Николай Егоров - Каменный Пояс, 1980

• Название: Каменный Пояс, 1980
• Автор: Николай Егоров
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Литературно-художественный и общественно-политический сборник подготовили Курганская, Оренбургская и Челябинская писательские организации. В него включены повести, рассказы, очерки, статьи, раскрывающие тему современности.

Значительную часть сборника составляют произведения молодых литераторов из городов и сел Южного Урала.

---

Борьке надо бы умаслить уступкой своего напарника, чтоб он не убежал, остался, да обида взяла:

— Сам ты трус! Забыл, как летом от ужа дал деру?

Мишка только этого будто и ждал.

— Ах так! — завопил он. — Посмотрим, какой ты смелый. Посмотрим.

Зуб цапнул свой излохмаченный портфелишко и шмыгнул за дверь.

В окошко было видно, как он догнал только что тронувшиеся с места сани, как несколько пар рук ухватились ему за шиворот, помогая вскарабкаться; куртка у Мишки задралась кверху, оголив зад, обтянутый шароварами.

Дать бы этому трусливому заду хорошего пинка? А что? Нагнать сани… Нагнать и дать… И самому потом уж в санях ехать. Ведь не выпрыгивать же после пинка, а то скажут еще, что Мишкиной сдачи испугался…

Дядя Толя включил правую фару (левая второй год как сломана), венчик света в один миг смел темноту с избы, стоящей на повороте дороги, да так чисто смел, что трещины на избяных бревнах разглядеть было можно. И снова изба в темноте, а венчик маханул на другую. Еще пять изб, а там — ищи ветра в поле… Самое время — выскочить, дунуть во весь опор…

Мишка, наверно, уже сидит на соломе. Кто тянул его за шиворот в сани, того и согнал. Сидит и, пожалуй, ждет не дождется, когда Борька нагонит трактор. Не потому, что Борьку жалко, ведь пойдет он один. А потому, что ребятишки, когда узнают, что к чему, обзовут Зуба трусом и предателем. Может быть, даже взгреют его. Борька представил, как в тесном коридоре школы от стенки к стенке, с рук на руки будет летать Мишка, и даже будто услышал ребячьи приговоры: «За Борьку тебе, трус! За Борьку!..» И не побежал. А сел, снял валенки и стал перематывать портянки — дорога дальняя…

* * *

Семикилометровый поход от школы до своей деревни обязательно ночью и непременно лесом (правда, в их деревню и не было нелесной дороги) затеяли вместе, благо что сидели за одной партой. Первый придумал Борька, но Мишка сразу согласился, а когда готовились, оказался даже шустрее. Мишка, что уж греха таить, был выдумщиком и артистом. Ему ничего не стоило прикинуться, что зуб болит, закрасить кровью тряпицу и перевязать ею указательный палец на правой руке (ноет, мол, спасу нет) и не писать целую неделю.

По-Мишкиному выходило, что перво-наперво надо усыпить бдительность тракториста дяди Толи, когда подъедет к школе в субботу. Да чего там усыплять-то?! Ведь дядя Толя давно приучен к тому, что его сани загружаются в минуту только одним грузом — соскучившимися по дому ребятишками. По головам он их никогда не считал, зная, что все они барахтаются в соломе.

Потом надо было незамеченным дождаться ухода трактора и наступления темноты. Попадись на глаза уборщице тете Уле — все, скандал. Не поверит, что решили так, мол, и так, а подумает что…

Надо было еще перехитрить волков, которых они ожидали встретить в лесу на дороге. Борька от охотников слыхивал, что волк за версту чует запах пороха и боится его. Значит, надо взять с собой пороху, хоть немножко. Но куда его положить? В карман?

Борька загодя надорвал подкладку ушанки, вытащил клок ваты и в образовавшееся гнездышко всыпал пахучего дымного пороха. Подкладку зашил, как было. У Мишки шапка новая, рвать ее он не захотел, потому порох засыпал за козырек. Решили, что и так можно. Припасли пороха и спичек. Не догадался Борька отобрать у него и то, и другое. Зазря все пропадет.

* * *

Переобувшись, проверив и даже обнюхав шапку, Борька вышел на улицу. Ночи ждать не стал, потому что уже и так было темно, а первая темень после дневного света самая темень. Из окон изб через дорогу тянулись неяркие, с размытыми краями полосы света. В окнах предпоследней избы шевелились тени. Кто-то распахнул дверь, — в избе пиликали на гармошке. Борька позавидовал тем людям, которые в тепле.

У крайней избы на столбе горел фонарь. Тень Борькиной головы выскользнула откуда-то. С каждым шагом она вытягивалась, раскачивалась, подпрыгивала на все более темневшем снегу, теряла свои очертания и пропала внезапно.

