Николай Чиндяйкин - Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

• Название: Не уймусь, не свихнусь, не оглохну
• Автор: Николай Чиндяйкин
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-94663-164-8

Дневник — это особый способ разговаривать: говоришь — и тебя не перебивают, не переспрашивают. Необходимость такого разговора возникает при появлении редкостного счастливого сочетания внешних обстоятельств и внутренних возможностей человека. Когда жизнь дарит окружение талантливых личностей и человек, чувствуя удачу судьбы, воспринимает это не как возможность интересной жизни, а ищет свою роль в данной композиции, осмысливает свое положение. У Николая Чиндяйкина хватило внутреннего такта и благородства вовремя понять значение мощных личностей, с которыми довелось ему жить и работать.

Дневник Николая Чиндяйкина — иногда просто хроника, с повседневными наблюдениями, мемуарными вкраплениями, разного рода созерцаниями и зарисовками, но чаще всего «течение ежедневного воображения».

Обрывистые, короткие записи — это состояния, запечатленные на бумаге, важные и случайные, подчас не совсем отчетливые. Но сквозь эти состояния ощущаешь жизнь времени, его ритм.

---

«Почти все тексты Достоевского выглядят ровно, но это не так».

«Литературное разнообразие диалогов — это первое, и в то же время ровность диалога. Трудно найти драматические повороты узлов и т. д.».

«Если „Преступление и наказание“ написано вечером, то „Игрок“ написан утром. Если „Преступление“ написано мужчиной, то „Игрок“ — юношей и т. д. Здесь много мотивов из „Преступления“, есть и из „Идиота“».

«Интересно движется стиль, в котором пребывает герой, невероятное окончание, у Достоевского чаще всего невероятные окончания».

«Логика, какая угодно (параболическая, другая), но не прямая».

«Игрок». — «Кажется, что персонажи наделены одним и тем же знанием».

«Структура, скорее всего, в том, что большая часть композиции заключена в словах (эмоционально окрашенных). Наступает момент, когда люди начинают говорить друг с другом, где они даже не обмениваются взглядами, а выясняют позиции».

«Вначале говорят (5-я глава) мужчина и женщина. Взаимное ухаживание. Тип здесь выражен взглядом нa жизнь. Итак, ситуация влюбленности, ухаживания, но вскоре диалог становится более значимым, и тогда всплывает основная тема, т. е. то, ради чего написано. И почти никогда не удается этого сделать с актерами».

«А истина? Истина не названа, она не может быть названа. Пошло было бы на репетиции Достоевского назвать истину. Ну как сказать, что такое Анастасия Филипповна, когда целый том написан?.. Да, все вместе, то, что справа и слева, всегда содержит иронию, юмор какой-то, а середка не названа».

О профессии. — «Моя наука заключается в том, чтобы сказать вам, из чего производится игра… т. е. мне важно вычислить причину, а не выяснять следствие, если хотите, меня не касается то, что произойдет потом».

«Есть эмоция смысла. Вот что есть. Есть ли персонаж в эту секунду? Нет! Вся плоть подчинена в эту секунду смыслу».

«Только сам себя сложив, он (персонаж) начинает себя проявлять».

«Разбор всегда должен напоминать мелодраму или водевиль. Тогда будет правильно. А то скучно».

23 сентября 1989 г.

Устанавливается привычный режим работы. Терпимая жизнь. Почти обычно.

В первой половине дня занимаемся Булгаковым. Читаем, разговариваем. Очень с краю. Во второй половине — Достоевский. Несколько дней говорили об «Игроке». Жалко, что не записывал разбор, просто не было сил, да, наверное, уже и не будет на это сил, а разбор шеф сделал гениальный. (Впрочем, записано на диктофоне.)

Вечером еду домой. Усталость, сонливость, начинаю ощущать часов с 8 вечера. Никуда не хочется… домой, домой. Поужинал, если есть немного коньяку, выпиваю и в койку, читаю, но недолго. Вот как все переменилось. Где же ты, моя недавняя бессонница? Засыпаю. Просыпаюсь ночью — горит свет, радио трещит, выключаю все и опять ложусь. Утром новый день. День. День. День.

29 сентября 1989 г.

Утром читали и говорили о Булгакове. Вечером — Достоевский. Разбираем «Игрока», «Братьев Карамазовых», «Идиота» и другие вещи…

Вчера классный разбор был двух мест из «Идиота». Жаль, что не мог записать (на пленку записано у Люды, надо переписать). Сегодня — общий разговор.

А. А. — «Все взгляды хороши, включая коммунистическую идею. Театр — и на ваших глазах — пережил много смен. Было бы грешно оскорблять кого-нибудь. Положим, что Ефремов пользуется таким театром, а не другим, Товстоногов — своим театром, а не другим… Вопрос — в законченной системе взглядов».

«Материализм проклятый… Но тогда и ставить надо такую русскую литературу, материалистическую. „Современник“ — хороший театр… но плохой… потому что не смогут они этого никогда понять, разные вещи!!! Стрелки часов движутся от механического усилия или от электрического тока… Разные вещи! Хотя стрелки движутся».

«Если, например, актеры, играющие сцены из „Игрока“, будут соотношением сцен из „Идиота“, ничего не выйдет».

3 октября 1989 г.

