Георгий Адамович - Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску

• Название: Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску
• Автор: Георгий Адамович
• Издательство: Atheneum-Феникс
• Жанр: Филология
• Год: 2003
• ISBN: 5-85042-077-0, 5-85042-082-7

99 из 100 публикуемых писем написаны между 1952 и 1961 и особенно насыщены литературным материалом. Одна из главных тем — судьба журнала «Опыты», где Иваск был сначала одним из ближайших сотрудников, а затем и главным редактором. Адамович хотел видеть журнал лучшим изданием русской эмиграции, которое в 1950-е оказалось бы в состоянии поддерживать самый высокий уровень интеллектуальной культуры. Подробно обсуждаются внутренние дела журнала: круг реальных и потенциальных авторов, планы новых разделов, поиски меценатов. Вступительная статья и подробный комментарий дают множество дополнительных сведений об упомянутых лицах, произведениях и событиях.

Предисловие, публикация и комментарии Н.А. Богомолова.

Из книги Диаспора: Новые материалы. Выпуск V. СПб., 2003. С. 402–557.

---

Кажется, все. Статейку о поэзии и «о том и о сем» напишу и пришлю. Да — забыл: об анкете. Нет, Ваша тема — «как кто пришел в поэзию» мне не по душе[330]. Это было бы хорошо спрашивать Блока или Тютчева, но не Трубецкого и других. Ответы Вы получите важные, и результат окажется не без комизма. Нет, надо бы что-нибудь другое, — если надо. Я в этом сомневаюсь, т. к. из анкет редко что-нибудь выходит. Во всяком случае, лучше бы тему общую — о положении в мире, о чем хотите, — а не «поэтическую». Варшавский, наверно, какую-нибудь хорошую тему предложить мог бы, а если М<ария> С<амойловна> находит, что в «Оп<ытах>» «слишком много христианства»[331], то скажите ей, что она дура. Иносказательно это всегда сказать можно. До свидания, дорогой Ю<рий> П<авлович>.

Крепко жму руку.

Ваш Г.Адамович

59

26/V-<19>57 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Когда-то Ал. Толстой подошел к З.Гиппиус и сказал: «Простите меня». — За что? — недовольно спросила Гиппиус. — «Простите, что я существую».

Вот так и я теперь. Чувствую всякие вины перед Вами. Не сердитесь.

Статьи я сейчас не могу прислать никакой. У меня масса всяких дел, а голова «не варит». Но летом, т. е. в июле, напишу непременно, отчасти даже потому, что эту «Невозможность поэзии» написать мне очень хочется. Боюсь только, что я от долгого ожидания растеряю мысли о ней. Ну, как-нибудь справлюсь.

Едва ли «Опыты» выйдут до осени, — правда? Так что я Вас и не очень подведу.

Червинская крайне огорчена, что о ней у Вас ничего не было. Напишите (лучше всего сами!) или поручите кому-нибудь (кроме меня)[332]. До свидания, впрочем, скорее письменного, чем личного.

Крепко жму руку.

Ваш Г.Адамович

Я здесь до 3 июня. Потом в Париже —<…>

60

10/ VIII-<19>57 <Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Получил сегодня Ваше письмо от 5 августа, а на предыдущие еще не ответил. Простите, и спасибо, что не «считаетесь» письмами. Я очень рад, что № 8 «Опытов» вскоре выходит, и притом без меня. Слишком было меня много в номерах последних, и меня это тяготило. Статью о «Невозможности поэзии» я напишу к № 9 непременно и пришлю заранее, т. к. осенью мне легче пишется. Еще хотел бы прислать кое-какие стихи, но в другой раз[333]. Судя по Вашему перечню, № будет хороший. Что Ульянов воюет с Чаадаевым[334], мне, впрочем, не совсем по душе. Но Бог с ним! Зависит, как воюет, — если без блеска и развязности, которой он грешит, то ничего.

Вы спрашиваете, не обижен ли я за Вашу «Цветаеву»[335]. Как я мог бы обидеться? Наоборот, я должен был бы по правилам алдановской вежливости немедленно написать Вам благодарность. Но, по-моему, Вы «несколько обидно отозвались о парижанах вообще, противопоставив им Цветаеву, которая больше болтала и шумела. Помимо того; параллели Державин — Цв<етаева> я переварить не в силах. (Вспомните «Река времен…» — стихи, рядом с которыми вянет даже Пушкин, п<отому> ч<то> становится как-то легок и будто из папье-машэ <так!>. Насчет Ремизова, т. е. что он «настоящий писатель», тоже сомневаюсь. Поздравить его, конечно, следует, хотя он больше мошенник, чем писатель[336], и на мошенничестве сделал карьеру. Ну, все это «спор о вкусах», а у Вас вкусы устойчивые и Вас не переубедишь. Я все больше думаю, что поэзия гибнет и погибнет от того, что на свете слишком много литературных мошенников и самоупоенных клоунов (а им в ответ — мало доверия). У Вашего любимого — и моего экс-любимого — Розанова есть где-то страничка о «Блаженны нищие духом»: как зубрила это его дочка и как надо бы такие слова показать человеку в конце жизни на золотом листке[337], — помните? Удивительно! (и, вспомнив, я выкидываю свое «экс». Удивительно!) Вот то же самое и с поэзией. А тут потуги, вскрики и восторги, от которых тошно и еще больше скучно.

