Николай Егоров - Каменный Пояс, 1980

• Название: Каменный Пояс, 1980
• Автор: Николай Егоров
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1980

Литературно-художественный и общественно-политический сборник подготовили Курганская, Оренбургская и Челябинская писательские организации. В него включены повести, рассказы, очерки, статьи, раскрывающие тему современности.

Значительную часть сборника составляют произведения молодых литераторов из городов и сел Южного Урала.

---

Немного смутился Михаил Николаевич: оно и вправду вся страна смотрела на него глазами собравшихся здесь строителей. Ему и впрямь показалось, что вся страна ждет его рабочего слова.

— Обогрев придется делать, — только и сказал он.

В ту зиму морозы пришли суровые. Стынет лицо, замерзает раствор. Каждая смена — вроде штурма. А сроки жесткие. Решили теплостроевцы вторую смену создать. А кого поставишь бригадиром в эту ответственную пору?

Попросили на помощь Молчанова. Покачал головой бывалый мастер: «В такой-то мороз, да еще в две смены». Тогда ему уж седьмой десяток пошел. На другой день явился в рабочем наряде.

Со своим учителем у Пчелинцева веселей пошло дело. Решили даже потягаться друг с другом. И морозы вроде отступили. Венец за венцом — лишь кирпичи поют. К слову сказать, любят трубоклады, чтоб кирпич был прокален, чтоб звенел под молотком. Второй кирпичный завод научился отменный кирпич делать, по всем правилам. Нагрузку выдерживает огромную.

Вот и верхний подошел. Поставили флаг, расписались два трубоклада-лицевика на семи ветрах, спустились к подножию своего детища и долго любовались творением рук своих.

А рядом стояли молодые, но уже испытанные помощники Петр Лавров, Иван Шаповал, Михаил Васильев — те, кому дальше нести рабочую эстафету мастерства.

Гудел в жерле весенний ветер, торжествуя и веселясь. Плыли белые облака, и труба будто падала, падала им навстречу и не могла упасть.

— Правда ли, что труба качается и через нее днем звезды видно? — спрашиваю мастеров.

— Качается — это хорошо, — задумчиво говорит старый трубоклад Молчанов. — Значит, правильно стоит.

— С метр, а то и больше качку дает в обе стороны, — добавляет Пчелинцев. — Плохо, когда не качается. Здесь свои законы. И звезды видно средь бела дня. Есть такое явление.

И вдруг вспомнились: одно из семи чудес света — башня маяка на острове Фарос, простоявшая тысячи лет; знаменитая Пизанская башня, начавшая падать еще во время ее постройки в 1180 году, но так и не упавшая до наших дней. Далекие сравнения, но все же башни и трубы близки, как творения умных рабочих рук, установивших в них свои законы крепости. Может быть, не каждому они и понятны, потому что люди привыкли, как говорят альпинисты, обо всем судить по горизонтали. А у них — вертикаль, которая живет в других измерениях. И звезды здесь являются при солнечном свете.

Николай Егоров ЛЕЖАЧИЙ КАМЕНЬ Рассказ

Кто-то, видать, зря ломал голову, придумывал такой крохотной деревеньке глыбистое название Лежачий Камень, потому что Лежачий Камень этот, под который и впрямь никакая вода не текла, вдруг взял да и зашевелился. Время горы ворочает.

Время горы ворочает, попробуй оно бабу стронуть с насиженного места. Но Шурочка Балабанова такая ли жар-птичка была, что никто, даже собственный муж, не мог предугадать, когда она вспорхнет и где сядет. Такие только и мутят воду. Ну да и не замутив воды, тоже пива не сваришь. Так и случилось, что нравная бабенка отправилась целину поднимать. Да и других за собой потянула.

В Лежачем Камне пахали в сжатые сроки, сеяли в сжатые и жали тоже, потому что все сто дворов до единого человека, и сельхозтехника в том числе, работали исключительно на вальцевую мельницу, а вальцевая мельница — на экспорт: земля тому способствовала. Да, земелька здесь выдалась — хоть самоё в квашню клади, а пшенички на ней уж и подавно росли. Насыпь кому на одну ладонь золота, на другую зерна, и не всяк отличит скоро, где что. Ни по цвету, ни по весу. Но землицы той числилось за совхозом шиш да маленько, все, что можно было приобщить, давным-давно приобщили, и сколько ни кроил райземотдел прирезать к пахотному клину лежачинцев, на шапку сшить не выкраивалось.

И вот оно, письмо с целины. Писал Шурочкин брат Сашка и не то чтобы звал, звать Сашка не мог, понимая, что у Шуры с Семеном, во-первых, шестеро ребятишек, во-вторых, хозяйство не из последних: огород, баня, свой дом, свой двор с пристройками и живностью, а от добра ж добра не ищут, и потому Сашка просто писал, как пишут солдаты:

«А земли и простору здесь, дорогая сестренка, от неба до неба, глянешь — и душа с телом расстается. Для комбайнеров лучшего места нету».

Александра письмо перечитала сперва сама на несколько рядов, подала мужу. У Семена тоже пересохло во рту, но Семен виду не показал. Покрутил и так и эдак тетрадный листок, собирая до кучи приветы и поклоны чуть ли не всему Лежачему Камню, хмыкнул:

— Везде хорошо, где нас нет.

— А может… махнем?

— Сиди уж. Махнем. Не нашей кобыле хвостом махать. — И кивнул на ребятишек в ограде.

