Уильям Фолкнер - Гон спозаранку

• Название: Гон спозаранку
• Автор: Уильям Фолкнер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1975

Рассказы американских писателей о молодежи.

---

Он широким шагом направился к соседнему столику, тяжело опустился на стул и заговорил с красивым представительным старцем, который там обедал. Это был председатель попечительского совета.

Сильвия извинилась перед недоумевающим Хилером и отправилась на попеки Эли.

Спрашивая всех встречных, она нашла его. Эли сидел в одиночестве на скамье под сиренью, на которой начали набухать бутоны.

Эли услышал шаги матери на дорожке, но остался сидеть, покорясь неизбежному.

— Ты знаешь? — спросил он. — Или мне надо тебе рассказать?

— О тебе? — сказала она мягко. — Что тебя не приняли? Доктор Уоррен нам сказал.

— Я разорвал его письмо.

— Я понимаю, — сказала она. — Мы с твоим отцом всегда внушали тебе, что ты должен поступить в Уайтхилл, что ни о чем другом не может быть и речи.

— Мне теперь легче, — сказал Эли. Он попробовал улыбнуться и обнаружил, что это не требует никаких усилий. — Совсем легко, потому что уже все позади. Я хотел рассказать тебе, но не мог. Как-то не получалось.

— Это я виновата, а не ты, — сказала она.

— А где папа? — спросил Эли.

Сильвия так спешила утешить Эли, что совсем забыла про намерение мужа, но теперь она вспомнила, где он, и поняла, что доктор Римензел совершает чудовищную ошибку. Эли вовсе не надо поступать в Уайтхилл — это действительно было бы жестоко.

У нее не хватило духу объяснить мальчику, чем занят сейчас его отец, и она ответила:

— Он скоро придет, милый. Он все понимает. — А потом добавила: — Подожди тут, я схожу за ним и тотчас вернусь.

Но ей не пришлось идти за доктором Римензелом. В эту минуту он сам вышел из гостиницы, увидел жену и сына и направился к ним. Вид у него был оглушенный.

— Ну? — спросила Сильвия.

— Они… они все сказали «нет», — ответил доктор Римензел неуверенно.

— Тем лучше, — сказала Сильвия. — У меня словно гора с плеч свалилась.

— Кто сказал «нет»? — спросил Эли. — И что «нет»?

— Члены попечительского совета, — ответил доктор Римензел, отводя взгляд. — Я просил их сделать для тебя исключение — пересмотреть решение и принять тебя.

Эли встал, на его лице недоумение мешалось со стыдом.

— Ты… что? — сказал он, сказал как взрослый. И со вспыхнувшим гневом бросил отцу: — Ты не должен был так делать!

Доктор Римензел кивнул.

— Мне это уже сказали.

— Так не делают! — говорил Эли. — Какой ужас! Как ты мог!

— Да, ты прав, — неловко сказал доктор Римензел, смиряясь с выговором.

— Вот теперь мне стыдно! — объявил Эли, и весь его вид подтверждал истину этих слов.

Доктор Римензел в полном расстройстве не знал, что сказать.

— Я прошу извинения у вас обоих, — выговорил он наконец. — Это было скверно.

— Теперь уже нельзя говорить, что ни один Римензел никогда ничего не просил, — сказал Эли.

— Вероятно, Бен еще не вернулся с машиной? — спросил доктор Римензел, хотя это было ясно и так. — Мы подождем его здесь, — добавил он. — Я не хочу сейчас туда возвращаться.

— Римензел попросил чего-то… словно Римензел — это нечто особенное, — сказал Эли.

— Я не думаю… — сказал доктор Римензел. И не договорил.

— Чего ты не думаешь? — с недоумением спросила его жена.

— Я не думаю, — сказал доктор Римензел, — что мы когда-нибудь еще сюда приедем.

Перевод И. Гуровой

Курт Воннегут СОБЛАЗНИТЕЛЬНИЦА

Пуританство ныне пришло в такой упадок, что даже самая закоренелая старая дева не подумала бы требовать, чтобы Сюзанну окунули на «ведьмином журавле»[4], а самый древний дед не вообразил бы, что от дьявольской прелести Сюзанны у его коров пропало молоко.

Сюзанна была актрисой на выходах в летнем театрике близ поселка и снимала комнату над пожарным депо. В то лето она стала неотъемлемой частью жизни всего поселка, но привыкнуть к ней его обитатели так и не смогли. До сих пор она была для них чем-то поразительным и желанным, как столичная пожарная машина.

