СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга вторая

• Название: После бури. Книга вторая
• Автор: СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

---

«А я еще подожду, сколько можно...— снова ответила Нина Всеволодовна Прохину.— Год или два подожду».

Тогда Прохин сказал:

«Да мало ли что может случиться через год? Тем более через два? Может быть, и самого-то товарища Озолиня уже не будет на нынешней должности?» Прохин, столько лет будучи ответственным работником планового органа, тем не менее очень часто таким образом говорил: «Да мало ли что будет через год? Тем более через два?» А Нина Всеволодовна и тут ответила решительно: «Спасибо, Анатолий Александрович, я все-таки обожду!»

Прохаживаясь с Корниловым вокруг крайплановских домов с водоразборной колонкой посередине в с дровяными сараями по краям общего двора, Нина Всеволодовна говорила:

— Я хочу, я обязана продлить тот образ жизни, который был у нас с Костей! В этом для меня смысл, хотя я и не знаю какой... Но поверьте, Петр Николаевич, смысл обязательный! Я боюсь что-то менять! Что изменилось, что случилось, то уже случилось, но сама я не должна что-то менять, а только сохранять! Только! У меня есть ценные вещички, остались еще от матери, вот я и снесу их в Торгсин, и продам, и получу дефицитные продукты и промтовар, мне на два года хватит!

Это было, показалось Корнилову, серьезное и даже необходимое предисловие ко всему тому, что хотел, что обязан был сказать ей он, но тут Нина Всеволодовна остановилась, прикоснулась к его пуговице одним пальцем и вдруг:

— А знаете, Петр Николаевич, скоро мы будем соседями! — сказала она.

— Мы и сейчас живем с вами в соседних домах.

— А будет совсем близкое соседство. Да. Не могла же я просить Крайплан, чтобы за мной оставили такую большую, двухкомнатную квартиру, это просто-напросто было бы нахально. Две комнаты, огромная прихожая, кухня — как же так? И все это для одного человека? Для одной вдовы? И теперь вот как будет сделано: из моей прихожей прорубят дверь в меньшую комнату, ее разгородят надвое и в одной половине сложат плиту, то есть сделают маленькую кухню. И туда, в ту квартиру, поселят вас... А я останусь в большой комнате и в большой кухне. Конечно, тоже очень щедро, я понимаю... Зато и вас отселят из коммунальной квартиры... Но тут вот в чем дело: я буду вас очень бояться, Петр Николаевич!

Ошеломленный этой новостью, Корнилов спросил:

— Почему же? Почему бояться?

— Не знаю... Консгантин Евгеньевич когда-то говорил: «Корнилов — исключительно честный работник. И весь в себе, сложная вещь в себе! Ему, наверное, нужно больше общаться с советскими людьми, хотя бы из «бывших». Он слишком одинок. А еще, мне кажется, Ниночка, что ты могла бы немножко воспитывать этого умника! » — так говорил о вас Костя! Именно так...

И вот крайплановцы заметили, что в Корнилове появилась готовность сочувственно выслушивать каждого, а тогда и оказалось, что многие в этом нуждаются, многие решили, что так и должно быть: кому же, как не Корнилову, много пережившему одинокому человеку, у которого всего и забот-то, что о себе самом, выслушивать и как можно ближе принимать к сердцу чужие заботы? Нельзя же, в самом деле, быть счастливым одиночкой — это так некрасиво, так эгоистично, так несвоевременно в эпоху коллективизма!

Для начала доверительное знакомство состоялось у Корнилова с профессором Сапожковым Никанором Евдокимовичем. Собственно, Сапожков уже не был профессором — пять лет назад студенты отказались слушать его лекции по причине прошлого сотрудничества Сапожкова с Сибирской областной думой, а также и с Временным сибирским правительством, он входил туда министром просвещения. Министр он был так себе, но человек в Сибири популярный, имя известное, демократическое. Он был из крестьян, был учеником К. А. Тимирязева, был путешественником и никогда не скомпрометировал себя близостью к самодержавным чинам. До революции Сапожков вообще стоял вне политики, если не считать его приверженности к другому своему учителю, сибиряку-сепаратисту Григорию Николаевичу Потанину. Но связи с Потаниным ни одним правительством не ставились кому-либо в вину — уж очень тот был крупным ученым, выдающимся путешественником по Сибири, Китаю, Монголии и Тибету, а если и состоял главою контрреволюционного временного сибирского областного совета, так только две недели, тут же и сложил с себя обременительные полномочия. В 1920 году Потанин умер, и тогда же Советская власть одну из улиц в центре Красносибирска назвала Потанинской.