Шурочка дакнуть дакнула, но письмецо свернула опять тем же треугольником и сунула в вырез кофточки, будто камушек за пазуху опустила. На том, казалось Семену, все и кончится, но женушка решила по-своему, а если уж она что решила — хоть валуны с неба вались, по-своему и сделает.

Назавтра утром Александра нарочито шуршала комбинезоном, влезая в него, как ящерица в старую шкуру. Но у Семена сегодня был первый за всю уборочную выходной, и не то что там комбинезон с молнией, хоть десять будильников рассыпься-трещи, ни одна ресничка не дрогнула.

— Сень! Сенька, т-твою дивизию, опаздываю!

Семен улыбнулся, не открывая глаз:

— А ты поспешай.

— Мы поспешаем; на работу — бегом, с работы — бегом. Когда вы, мужички, поспешать начнете — не знаю. Баню не истопишь?

— И-и-ис-с-стоплю. К-к-скоки?

— Да-а… к послеобеду где-то. Так что шибко не залеживайся.

Баню во все времена в Лежачем Камне топили жены, а Семену досталась суженая — к сердцу нельзя было прижать: как покрепче прижал, так она уж и рожать, а если учесть, что рожала ему Шуреха исключительно сыновей, то не позволял ей Семен не то что полведра воды принести — щепки с полу поднять ни до, ни после родов, ни между ними, когда ходила она просто в тягостях. И мало-помалу выучился бывший командир танкового взвода топить и русскую печь, и русскую баню и только посмеивался, если лежачинские кержи пытались раззудить его, называя то ли в шутку, то ли взаболь истопником двора Ее Величества Александры. И детей к этому приобщал — баню топить.

И не успела зевнуть за женой избяная дверь, сбросил на пол Семен отерпшие от долгого спанья на одном боку икристые ноги, зачехлил их, еле натянув офицерское галифе, которое донашивал он по хозяйству с самой войны и никак износить не мог. Пролез в брюки, пролез в гимнастерку, прислушался к ребятишкам в горнице — не слыхать. Проснутся — их сразу услышишь: парни.

Постоял на горничной пороге, любуясь потомством, — его колодка. И фасон его, и работа его, откуда ни глянь, хошь снутри, хошь снаружи.

— Экипаж, подъем! Боевая тревога. А ну, танкисты, кто со мной баню топить? Мамка просила.

Баню топить с папкой, да еще если мамка просила — все! Кто скоком, кто боком, кто на пузе задом наперед ссыпались с кровати, табуретку — посреди избы, таз — на табуретку, обступили его — поливай, отец, всем сразу, чтобы долго в очереди к умывальнику не стоять.

Умылись, утерлись — и за стол. Тут уж, брат, тишина. Слышно, как за ушами поскрипывает.

— Отстрелялись? Порядочек в танковых частях. А теперь — по машинам.

Топка бани начиналась с выбора дров, дрова под сараем. Пошли туда сперва.

— Ну-ка, экипаж, кто знает, почему у настоящего хозяина дрова под сараем, не под открытым небом?

Молчат. Трудную загадку загадал отец.

— Да потому, что под открытым небом их то мочит, то сушит, и к зиме они только с виду дрова, на самом деле палка палкой, от которой ни огня, ни пламени, один дым. Поняли? А под надежной крышей дрова, как люди, могут годами жить, сохраняя и жар, и пыл, и дух породы того дерева, из какого они сделаны. Поняли?

Конечно, поняли: дрова сделаны. Кивают головенками.

— То-то, мужички. Вникайте, пригодится. Нам в городах не жить, не той мы династии.

Семен боком двигался вдоль высокой поленницы, выбирая для бани самый кряж. Надергал. Загрузил сыновей. Набрал себе без счету, сколько на руку вошло, осиновых, осинка напоследок легкость банной атмосфере придает.

— Ну, что? Пошагали?

Пошагали. Межой вдоль бокового прясла к заднему, где грелась на солнцепеке банька с плетешковым предбанником. Баня наполовину в земле, как вросла. Всего и срубу — четыре венца. И не потому что не из чего было слепить, а для теплого полу. Особенно зимой.

На пологой пластяной крыше замшевел живой еще мох, рыжела под крышей крученая береста на растопку и поблескивали луженой жестью самодельные детские ведерки. И во всем порядок, как в танковых войсках.

Воду носили из речки, в которой и воды-то было хромому воробью по колено в ненастный год. В засушливые годы речка и вовсе мелела; мелела, но никогда не пересыхала, а потому и звали ее не речкой, не ручьем, не протокой, а рекой, и если упоминали когда в школьных сочинениях, то писали с большой буквы: Река. Хотя и не значилась ни на одной географической карте. На картах не значилась, а значение имела. Потому что во все времена и поила-то она, и кормила, обмывала и обстирывала, ро́стила огурцы и капусту, белила холсты, вымачивала кадушки, льны и коноплю. Речку и воду в ней берегли, как святую, заметая осенями под метелку скотский и птичий помет и увозя его каждый со своего берега подальше на поля, чтобы не сносило в реку вешними паводками. И не то что глиняный черепок или битую бутылку — бутылочную пробку в нее не бросит никто. Ни взрослый, ни ребенок. И не дай и не приведи бог заезжий шофер или тракторист залезет с колесами машину мыть — вынесут вместе с шофером, с машиной и с трактором и по шеям надают, если заерепенится.