Пушистые локоны Сюзанны и огромные, как блюдца, глаза были чернее ночи, кожа как сливки. Ее бедра походили на лиру, а грудь пробуждала в мужчинах мечты о райском блаженстве без конца и края. На розовых, как перламутр, ушах красовались огромные дикарские золотые серьги, а на тонких щиколотках — цепочки с бубенчиками.

Она ходила босиком и спала до полудня. А когда полдень близился, жители поселка уже не находили себе места, как гончие, сбившиеся в грозу со следа. Ровно в полдень Сюзанна выходила на балкончик своей мансарды. Лениво потягиваясь, наливала она плошку молока своей черной кошке, чмокала ее в нос и, распустив волосы, вдев обручи-серьги в уши, запирала двери и опускала ключ за вырез платья.

А потом, босая, она шла зовущей, звенящей, дразнящей походкой вниз по наружной лесенке, мимо винной лавки, страховой конторы, агентства по продаже недвижимости, мимо закусочной, клуба Американского легиона, мимо церкви, к переполненному кафе-аптеке. Там она покупала нью-йоркские газеты.

Легким кивком королевы она здоровалась как будто со всеми, но разговаривала только с Бирсом Хинкли, семидесятидвухлетним аптекарем.

Старик всегда припасал для нее газеты.

— Благодарю вас, мистер Хинкли, вы просто ангел, — говорила она, разворачивая наугад какую-нибудь газету. — Ну посмотрим, что делается в цивилизованном мире.

Старик, отуманенный ее духами, смотрел, как Сюзанна то улыбается, то хмурится, то ахает над страницами газет, никогда не объясняя, что она там нашла.

Забрав газеты, она возвращалась в свое гнездышко над пожарным депо. Остановившись на балкончике, она запускала руку за вырез платья, вытаскивала ключ, подхватывала черную кошку, опять чмокала ее и исчезала за дверью.

Этот девичий парад с одной-единственной участницей торжественно повторялся каждый день, пока однажды, к концу лета, его не нарушил злой скрежет немазаного винта вертящейся табуретки у стойки с содовой.

Скрежет прервал монолог Сюзанны о том, что мистер Хинкли — ангел. От этого звука у всех зашевелились волосы на голове и заныли зубы. Сюзанна милостиво взглянула, откуда идет этот скрежет, и простила его виновника. Но обнаружилось, что не тот он человек, чтобы его прощать.

Табуретка заскрежетала под капралом Норманом Фуллером, который накануне вечером вернулся после восемнадцати мрачнейших месяцев в Корее. В эти полтора года война уже не шла, но все-таки жизнь была унылая. И вот Фуллер медленно повернулся на табуретке в с возмущением посмотрел на Сюзапну. Скрежет винта замер, и наступила мертвая тишина.

Так Фуллер нарушил заколдованный покой летнего дня в приморском городке, напомнив всем о тех темных, таинственных силах, которые так часто правят нашей жизнью.

Могло показаться, что это брат пришел спасать свою идиотку-сестру из дурного дома или разгневанный муж явился с хлыстом в салун — гнать непутевую жену домой, на место, к младенцу. А на самом деле Фуллер видел Сюзанну первый раз в жизни.

Он вовсе и не собирался устраивать сцену. Он даже и не предполагал, что его табуретка так громко заскрипит. Он просто хотел, сдерживая возмущение, слегка нарушить парадный выход Сюзанны, так, чтобы это заметили только два-три знатока человеческой комедии.

Но табуретка заскрипела, и Фуллер превратился в центр солнечной системы для всех посетителей кафе, и особенно для Сюзанны. Время остановилось и не могло двинуться дальше, пока Фуллер не объяснит, почему на его каменном лице истого янки застыло такое негодование.

Фуллер чувствовал, что лицо у него вспыхнуло, как раскаленная медь. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.

Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос.

— Вы кем это себя воображаете? — сказал он Сюзанне.

— Простите, не понимаю, — сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь ими.

— Видел я, как вы шли по улице — чистый цирк. — сказал Фуллер, — вот и подумал: кем это она себя воображает?

Сюзанна залилась очаровательным румянцем.

— Я… Я артистка.

— Золотые слова, — сказал Фуллер. — Наши американки — величайшие артистки в мире.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала Сюзанна настороженно.

Лицо у Фуллера заполыхало еще пуще. У него в голове замелькали умные, язвительные фразы.

— Да разве я про театры, где представляют? Я про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются — как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку — тебе бросят ледышку.

— Правда? — растерянно спросила Сюзанна.

— Да, правда, — сказал Фуллер, — и пора высказать им эту правду прямо в глаза. — Он вызывающе обвел взглядом посетителей кафе, и ему показалось, что он видит сочувствие на их лицах. — Это нечестно!