Но так или иначе, а только красное студенчество не простило Сапожкову его министерского прошлого, и он, оставив в Томске огромную квартиру, почти что музей, уехал в Красносибирск и поступил в Крайплан в качестве старшего референта. Здесь его очень ценили.

Два года назад Сапожкова приглашали обратно, к нему приехали представители университетских студенческих организаций, профсоюзных и партийных, но Никанор Евдокимович отказался наотрез, объяснив, что на поприще практического планирования он гораздо нужнее, чем на кафедре.

Ну вот, а Корнилов заметил, что Никанор Евдокимович каждый вечер выбегает во двор и очень нервно, торопливо колет дрова около своего сарайчика, а то почти бегом делает с десяток кругов, огибая по часовой стрелке оба крайплановских жилых дома.

Что за причина? Неужели семейная какая-нибудь? Семья Сапожкова считалась спокойной и внутриорганизованной. Она была сложной по составу: сам Никанор Евдокимович, его пожилая и болезненная жена, дочь Анастасия, старая дева, молодость она провела в отцовских экспедициях; младшая Александра с девочкой Дашенькой, мужа Александры, белого офицера, расстреляли белые же, заподозрив в симпатиях к красным, а еще был племянник Сапожкова Витюля, сын брата его жены. Живой мальчик, крайплановцы его любили, о родителях же его ничего не было известно, наверное, погибли в войну — расстреляны, извелись от голода, от холеры, от сыпняка, а может быть, эмигрировали за границу и не хотят подавать о себе вестей.

Ничего исключительного — сводных семей, одиноких мужчин, а женщин тем более, со времен германской и гражданской войн, голода 1921 и предшествующих годов было в России сколько угодно.

Итак, Корнилов решил свести с Никанором Евдокимовичем знакомство поближе, но сначала представил себе тот разговор, с которого они начнут...

Он вспомнил, что однажды Никанор Евдокимович говорил по какому-то поводу так:

«Число животных, насекомых, пресмыкающихся, рыб, растений и всех вообще организмов на земле с каждым годом уменьшается и уменьшается, человек — главная тому причина, но сам-то человек неизменно и очень быстро увеличивается численно. Уж не хочет ли он остаться единственным живым организмом на всей земле? Тогда это гибель, это конец ему самому! Разве не ясно?»

Как хорошо было бы и нынче начать с той же темы — с возможности гибели человечества, ближе, чем эта, для Корнилова ведь темы не было!

Только бы начать, а дальше Корнилов знал, что сказать... Например: «То, о чем вы говорите, дорогой Никанор Евдокимович, это биологическая гибель, почти естественная и потому почти не страшная. Гораздо страшнее гибель неестественная!»

Никанор Евдокимович спросит: «Например?» «Да вот хотя бы двойное, тройное, вообще многократное сумасшествие людей!»

«Это как же?» — не сразу поймет Никанор Евдокимович, а Корнилов ему разъяснит:

«Очень просто! Представьте себе, что человек, страдающий манией преследования, заболевает еще и клаустрофобией. А к этой сумме двух слагаемых добавится жажда накопительства. Ну, и так далее! И пошла писать история!»

«Так не бывает! — удивится Никанор Евдокимович.— Я о таких многоэтажных сумасшествиях не слыхивал!»

Ну, а после этого уже и пойдет, и пойдет между ними настоящий разговор!

— Прогуливаетесь? — спросил Корнилов у Никанора Евдокимовича за углом своего дома.

— Приходится...— тяжело вздохнул тот, поправил на голове малахай совершенно не профессорского, а какого-то дворницкого вида.

— Привычка! — догадался Корнилов.— Многолетняя привычка к путешествиям, необходимость движения!

Никанор Евдокимович отозвался сразу, с мгновенной искренностью:

— Сон плохой... Я бы, наоборот, я с желанием посидел бы дома за письменным столом, страсть сколько работы, но сон плохой. И вообще обстоятельства. Невыносимые обстоятельства... Сон плохой... ужасно плохой сон... А все почему? Сказать? А вот засыпаю и думаю, любит меня Витюля или ненавидит?

— Витя? Виктор?

— Ну да, племянник. Не знаете?

— Конечно, знаю...

— Только засну и тут же просыпаюсь в холодном поту: а если ненавидит?! И ведь очень похоже, что ненавидит... Слово ему скажу: «Витюля!» Ласково скажу, а он повернется и уйдет в другую комнату... Дверь открою в другую, а он: «Что случилось?»— «Ничего не случилось, слава богу!» — и захлопнет дверь перед моим носом. «Ничего не случилось, так зачем человеку мешать?!» Господи! Вот и не могу места себе найти, вот только во дворе, дровишки поколоть, вокруг домов побегать...