлик разговаривал с какой-то теткой, с которой, кажется, сговорился встретиться вечером. Может быть, и нет. Обедали в «Вене», мне было скучно, что я не попаду на «Леб<единое> озеро», не увижу милого Сомова, так что я просто хотел поехать к началу и повидать его. Павлик опять просил к 14-му достать ему хоть 25, хоть 50 рублей, что он со вторника возьмет отпуск и может приходить ночевать, чтобы я верил, что он любит меня за душевное, чувствительное отношение, простоту и ласковость. Приехавши домой, застал тетю читающей с детьми «Недоросля», напился с нею чаю и поехал к Сологубу. Проезжая набережной, меня обуяла тоска: Павлик отошел куда-то, на Сомова, несмотря на всю мою любовь и влюбленность, надежда плоха из-за его недоверия; безденежье, — все снова влечет к смерти: отчего это? У Сологуба были В<ячеслав> Ив<анович>, Юраша, Городецкий, Годин, Уманов-Каплуновский с женой, Кондратьев, который мне довольно понравился, Гржебин и Копельман. Было неплохо, и даже смеялись. Городецкий нашел, что я со стрижеными усами — страшен, Иванов же — plus troublant, inquiéte[171], пикантнее{366}. Ехали втроем. Так я и не видел Сомова. Гржебин говорит, что он хочет свести нас во вторник, — что-то из этого выйдет? Приехавши в половине третьего, долго не тушил свечи и лежа думал и плакал, что не был в балете с Сомовым, совсем не мог заснуть, пока не встал и не написал ему письма, не одеваясь, голый. Потом заснул тревожно, видя нехорошие сны, просыпаясь, плача. Утром я слышал, как прибивали какие-то гвозди, хотели выводить тараканов, плакали и ссорились дети. Кондратьев, наверное, грамотный, но это не тот, совсем не тот, тот был дивный, и, когда я видел его года три тому назад с истасканным, но моложавым, похудевшим, излюбившимся лицом, еще лучше.

2_____

Письмо от Сомова, зовет завтра; гулял по Невскому, встретил Бунина и Сер<афиму> Павл<овну> Ремизову. Дома вдруг заехал Павлик предупредить, что не будет вечером, и попросил денег; я отдал все до копейки и был этим опечален. Перед «Адской почтой» зашли к Ивановым, которых застали за обедом. Городецкий резвился не всегда удачно, Ивановы хотели спать. Сочинили надпись к «Адской почте»:

Кто там гжебит в Адской почте?
С Коппелъфрау кто сидит?
Вечность дружно почте прочьте,
Бунин там сидит сердит.

В «Почте» сначала я ухватился за Нурока и Ремизова, как более знакомых, потом пришел Блок, с которым я очень мило беседовал, он очень славный. Вдруг пришел Сомов, вечные боги! какая радость! какая благодарность. В<ячеслава> Ив<ановича> не было. Сначала все стояли, говорили вполголоса, закуска стояла нетронутой, будто в ожиданьи священников на панихиде. Потом читали стихи Сологуб, Блок, Бунин, Федоров, Городецкий и я. Аничков с Буниным поссорились из-за стихов Блока, и Бунин ушел, сказав, что его нога здесь не будет{367}. Блок нашел, что последняя вещь В<ячеслава> Ив<ановича> под моим влиянием. Я был несказанно рад видеть Сомова, слышать его, говорить с ним. Мы вышли вместе с ним, и я пошел его провожать. Встретили на Невском едущего Чулкова. Я так далеко провожал Сомова, что он мне предложил заехать к себе отдохнуть. Так была восхитительность визита в 3 ч. ночи; он притащил торт от Berrin{368} и кюрасо; на столе у него <померанцы?>, на фортепьяно «Echo de temps passé> и арии из «Le jongleur de Notr’Dame»{369}, висят в станке мои письма, печати которых как розы; показывал мне свои старые вещи, беседовали; было приятно говорить тихонько, тайна и ночь, Андрей Ив<анович> где-то кашлял. Провожал меня до низу и выпустил, долго целуясь перед дверью. Домой шел пешком, счастливый, счастливый всю долгую дорогу.