До свидания, дорогой Юрий Павлович. Простите за болтовню. И к Алданову Вы, вкупе с Варшавским, несправедливы. Или не совсем справедливы. Я здесь до 16 сентября.

Буду очень рад письму.

Ваш Г.Адамович

61

22/ VIII-<19>57 <Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Получил Ваше письмо (15/VIII), спасибо. Но прочел я его не «с «удовольствием», как Николай II[338], а с огорчением. Большим, чем Вы предположите.

«Ремизов в № 8 превознесен до небес»[339]. Вчера, кстати, я был у Иванова, который мне сообщил, что и он в «превознесении» участвует[340].

Я лично ничего против Ремизова не имею, никогда ни в чем с ним не сталкивался. Отметить его юбилей, конечно, следовало. Превознесение — дело другое.

Мне было всегда по душе в «Опытах» то, что это не альманах, а нечто цельное, с внутренним единством. Мне казалось, что кое-что в «Оп<ытах>» в этом смысле и достигнуто, хотя бы чуть-чуть. Поэтому первым моим движением было уйти из «Оп<ытов>» и объявить об уходе, «принципиальном», пусть и без объяснения причин[341].

Для меня литература, и в частности поэзия, — самое важное, что есть в жизни. Оттого я не могу примириться с превознесением Ремизова и всей его бесстыдно-слащавой и фальшивой подделки под поэзию. Вы защищаете в «Оп<ытах>» поэзию от прозы, от <нрзб.>тельного Алданова, — и это хорошо. Но Вы ее предаете слева, и это гораздо более «плохо», чем то «хорошо». Ремизов — знамя, символ фальши, а Вы не замечаете своего же собственного ужасного признания, соглашаясь со мной, что он «мошенник»: «Да, но наш мошенник»[342] (и еще Вы подчеркнули «наш»!). Ведь то-то и ужасно, что наш!! К другим мошенникам я равнодушен, мне до них нет дела. А от этого у меня сводит скулы и тошнит. Когда-то из вежливости я написал, что «не понимаю Р<емизова> и ищу ключа к нему»[343], а дурак Ульянов этому поверил. Что можно в Р<емизове> не понимать? Все ясно. Ну, долго писать не стоит. Но, скажите, зачем я буду что— то сочинять о «невозможности поэзии» — т. е. о недостижимости правды и о ее неотделимости от поэзии — в журнале, где все участвующие с удовольствием барахтаются во лжи и приглашают к этому читателей? Поверьте, я себе не придаю значения. Но я что-то делаю в литературе и хочу делать это «что-то» по-своему и с теми людьми, которые в основном со мной согласны. Кстати, мне очень жаль, что Вы на этот раз не посоветовались с Варшавским, с которым, кажется, совещались прежде. У него на все это есть и слух, и чутье[344].

Ваш Г. Адамович

62

29/ XI-<19>57 <Манчестер>

Дорогой Юрий Павлович

Я давно уж собирался Вам писать, а вчера получил письмо Ваше. Спасибо. Я перед Вами виноват, и это чувствую. «В сердцах», после визита к Иванову, я Вам написал что-то несуразное о чествовании Ремизова. Но тогда я действительно был сердит, а теперь об этом и говорить не стоит.

«Опыты» я получил, но успел их только перелистать. Прочел только Варшавского, а Вас еще нет — простите![345] Конечно, что же скрывать, страницы поздравительные доставили мне большое удовольствие! Вейдле в особенности. Стоило прочесть на своем веку всех Джойсов и Клоделей, чтобы провозгласить эту «славу», будто бравый вахмистр с чаркой в руке на полковом празднике![346] Варшавский стал изысканнее, как-то «литературнее», чем был, чуть-чуть манернее. Я очень люблю его писания, но едва ли он (на этот раз) вызовет отклик и интерес. Его тема — недоумение — не дает ему покоя, но если бы он нашел в себе силы ее забыть, было бы лучше, т. е. был бы большой писатель, который пока остается только в зародыше. Все-таки очень хорошо, что «Опыты» его печатают и поддерживают. Он из тех людей, которых надо хвалить и не бранить — иначе он завянет. Есть и другой род людей, наоборот.

Да, случайно увидел фразу Маркова — о себе, будто «у Иванова есть все, чего Ад<амович> требует»[347]. Ну, оставляю это на его совести, но с уверением, что — не все, далеко. Нет поэта, который был бы мне более чужд сейчас, чем Ив<анов>, хотя он действительно хороший и подлинный поэт. Кстати, по его просьбе я должен сочинить о нем статью (но это между нами, и не бойтесь, не для Вас!)[348].

А для «Опытов» — остаюсь при желании и мысли сочинить статейку о поэзии, последнюю в своей жизни и для меня окончательную. В мыслях она у меня кончается обращением к Боратынскому, а выйдет ли это на бумаге — еще не знаю. Но Боратынский, в смысле «последнего собеседника», именно последний русский поэт, т. е. дальше пойти некуда и не к кому[349].

Отчего Вы в Канзасе, а не в Кэмбридже? Навсегда, или это — гастроли? О Пушкине и Толстом разговор был бы долгий. Только вот что: П<ушкина> с Ремизовым помирить еще можно бы, а с Толстым — никак: или — или. Кстати, бедный Ремизов, по слухам, совсем плох.

Ваш Г.Адамович

Когда — приблизительно — готовятся следующие «Опыты», если они вообще продолжаются? Я 10-го декабря еду на месяц в Париж, адрес обычный. Г.А.

63

24/I-<19>58 <Манчестер>