Александр Крашенинников - Слуга злодея

• Название: Слуга злодея
• Автор: Александр Крашенинников
• Жанр: Исторические приключения

Сатирико-приключенческое произведение о пугачевском бунте с невероятными для других стран эпизодами, но характерными для России прошлого.

---

Быстрое северное солнце спешило сомкнуться с горизонтом, воздух густел и наполнялся смутными, похожими на сны очертаниями, кои днем были невидимы, а сейчас подступали со всех сторон. Край этот до того был мало заселен, что обитали в нем почти одни только привидения да лешие.

«И на что нам этот кусок льда и снега? — думалось Кузьме, для денщика несказанно образованному, но в поисках пропитания утратившему половину знаний, кои он в свое время получил. — Кто возьмет отсюда хотя бы на алтын пользы? Здесь и жить никто не сможет».

И когда вдали слева показались над лесом рыжие дымы, Кузьма принял их за костры, коими местные люди обогревают диких зверей, дабы они не замерзли и на них можно было охотиться.

То были дымы Невьянского завода, одного из преизрядных демидовских промышленных устройств.

Обоз миновал Невьянск стороною и свернул направо к лесной кержацкой деревне, дабы переночевать, а уж утром выехать на Сибирский тракт.

Глава тридцать вторая Любовь и морозы

Первый разбойник не тот, кто изрядно разбойничает, а тот, кто имеет дарование далеко видеть, хорошо слышать и быстро бегать, дабы прежде времени, до назначенной судьбою казни, в руки государевых людей не попасть. Белобородов был первый из первейших. И главное, чему научился у него Вертухин — по лесам окольными дорогами носиться, да так, что и видений от него не оставалось, одни только слухи. На утренней заре и сам кержак Половников, у коего он останавливался со своим обозом, уже не ведал, что случилось ночью в его избе: то ли он стаю леших ненароком пригрел, то ли ум его, скособоченный от подушки, полынью набитой, мечты заморские произвел. Мечты были и приятные, и срамные: будто ночевал в его избе отряд чужеземцев, и каждый из них попотчевал его кружкою пива, которое для любого кержака притягательней молодой девки и ужасней козлиной мочи.

То-то он заметил, что поутру в избе пахло Европой и Петром Первым, коего он хорошо помнил.

Старик ушел на неделю в лес сражаться с соблазнами при помощи пистолета из двух перст и молитвами, похожими на победные выкрики.

А Вертухинский обоз помчался к Сибирскому тракту, дабы пересечь его и лесной дорогой к деревне Некрасовой вылететь.

Лошади, отведавшие у Половникова сладкого овса, в пух и прах разносили розовый промороженный воздух, сбоку по вершинам елей скакало с ними наперегонки багровое солнце, под ударами ветра сверкающие фейерверки с ветвей сыпались, а на вершине каждого холма глаза наполняла белесая пустота неба, как еще не сбывшиеся, но уже близкие к жизни мечтания.

И вперяя туманный взор в эту бесконечную пустоту, Вертухин опять добродетельными думами преисполнился.

«Айгуль, ты, моя Айгуль! Все свои душевные дарования кладу на пропитание одной надежды завершить победою великие тяготы да к стопам твоим припасть. Пускай даже с разбитым рылом, но рядом с тобою быть и снизу вверх на тебя глядеть, поелику сверху вниз — недостоин! Намедни повстречался я, лунноликая Айгуль, с человеком преподобным. Ученый Александр Гумбольдт соблазнял меня тысячью рублей идти к девкам да вступился за мою честь великий уроженец земли русской Михайло Ломоносов. Сей достойный господин ослепил своей яростью Александра Гумбольдта и отбил меня у проклятого немца. День вчерашний вспоминаю я со стыдом и ужасом, поелику провел его без мысли о тебе, а только с думою, как уберечь от презрительных женщин также верного своего слугу Кузьму Соколиноглазова. И едем мы с помянутым Кузьмой теперь дорогой длинною без женской ласки, но с мечтами о возвышенном…»

— А хорошо бы, Кузьма, сейчас распучить наши утробы ведром пива да по три порции вина выглотить! — сказал он, на секунду прервав свои покаяния.

— Да песен поорать! — согласился Кузьма.

«…А посему, лепесточек мой лиловый, ежечасно о нашей любви молюсь и не чаю, когда тебя увижу. Легчайших звуков песня во мне поет, и хороводы златоносных грез кружатся. Среди бессчетного числа женщин прекрасноглазых узнал бы я тебя по одному только тончайшему телодвижению…»

— Ведал ли ты, Кузьма, что такое любовь? — спросил тут Вертухин у верного своего спутника.

— Любовь — главная причина продолжения жизни, — сказал Кузьма нравоучительно.

— И что? — Вертухин опешил от неожиданного поворота.

— А жизнь вызывает старение организма.