3_____

Днем ходил к Иову, его не застал, у Большакова служит Кудряшев, они с Мироном были вчера у Броскина, как это все далеко! Денег ни копейки. До Сомова шел пешком, меня даже просто утомляет хождение так далеко, но что же делать, надо привыкать. У меня ничего нет, ни вина (хотя бы русского), ни сыру, ничего, чтобы иногда выпить, когда захочется, чтобы угостить Павлика, Сомова, кого-нибудь. Сомов был один, конечно, милый, милый. Вчера Иванов ему сказал, что il flaire quelque chose entre nous deux[172]. Гржебин рассказывал, что Бунин с Аничковым помирились у Ходотова и плясали трепака, что меня страшно все «знаньевцы»{370} ругают, что главной причиной вчерашних инцидентов был именно я. Это все ничего, только бы не испугало «Шиповник» издавать меня. Гржебин согласен на условия, м<ожет> б<ыть> и справедливые и выгодные потом, очень неблагоприятные теперь: издание на их счет, прибыль пополам, теперь же — небольшой аванс в счет. Но так заманчиво издание отдельной маленькой книжкой с сомовской обложкой и заголовком, что я был счастлив осуществить это именно таким образом. Было, в сущности, не так весело, как могло бы быть, я даже Константина Андреевича видел плохо. Гржебин на извозчике со мной говорил, что не верит, когда почти с любовью вспоминают ночи, полные ласк, что у него это возбуждает отвращ<ение>, что ему 29 л<ет>, у него есть ребенок, матери которого он не может видеть, хотя и уважает ее, что я писатель — эротический, Сомов тоже, что он знает, что мы очень дружны. Потом я пошел пешком; это ничего, что устаю, только бы башмаки не протоптались. О воскресенье, конечно, нечего и думать, как-то решится дело в понедельник? Как давно я не был с Сомовым, как хотел бы, как хочу. Последняя сомовская дама — верх прелести, кто может, кто смог бы дать эту нежность одежд, томность и нежность взора; мне так стыдно, я какой-то сапожник, какой-то дворник в сравнении с ним во всем, во всем, и это меня мучает не завистью, а боязнью его потерять, его дружбу, его, может быть, теперь любовь. Я вчера сознал это себе и сразу ввергнул<ся> в какой-то туман, и стыдливость, и стесненность. М<ожет> б<ыть>, это и не так, м<ожет> б<ыть>, это минутно, но почему-то меня утешает, что, несмотря на расстояние, я более всего подхожу к Сомову, и не только в последних вещах.

4_____

Вчера был днем у Сенилова; у него аккуратно, несколько по-немецки; партитуры правоверного вагнерианца, еще вещи на слова Ницше, — вроде Листа, на Ремизова, — вроде Каратыгина, с фокусами, но приятные; был откровенен, говорил о своей влюбленности, показывал фотографии своего предмета, спрашивал совета, жениться ли ему{371}. Смешной. Сегодня крайне любезное письмо от Брюсова, что «Любовь этого лета» ему очень нравится и пойдет в февральской или мартовской книжке{372}. От Павлика письмо, что он сегодня не может быть, отчасти это хорошо и для него, но мне было жалко больше, чем от неожиданного неприхода кого бы то ни было. Приехал Леман, твердил мне опять о сходстве моем с Сомовым, выспрашивал, что я люблю в таком-то и таком-то искусстве, был вроде интервьюшника, но ничего. Потом пришли наши, поздно пришел Сомов. Читал дневник, маленькую главу романа, беседовали нежно и задушевно; он говорит, что нежно ко мне привязан, восхищается мною, что я ему нравлюсь, — все, что он может обещать; что я chaste, несмотря на aventures, а он dévergondé[173]. Занимались практикой французского языка, потом ели сыр, пили вино; в пятницу зайду днем к нему посидеть во время работы, поиграть Grétry и Rameau.