Вячеслав Лопатин - Суворов

• Название: Суворов
• Автор: Вячеслав Лопатин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03571-3

Книга В.С. Лопатина «Суворов» — третья по счету биография великого полководца, выпущенная в серии «ЖЗЛ». Можно ли сказать что-то новое о генералиссимусе, стоящем среди первых военачальников мира?

Автор считает, что можно. Ведь если одни называли князя Италийского, графа Суворова-Рымникского полудиким героем, кровожадным Аттилой и вандалом, то другие считали его Рембрандтом тактики, волшебником войны и спасителем Европы. Но кем же был на самом деле этот легендарный полководец?

На основе архивных документов и воспоминаний современников В.С. Лопатин переосмысливает некоторые известные постулаты, убедительно доказывает несостоятельность ряда растиражированных легенд, всесторонне анализирует взаимоотношения А.В. Суворова с его выдающимися современниками — в частности со светлейшим князем Г.А. Потемкиным, императрицей Екатериной Великой, императором Павлом Петровичем. Это позволяет читателю увидеть великого полководца в новом свете, получить более глубокое представление о его жизни и деятельности, о той роли, которую Александр Васильевич сыграл в российской и мировой истории.

---

Прекрасное описание портрета и его оценку находим у А.В. Помарнацкого: «Изображен Суворов в белом австрийском мундире, с обнаженной головой, с задорным хохолком, со спустившейся на лоб прядью и легкими, разлетающимися на висках прядями седых волос. Глаза смотрят остро и внимательно, брови с характерным изломом слегка приподняты и придают лицу чуть насмешливое выражение. Асимметричные складки у рта со слегка выдвинутой нижней губой усиливают впечатление подвижности лица Суворова и заставляют зрителя предчувствовать насмешливую улыбку, еще таящуюся внутри, но вот-вот готовую заиграть на устах старого полководца, который сейчас, кажется, обронит какую-нибудь из своих саркастических шуток. Характерная черта Суворова — его необыкновенная духовная и физическая подвижность, юношеская легкость, которую он сохранил до последнего года своей жизни, — с большим мастерством запечатлена в этом последнем прижизненном его портрете».

К этому мастерскому эссе исследователя можно добавить только один штрих: лицо Суворова дышит необыкновенной просветленностью и благостностью, словно полководец говорит зрителям: свой долг я исполнил, утвердил славу русской военной школы и свою славу.

БОЛЕЗНЬ, ОПАЛА, СМЕРТЬ

При виде оживленного, казалось, не знавшего утомления полководца никому не могла прийти в голову мысль, что ему оставалось жить считаные недели. «Это был, — отмечает Помарнацкий, — последний подъем, как бы продолжавший необычайное напряжение духовных и физических сил Суворова во время кампании последнего года. За этим длительным напряжением неминуемо должен был последовать кризис, и он наступил, когда кипучая боевая деятельность и шум чествований и празднеств остались позади. Тотчас по выезде из Праги 14 января 1800 года Суворов почувствовал недомогание. В пути болезнь его (простуда и общее недомогание) обострилась, силы угасали, и в Петербург, где вместо заслуженных почестей его ждала новая опала, он приехал тяжелобольным».

По пути из Праги в Краков генералиссимус остановился в городке Нейтингене (ныне Нови-Йичен) в Моравии и посетил гробницу знаменитого австрийского полководца Лаудона. Прочитав длинную и величественную эпитафию, украшавшую памятник, он сказал, что желал бы, чтобы кости его лежали в Отечестве, а на могильной плите было написано: «Здесь лежит Суворов».

Письмо Ростопчину из Нейтингена от 27 января Суворов начинает словами: «Я возвратился с места, где скончался Лау-дон: пролил по нем слезы — жребий смертных» — и тут же переходит к оценкам продолжающейся европейской войны. «Любезные герои "готдемы"[50] воюют для корыстей: они как вечно целы на их природных островах». Особенно возмущает полководца захватническая политика венского двора в Италии, освобожденной в результате его побед. Австрия становится сильнее «атейской (атеистской, безбожной. — В. Л.) Франции, изнуренной способами едва ли не на половину последней Италианской кампанией… Что ж скажет всегда хитровозражающий Поцдам? [постоянная соперница Австрии — Пруссия]…. Ныне Берлин малосильнее Вены. Великий Император Норда (Севера, то есть России. — В. Л.) — правитель судьбы». Он предвидел, что эгоистическая политика европейских держав приведет к захвату Наполеоном почти всего континента, а спасительницей его станет Россия.

В Кракове Суворов почувствовал себя так плохо, что сдал командование армией генералу А.Г. Розенбергу и поспешил в свое имение «Кобринский Ключ».

Девятого февраля адъютант генералиссимуса барон Александр Розен писал князю Алексею Горчакову в Петербург:

«Вчерашнего числа приехали мы в Кобрин. Князь занемог в Кракове и для того здесь остановился дня на четыре. Болезнь его не опасная, но напротив, к счастию, что вода вышла наружу. По всему телу пузыри водяные… Вот уже четыре дня, что он совсем ничего не ест, не пьет. Сегодня я уговорил его поесть супу и доктор позволил понемногу пить аглицкого пива. Надеюсь, что дни чрез три в состоянии будет ехать.