Леса еще не было, дорога шла открытым местом. Справа, под крутым спуском, лежала широкая пожня, без кустика, без стогов, с петляющей по ней речкой, которая скрыта от глаз снегом и темнотой. Отсюда опасности ждать нечего. Пока «кто-то» с пожни будет карабкаться по глубокому снегу в гору, Борька услышит шебуршанье и успеет где-нибудь притаиться. Он даже не то что шепотом — про себя не смел волков называть сейчас волками. Ему казалось, что назови он их просто «кто-то» и это будет не так обидно для них, может быть, пропустят его.

Слева — поле, оно скатывается к дороге, за ним глаз да глаз нужен, долго ли скатиться… Борька следил за полем, а ноги шли и шли, и вот уже под валенками перестала позванивать ледяная крошка, кончил повизгивать плотный снежок, звуки стали мягче и глуше — шорох и скрип. Начинался лес.

Перед Борькиными глазами вдруг вырос черно-белый «кто-то». Борька остановился, как вкопанный, но валенок скользнул по санной колее, и Борька упал. Мгновенно вскочил на ноги, глянул в «ту» сторону. Черно-белый стоял на месте…

И отлегло от сердца. Это был высокий пень. Борька вспомнил, как осенью за него прятались, когда по дороге из школы играли в разбойников. Даже в голове промелькнуло что-то вроде удивления. Вот, дескать, как бывает: днем все знакомое и преданно свое — полянка ли, лес, пень этот, — а как только придет ночь, так все станет не твоим — боязным.

Борька посмелел немножко и пошел дальше. Да и лес не такой уж и страшный. Чистый бор, сосенка к сосенке. Не дремучий же, не бурелом, не Ивановский овраг.

Борька присмотрелся в темноте и видел теперь не одну черноту, но и неисчислимые белые пятна на черно-зеленом фоне. Весь бор стоял в снегу. Пни, развилки, ветки, верхушки — все, что не слишком гнулось, не хитрило.

Засмотрелся Борька и вроде бы подзабыл немножко, кто он и зачем сейчас здесь. Правда, он даже про себя не мог воскликнуть или просто сказать: «Как красиво!» — потому что не дачник же он, а здешний житель. Для здешнего жителя сосна и изба его, и домовина — не только живая картина. Борька не понимал — подсознательно ощущал, что в природе все хорошо, потому что все к месту. И шапки снега на соснах не затем, что так красиво, а чтобы укрыть от холода ветки. И снег на земле толстым слоем, чтобы тепло было корням. И первое весеннее солнышко для того, чтобы обжечь, оплавить барашки шапок, обнажить кончики ветвей и чтобы что-то живое под лучами солнца подвинулось к ним, чтобы чуть позднее выстрелить в голубое небо нежно-зеленым ростком. И растаявший снег не станет только грязью, а запасет корни сосен водою. И облетающие иголки — не прах и не бесполезная блестящая в зной попона земли, а будущая еда дерева.

До Борькиного слуха донесся шорох, за ним — мягкий-мягкий стук, шелест, снова стук и подряд несколько приглушенных вздохов. Борька, напружинившись, замер, но, кроме частых толчков в висках, ничего не услышал. И когда к горячей щеке прикоснулись снежные пылинки и дошел робкий запах хвои, Борька догадался, что рядом с верхней ветки сползла шапка снега, простучала по нижним лапам, увлекла за собой другие снеговины, и их со вздохом принял сугроб.

Но отчего сползла первая снеговина?.. Борька стал жечь спички. Чтобы огонь был ярче, выхватывал из коробка сразу по несколько штук, однако за время коротких вспышек успевал разглядеть только черные в серебринах снега валенки да метр-другой колеи, взрыхленной гусеницей дяди Толиного трактора и до блеска проглаженной санным полозом. Спички гасли, и Борьку обступала настолько плотная и близкая темнота, что казалось: она касается рук, лица, залезает даже под телогрейку.

Борька отшвыривает коробок с оставшимися целыми спичками.

Они — враги для него. Мгновение назад он стоял в кружке яркого света среди жуткой темноты, из которой мог выскочить на него, освещенного и слепого, кто угодно.

Когда вновь стали различимы черно-белые краски, Борька чуть не бегом двинулся в глубь леса.

Теперь ему стало казаться, что кто-то идет за ним, похрустывая снежком, не отставая и не приближаясь. Борька останавливался, замирая, — похрустывание смолкало. Снова шел, и снова сзади, совсем рядом кто-то шел за ним. Не решаясь больше останавливаться, чтобы не оказаться настигнутым, Борька на ходу проверил шапку, даже окунув палец в пороховое гнездышко, растер руки — так надежней.

Вдруг будто осенило Борьку: волк не может так редко и тяжело ступать, снег не будет скрипеть под его лапами. Значит, не волк! Но тревоги не убавилось. А вдруг какой-то человек? Может, разбойник?.. Соседскую бабку Матрену хлебом не корми, а дай порассказывать о всяких разбойниках с большой дороги. И Борька вспомнил сейчас… Правда, мало кто верил бабке Матрене. Она, зная наперед, что веры ей не будет, перед тем, как рассказывать, крестилась и говорила: «Да кто будет из вас когда в Драчеве, спросите, любой скажет — так и было».