Джек Скиллингстед - «Если», 2008 № 10

• Название: «Если», 2008 № 10
• Автор: Джек Скиллингстед
• Издательство: ООО "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКА
Ежемесячный журнал
Содержание:

Джек Скиллингстед. СЛУЧАЙНЫЕ ПОПУТЧИКИ, рассказ

Мария Галина. БАРД, повесть

Аркадий Шушпанов. ДВИГАТЕЛЬ ТОРГОВЛИ, рассказ

Видеодром

*Хит сезона

*****Степан Кайманов. ИНОГДА ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ (статья)

*Рецензии

*Адепты жанра

*****Сергей Максимов. МЕТАМОРФОЗЫ ФОКУСНИКА (статья)

Анкл Ривер. КАК МЕДВЕДИ ВЫЖИЛИ В ПЕРЕВОРОТЕ, рассказ

Дэвид Бартелл. ПРОВЕРОЧНЫЙ СИГНАЛ, рассказ

Кристин Кэтрин Раш. ВОЗВРАЩЕНИЕ «АПОЛЛОНА-8», повесть

Антон Первушин. ВОПРОС О «ЦЕНЕ ВОПРОСА» (статья)

Рецензии

Сергей Шикарев. НА ПОРОГЕ РЕВОЛЮЦИИ (статья)

Владислав Крапивин. «ЛИТЕРАТУРА — НЕ СТАДИОН», интервью

Глеб Елисеев, Мария Галина. ПРО ЭТО… ИЛИ, СКОРЕЕ, ПРО ТО (окончание статьи)

Курсор

Personalia

---

— Я не знаю, Ингкел, — с тоской проговорил Фома. — Я пел не про это. Я пел про любовь. Ингкел, как объяснить, вот ваше племя… вот племя людей… я как мост между вами. Люди не могут выжить в Дельте, они слишком привязаны к своим машинам… а кэлпи не могут бесконечно воевать просто ради войны. Вы нужны друг другу.

— Ты пел именно об этом, маленький бард, — сказал Ингкел.

— Почему ты называешь меня так? Совсем как она.

— Потому что я люблю тебя, маленький бард, — Ингкел улыбнулся. — Ты спел прекрасную песню. Такой у нас еще не было.

— И поэтому вы идете воевать.

— Конечно, — сказал Ингкел. — Как же еще. Прекрасная песня, прекрасная битва.

Ночь была глухой и черной. «Кэлпи умеют вызывать тучи, — подумал он, — умеют приказывать ветру, умеют говорить с деревьями… И я так и не узнал, как это у них получается».

— Вы все погибнете, — сказал он, — и люди погибнут. Не все, но многие.

— Кто не погибнет, станет старейшим, — ответил кэлпи. — Таков закон. А у вас есть дочери-сестры.

«Вряд ли Доска похожа на дочь-сестру, — подумал он. — Или мать. Или маленькая сопливая Лисса».

— У людей нет дочерей-сестер, — сказал он безнадежно, — у них есть просто дочери. И сестры.

— Вы удивительное племя, — нежно сказал Ингкел.

И воины в лодках, грозные воины кэлпи, застучали древками копий о днища лодок.

И закричали:

— Веди нас, бард!

«Что я наделал, — думал Фома. — У меня больше нет арфы.

Но она, — подумал он, — она теперь королева, а королева может приказать. Нужно найти правильные слова для одного-единственно-го слушателя, а я — ее бард. Нужно найти слова любящего для любящей. И она прикажет остановить войну. Она королева. Она поймет меня». Он вновь сердито потер глаза. Черные точки лодок парили в мутной пелене.

«Это от слез, — подумал он, — это от слез…»

Он обернулся к Ингкелу.

— Я должен вернуться, — сказал он, — к ней. На остров.

— Бард не должен входить к королеве. Только к дочери-сестре. А новым дочерям-сестрам еще предстоит появиться.

— Оставайся в лодке, Ингкел, — велел Фома. — Я вернусь.

— Мы будем ждать тебя, маленький бард. Но не тревожь ее. Ты чужак, а я знаю, что говорю.

— Я бард, — сказал Фома и спрыгнул в воду.

Крохотные полупрозрачные мальки прянули в стороны от его сапог. Они уцелели и дадут начало новому рыбьему племени Дельты. Быть может, среди них крохотный водяной конь, как знать? Он ступил на прибрежный песок, и песок зашуршал под его ногой.

Золотоглазки вились вокруг его головы.

«Как странно идет здесь время, был день, а уже ночь. Быть может, я уже не могу отличить день от ночи? В плавнях такой дым…»

Зеленый туннель в ивняке на сей раз оказался низким и широким, своды его светились… Что-то перегородило ему дорогу. В этом зеленоватом сумраке ему потребовалось подойти совсем близко, чтобы увидеть, что это такое там лежит.

Это был мертвый старший.

Он лежал скрючившись и оттого казался меньше. Корявые руки судорожно сжаты, ноги-корни согнуты в коленях и подтянуты к бугристому животу — он был словно огромное взрослое насекомое, застигнутое морозом. Фома заставил себя прикоснуться к нему. Теплый, но это была теплота мертвого сухого дерева. Казалось, поднеси спичку — и он вспыхнет чистым белым пламенем. Неужели старшие тоже дерутся насмерть, здесь, среди цветов и изумрудных мерцающих светляков?

Он осторожно обошел тело.

Чуть дальше на тропинке, поросшей цветами-тройчатками, он увидел еще одного старшего, темную груду, щель рта разомкнута в последнем усилии, пальцы сжаты в кулаки, огромные кулаки, величиной с голову взрослого кэлпи.