С ним только Ставраков и я — мы безотлучно. Вы знаете, каков он здоровый, а больной вдвое таков; но со всем тем нам приятно жертвовать всем для нашего благодетеля и для человека, который есть подпора отечеству.

При сем посылаю письмо в Кончанск (то есть Кончанское. — В. Л.). Покорнейше прошу его отправить да приказать кончанскому дворецкому, чтобы исправить и топить покои, да чтобы было пиво, мед вареный, баня. Все сие Князь приказал мне Вашему Сиятельству отписать».

Сам Суворов оценивал свое состояние гораздо серьезнее. «Огневице (лихорадке. — В. Л.) моей 17 дней, и 11 последних я на чистом голоду, даже малейшая крупица хлеба мне противнее ревеню. 2-е, почти годовой кашель мне здесь умножился непрестанным, томные кишки подвело, — диктует он 11 февраля письмо племяннику. — Всё тело мое в гноище, всякий час слабею, и ежели дни чрез два то же будет, я ожидать буду посещения Парков[51] ближе, нежели явиться Всемилостивейшему Монарху».

Он борется с болезнью постом и молитвой. Диктует «Канон Спасителю и Господу нашему Иисусу Христу»: «Отверзаю уста моя к пению славы и милосердия Твоего, Господи, испытываю сердце и душу мою, и вем, яко ни едино слово довольно к пению чудес Твоих. Но ты, яко Человеколюбец, не возгнушайся моих словес и услыши мя вопиюща: Помилуй мя, Боже, помилуй мя!.. Воздевая к Тебе, Богу моему, руки мои, поклоняюся Тебе сокрушенным сердцем и чистою совестию Создателю моему. Верую и исповедую, яко Ты еси Искупитель мой, и несомненно ожидаю от Тебя спасения моего. Вручаю Тебе душу мою и тело, причти меня угодником Твоим. Сего единаго у Тебя прошу и молю, да обрящу. Се на умоление предлагаю Тебе, Господи, Матерь Твою Пречистую и всех от века Тебе угодивших, молитва их у Тебе много может, приими ходатайство их за меня недостойного; не вем уже, что более Тебе изрещи: Твой есмь аз, спаси мя! Аминь».

М.Г. Жукова, публикуя суворовский канон, отмечает, что он написан под несомненным влиянием Великого покаянного канона христианского теолога преподобного Андрея Критского (около 660 — 740): «Некоторые ирмосы почти дословно воспроизводят текст канона, другие были полностью написаны Суворовым, но также в духе высокого покаянного чувства».

Пока Суворов боролся со смертельным недугом, император писал ему сердечные письма. «Князь Александр Васильевич! — говорилось в письме от 29 февраля. — С крайним сожалением вижу Я из донесения вашего от 20/9 сего месяца, что здоровье Ваше продолжает быть разстроенным. Надеюсь, что воздержание и терпение Ваши, а притом и доктор Мой возстановят Вас по прежнему и доставят Мне скорое удовольствие Вас видеть здесь. Прощайте, до свидания. Уповайте, яко и Я, на Бога».

Больной полководец постоянно думает о минувшей кампании. 7 марта он диктует по-французски письмо барону Гримму:

«Я шаг за шагом возвращаюсь с другого света, куда меня едва не утянула неумолимоя фликтена[52] с большими мучениями. Вот моя тактика: отвага, мужество, проницательность, предусмотрительность, порядок, умеренность, устав, глазомер, быстрота, натиск, гуманность, умиротворение, забвение.

Все кампании различны между собой. Польша требовала массированного удара. В Италии потребно было, чтобы повсюду гремел гром…

Италия очищена, но о сю пору меня перегоняют в Швейцарию, чтобы там уничтожить. Эрцгерцог при приближении нового русского корпуса свою армию, на одну треть сильнейшую русской, бестрепетно уводит, не помышляя о возвращении. Русским же предоставляет удерживать все занятые пункты. Тогда неприятель, благодаря перевесу в силах, добился блестящих успехов.

Я был отрезан и окружен; день и ночь мы били врага и в хвост, и в гриву, брали у него пушки и бросали в пропасти за неимением транспорта. Враг потерял в 4 раза больше нас. Мы везде проходили с победой и соединились в Куре… От Эрцгерцога не ждал я более ничего, кроме разговоров да зависти, посему вызвал к себе цюрихские русские войска из Штафхаузена (Римского-Корсакова. — В. Л.) и отправился на отдых в Швабию, Аугсбург.

Итак, гора родила мышь. Мы поначалу в Пьемонте столь были благоразумны, что молва о сем до Лиона дошла, а то и до Парижа, коий к Крещению я бы призвал к ответу.

Да не до Франции стало — кабинет (австрийский. — В. Л.), ни военного, ни мирного искусства не ведая, в лукавстве и коварстве погрязнув, заставил нас всё бросить и отправиться по домам. Последняя его пражская хитрость вот какова была — меня вернуть и заставить войти во Франконию, на тех же основаниях, что и в Швейцарии. Я заявил, что выполню сие не прежде, чем увижу воочию под знаменами своими 100 000 человек.

Поистине, никто не выиграет больше, чем Англия, от продолжения войны…

Нидерланды потеряны, но возвращены обратно Милан, Тоскана и Венеция, завоеваны Романья и, главное, Пьемонт, — увидите ясно, что Австрия соделалась в три раза сильнее, нежели прежде была, для совместной с Англией войны».