Кузьма опять впал в безумие философии. Дальше будет хуже: он примется кормить Пушку салом на веревочке или подпрыгивать на заднице. Вертухин не медля ни мгновения вытянул кнутом чубарого, который был запряжен в их сани. От рывка лошади Кузьма повалился на спину, задрав ноги вверх и приветствуя небеса крупными стежками просмоленной дратвы на подошвах крепко и умело подшитых валенок.

На вершине очередного холма чубарый начал замедлять шаги. Чубарый был конь ученый и много разумней Кузьмы. Они ничего не делал просто так. Никогда не вспало бы ему на ум от скуки сесть в снег и скакать на заднице. Однажды он предотвратил большой пожар, загасив пучок соломы в руках поджигателя. На дознании поджигатель, человечек с ушами редькой, лягушачьим животом и в красной сорочке с вензелем, уверял, что против него было применено новейшее противопожарное средство, не то дознаватели остались бы без работы. Чубарый насыпал ему в руки дымящихся яблок — он не любил лягушачьих животов и красных сорочек, а всякие там вензеля просто на дух не переносил. То был конь суровой выучки и тренированного разума. Как воины Александра Суворова.

Вертухин сию же минуту понял, что чубарый провидит впереди некую опасность. Он выглянул из-за его крупа. Внизу, в распадке стояла на дороге кибитка и прогуливались две большие копны одежд. Верней, прогуливалась одна, а вторая летала перед нею, как челнок да клонилась временами то вправо, то влево.

Для посланников полковника Белобородова да еще с уймою денег была опасна и полевая мышь, теплый сугроб на миг покинувшая, не то что ожившие копны на пустой дороге.

Вертухин встал в санях во весь рост. Он был учен не менее чубарого и знал, что опасности надо преодолевать, как редут неприятеля, — в мах. Он опять поднял кнут и крикнул:

— Топчи их, как петух куриц!

Чубарый вывернул на него гневный глаз и с яростью дернул сани под горку. Ему под угрозой кнута предлагали топтать людей способом, к коему он совершенно не имел склонности. Это была досада зело чувствительная. И чубарый, пыхтя и напрягаясь пуще черепановской пароходки, помчался вперед так, что сани больше летели по воздуху, нежели по дороге. Разнести их, эти сани вместе с седоками, чтобы от них остались только затихающий свист да круженье снега!

Помчались за ними и другие — с полумертвым Рафаилом и медными деньгами.

Окутанный серебряными хвостами, осиянный розовым свечением обоз пронесся над распадком, будто видение.

— Стой! — крикнул внезапно Вертухин, натягивая вожжи. — Тпру!

Сани, сорвались на обочину, пропарывая ярко-белое полотно снега, и встали.

За что зацепились глаза великого душезнатца, какое счастье увидел он в двух меховых чучелах возле недвижной кибитки и почему вслед за тем скакнул из снежной глуби на дорогу, яко из проруби в предбанник?

А то и увидел, что один из этих туземцев был нелицемерный его приятель князь Хвостаков, почему-то с турецкими, будто вырубленными ножом усами, другой же — конюший из Билимбая Прокоп Полушкин, оба в длинных, до пят тулупах. Хвостаков ходил поперек променада Полушкина и сморщенными красными гусиными лапками убирал из-под его ног солому, щепки, снежные комья. Глаза Полушкина плавали в масле полного удовлетворения работой Хвостакова.

— А то еще ногу подвернет, чего доброго, — бормотал Хвостаков, обеими руками отдирая вмерзший в наст дороги конский катыш. — Или сломает, упаси боже! Со сломанной ногой ведь и в постельку со мной не ляжет.

— Друг ты мой сердечный князь Хвостаков! — кинулся к нему Вертухин. — До смерти рад тебя видеть! Помнишь ли ты последнее наше свидание у академика Ржищева?

Академик Ржищев Федор Иванович писал сочинение «О влиянии жирафов на русско-турецкие сношения». Идея была ему навеяна полицмейстером Семикоробом. Почему у России с Турцией такие тяжелые отношения? Потому что ни там, ни там не живут жирафы, объедающие все, что застилает свет. Вертухин был приглашен к академику в качестве советника, а князь — как человек, впервые в России научившийся пролетать над полом пять аршинов. «Можно ли Турцию заселить жирафами?» — спросил Ржищев Вертухина. «Про это в точности сказать не могу, — ответил Вертухин. — Но клопы в Турции живут припеваючи. Меня они искусали так, что я плавал в собственной крови, как в пруду». Семикороба на сие научное собрание Ржищев даже не пригласил — ясно было, что полицмейстер в России разведет и рыбу без воды. Хвостаков же пролетал свои пять аршинов в совершенном молчании, зато в отличие от консультаций Вертухина убедительно и однозначно. Следственно, подучившись, мог перелететь и Черное море. Ржищев признал, что сие научное заседание было полезней любого академического.