— Остров, — сказал Фома, — это ты их убил, остров? Зачем?

Дальше он наткнулся еще на одного. Все, все старшие лежали здесь, точно мухи, застигнутые морозом, точно обломки дерева, выброшенные бурей на берег. Он шел дальше, обходя эти обломки, сопровождаемый стайкой золотоглазок, и там, в конце зеленого туннеля, устланного мертвыми телами, была она.

Она сидела на подушке зеленого мха, белая, светясь в зеленом полумраке.

— Ф-фома, — сказала она, и лицо ее исказилось в мучительном усилии.

Он молчал. Потом упал на колени и зарылся лицом ей в волосы.

— Любимая, — сказал он. — Королева! Что мне делать? Как спеть им мир? Как остановить их? Я спел им песню любви, и теперь они собираются убивать врага, которого любят. Они убьют наших мужчин и возьмут наших женщин… Их тысячи, и они готовы к смерти. Я увел их от удара, а они теперь ударят сами. Там, на Территориях — мои отец и мать. Я видел ее, когда пел твоим воинам песню битвы, — она поседела. Я видел отца, его гложет предчувствие смерти. Если фоморы пойдут на приступ — погибнут все. Он умрет, моя королева. Все умрут.

— Неважно, — сказала она, — иди сюда.

И такая сила была в ее голосе, что в голове у него вспыхнул ясный, отчетливый, как песня, зов, и он не смог противостоять этому зову.

Он обнял ее, она была горячая и липкая, его ладони вдруг оказались в какой-то вязкой слизи, все ее тело источало вязкую слизь, и еще она была разбухшая, словно белая рыба, и она дышала часто, словно рыба, вытащенная из воды, и губы ее были круглыми и белыми, и силились вытолкнуть слова…

— Ф-фома, — сказала она, и глаза ее открылись. Они были пустыми и блестящими, словно два жестяных кругляша.

Он медленно поднялся.

— Прости меня, — сказал он, — я понял. Прости. Я не должен был сюда приходить. Но они погибнут, ты понимаешь? Они все погибнут.

Он, отвернувшись, вышел из зеленого сердца заповедного острова, и золотоглазки вились вокруг его головы…

…Вода была теплой и воняла кипящим супом.

Его лодка шла впереди, и за ней следовали другие, грозно ощетинившись копьями, и в каждой — по двое-трое кэлпи. Вода была грязная, на поверхности собирались мертвые насекомые, клочья сажи, какие-то обгорелые комочки, он миновал огромную белую рыбу, плававшую вздутым брюхом кверху, плавники ее были растопырены, глаз не было совсем.

Дым стелился над плавнями, сбиваясь в комковатые серые облака, тут же выпадавшие бурым грязным дождем, на волне покачивалось растрепанное птичье перышко.

— Они пришли, чтобы убить нас всех, — сказал Ингкел. — Но мы живы. И когда умрем, наша смерть будет славной.

— Вы словно бабочки, летящие на огонь, — сказал Фома. — Почему вы так хотите умереть? Живите, дайте жить людям. Пришлите парламентеров.

— Кого? — удивился Ингкел.

— Вождей. Тех, кто будет говорить о мире.

— Ни один вождь не станет разговаривать с врагом. Какой же он после этого вождь?

«А если я убью себя, — подумал Фома, — они нападут? Или рассеются по Дельте, будут прятаться, трусить, нападать исподтишка? Все равно это лучший выход. Для них и для людей. Я должен бы убить себя. Но я не могу. Я трус, я — словно кэлпи без барда. У меня нет песни. А ведь когда-то я мечтал о подвиге, о славной смерти, о том, что меня возьмут в плен, но я не уроню своей чести. О том, что меня будут пытать, но я не скажу ни слова».

— Ты мне веришь, Ингкел? — спросил он.

— Да, — сказал Ингкел, энергично кивнув головой в подтверждение своих слов. — Ты замечательно спел, я верю тебе, маленький бард. Я жалею, что поверил тебе не сразу. Если в тебя будут стрелять, я прикрою тебя своим телом.

— Тогда готовься. Мы пойдем вперед. Раньше всех. Быстрее всех.

Ингкел, казалось, удивился.

— Зачем? — спросил он.

Но Фома уже выпрямился в верткой лодке и махнул рукой авангарду, чтобы они повременили.

— Битва должна быть честной, — сказал Фома, — а люди хитры. Они могут выслать нам навстречу отряд. Отряд пропустит нас и ударит сзади. Мы оторвемся от остальных и поплывем вперед, так быстро, как только можем. Но поплывем тихо… Мы — разведчики, мы идем навстречу опасности, мы схитрим, чтобы битва была честной. Если мы встретим такой отряд, то ускользнем от него. И все узнают об этом.

— Бард для того, чтобы учить новому, — согласился Ингкел. — О таком не спел бы даже Амарген.

И он налег на шест. Их лодка рванулась вперед, задрав хищный нос…

…Лодка скользила по поверхности воды, оставляя за собой темную полосу в парчовой густой ряске.

— Мы уже близко, — упредил Ингкел и поднял шест.

Лодка по инерции еще какое-то время двигалась, потом замерла. Слышно было, как вода плещется о борта.

— Впереди пустая вода, — сказал Ингкел, — никакого отряда нет.

— Ты уверен? — спросил Фома.

— Да, маленький бард. Я вижу смотровые вышки белоруких. Ах, какая славная будет битва!

— Я плохо вижу, — признался Фома, — словно сгущаются сумерки или слезы застят мне глаза…

— Но ты же бард, — согласился Ингкел. — С бардами всегда так. Они видят ухом…

— Ты хочешь сказать… — Фома запнулся.