Летал в Ростов на сорокапятилетие Танюши. Детонька моя… Был бы праздник, а теперь… поминки. Посидели на могилке, помолчали. Мама, Людмила, Сережа, Толик, Вета, Ниночка. Красивый, солнечный южный день. Помню, мы говорили: надо скорее переезжать… не хочу в Сибири лежать… Вспомнил, но никому не сказал. Сколько всего вспоминается, разве расскажешь.

18-го прилетел в Одессу. Просидел там 4 дня, и опять глупо. Съемки так и не состоялись — шхуна не готова оказалась. Ну хоть озвучил больше половины своей роли. Вроде не напрасно прилетал. Опять «дома»… в Москве. В одиночестве, в пустоте. Перестирал все. Вымыл полы. Плохо себя чувствую. От сухомятки, наверное, и прочей муры.

Делать ничего не хочется. В Одессе встречался с Феденевым… Он развивает отношения со МХАТом.

23 октября 1989 г., Москва

Приехала Настенька. У нее отгулы в театре, три дня. Вместе повеселее стало жить.

28 октября 1989 г.

А. А. — «Ничто не дает чувства жизни — ни работа, ни дисциплина, ни семья, ни любовь, ничего. Афера дает чувство жизни! Только афера („Игрок“). Советские (русские) люди часто живут рабством. (Это не ум — ощущение)».

«Жизнь не каждый день наполнена смыслом, а нам это необходимо, потому что мы занимаемся искусством».

«В разомкнутой структуре конфликт вынесен. Он не между вами, а как бы вынесен за скобки! Актер в таком случае должен стать автором творчества».

КАРТИНКИ 2 ШТУКИ

«Всякое творчество — поэзия. Вынесенный конфликт — личностный. Действие всегда имеет направление. У Достоевского — это диалог…

Спектакли должны возникать, а не делаться».

30 октября 1989 г.

А. А. — «Актер почти всегда знает больше, чем он осуществляет. Ошибочно было бы все, что знаешь, попытаться изложить. В структуре игрового театра человек как бы скатывается с горы (психологический театр). Но… в то же время складывает игровой театр, волево складывает. Все разговоры о Евгении Онегине будут ниже, чем сам роман».

6 ноября 1989 Г.

Нельзя осуждать свет за то, что он дает тень. Поскольку вы сочиняете сами — очень важным становится мир художественный. Это становится мерой всего. Внутри этого художественного мира вы начинаете импровизировать.

9 ноября 1989 г.

Давно не писал… И не писал бы, да вот последний день этого черного года. Тошно, горько… Брел сегодня по Калининскому проспекту, зашел в «Ивушку»… никого… Вспомнил, что это последнее кафе, где мы с ней сидели вместе. Ели гриль… я пил коньяк. Взял гриль, выпил коньяку… Боже.

Раньше как-то получалось так, что всегда записывал что-то накануне Нового года… Но вот теперь нечего писать. Желаний никаких нет. Встречать Новый год буду сегодня в театре, с друзьями.

Ну, что еще написать? Ничего, пожалуй… Детонька, детонька, прощай, моя родная, прощай.

Мне тяжело. Боюсь спиться. Уже боюсь.

30 декабря 1989

КНИГА ВТОРАЯ

1990

От тоски и печали охну,
От тоски и печали не сдохну,
Не уймусь, не свихнусь, не оглохну

В Москве холодно. Сегодня −15, а было −25–27. Сегодня понедельник. Выходной! Целый день сижу дома. 2–5 января ездил к своим старикам. Очень порадовались моему приезду. Мама лежала целый месяц, а тут встала, засуетилась. Утешают меня, помогают мне, родные мои.

Сижу дома. Не читается, не пишется… То одну книжку возьму, то другую, покурю, похожу по комнате… На улицу не хочется… холодно. Никто не звонит. Раньше больше звонили. Теперь почти никто не звонит.

Главное, что сейчас делаю, — пьесу Кольтеса (Бернар-Мари Кольтес «В одиночестве хлопковых полей»). Намереваемся с Юрой на серьезную работу… пытаемся, по крайней мере.

Театр плывет (в смысле корабля) по-своему. Непредсказуемо. В чем-то непривычно для меня. В чем-то уже свыкся. А в общем… жизнь позади… Ничего не поделаешь, позади. Тупость, бессмыслие — вот что там… завтра.

15 января 1990 г.

Я все чаще думаю о том, что процентов девяносто наших разговоров — пустота. Пустота не в том смысле, что их можно было бы и не произносить, но даже вред огромный от этого словоизвержения. Слово нужно произносить, только когда оно необходимо, когда без него не обойтись совсем, когда оно срывается и карает неизбежное, необходимое и… меняет, поворачивает ситуацию, пространство, взаимосвязь. Нечто меняет. Все остальное — молча. Мысль сильнее и продуктивнее слова. Не произнести мысль — единственная, неоспоримая, неотъемлемая ценность человека.

11 февраля 1990 г.

Почти весь театр такой — все только о жизни, остальное вообще не ценится. Самой игрой диалога, игрой внутренней логики, т. е. чистым искусством, мало кто занимается. Диалог не в связи с жизнью, а в связи с искусством? Как ведется, как говорится? Логика чиста перед жизнью, у логики нет формы, она сама форма.