Джек Скиллингстед - «Если», 2008 № 10

• Название: «Если», 2008 № 10
• Автор: Джек Скиллингстед
• Издательство: ООО "Любимая книга"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 0136-0140

ФАНТАСТИКА
Ежемесячный журнал
Содержание:

Джек Скиллингстед. СЛУЧАЙНЫЕ ПОПУТЧИКИ, рассказ

Мария Галина. БАРД, повесть

Аркадий Шушпанов. ДВИГАТЕЛЬ ТОРГОВЛИ, рассказ

Видеодром

*Хит сезона

*****Степан Кайманов. ИНОГДА ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ (статья)

*Рецензии

*Адепты жанра

*****Сергей Максимов. МЕТАМОРФОЗЫ ФОКУСНИКА (статья)

Анкл Ривер. КАК МЕДВЕДИ ВЫЖИЛИ В ПЕРЕВОРОТЕ, рассказ

Дэвид Бартелл. ПРОВЕРОЧНЫЙ СИГНАЛ, рассказ

Кристин Кэтрин Раш. ВОЗВРАЩЕНИЕ «АПОЛЛОНА-8», повесть

Антон Первушин. ВОПРОС О «ЦЕНЕ ВОПРОСА» (статья)

Рецензии

Сергей Шикарев. НА ПОРОГЕ РЕВОЛЮЦИИ (статья)

Владислав Крапивин. «ЛИТЕРАТУРА — НЕ СТАДИОН», интервью

Глеб Елисеев, Мария Галина. ПРО ЭТО… ИЛИ, СКОРЕЕ, ПРО ТО (окончание статьи)

Курсор

Personalia

---

В прибрежных зарослях возилась тихая ночная птица, в камышах плескалась нутрия. Фома слышал все эти звуки сразу, словно ночь была частью его самого. «Как передать это Элате? — подумал он. —

Как рассказать о тихих плавнях, о заводях, о ночном зверье, о ночи, не желающей, чтобы ее тревожили огнем и железом?»

— Ты будешь петь о нашей доблести? — спросил Элата.

Фома молчал.

— Тетра, принеси садок с ремнезубкой, — крикнул Элата в темноту, — пускай наши стрелы несут смерть. Ибо наш бард не идет с нами. Только бери осторожно, она и так раздражена.

— Я пойду с вами, — сказал Фома. — Я буду петь вам…

…Свет прожекторов очерчивал черным четкий рисунок скулы Эла-ты и подвязанные боевым узлом волосы. По черной воде плясали белые отблески. Казалось, из всех цветов остались только белый и черный.

— Тут вы добываете вашу горючую грязь, — сказал Элата. — А мы сейчас сделаем так, чтобы больше вы ее не добывали. По крайней мере, здесь. В этом месте.

Платформа стояла, растопырив ноги-опоры, наблюдательные вышки сверкали огнями прожекторов, словно головы на длинных шеях. Вода вокруг нее была подернута маслянистой пленкой.

Лодки покачивались на вялой зыби, в каждой — кэлпи, у каждого волосы подхвачены боевым узлом, у каждого за спиной копье, у каждого — взведенный самострел, и наконечники стрел вымазаны ядом ремнезубки.

— Но здесь же люди! — сказал Фома.

— Конечно, здесь люди! Здесь работают взрослые мужчины, и они вооружены железными штуками. А их охраняет много мужчин, которые не работают, но тоже вооружены разными штуками. И они все время ждут нападения. Это честно?

— Не знаю, — сказал Фома.

— Три гнезда пошло с нами, а значит, силы равны. Как ты думаешь, сколько на платформе всего белоруких?

— Не знаю, — тупо повторил Фома.

Он ощупал свое тело. Тело было взрослым и чужим.

«Один раз оно послушалось меня, — подумал он, — когда я попытался бежать и сбросил Элату в воду».

— Я знаю, — повторил Элата, — силы равны.

— Это, по-твоему, и есть геройство — напасть исподтишка?

«Я блефую, — думал Фома, — на Территориях наверняка военное положение после вчерашнего налета кэлпи. Вчерашнего? Позавчерашнего?» Он попытался определиться во времени, но не смог.

— Мы не нападем исподтишка. Пой! — Элата обернулся к Фоме.

Фома помотал головой. Горло пересохло, он с трудом выталкивал слова.

— Пой!

— Кэлпи! — закричал Фома что есть мочи. — Кэлпи нападают! У них самострелы! И копья! Они никого не жалеют!

— Неплохо. — сказал Элата. — Но я ждал большего.

С вышки ударил пулемет. Пули прошили воду, выбивая фонтанчики брызг.

Кэлпи завопили и ударили шестами по пузырям рыбы-пластуна. Плавающие в них моллюски-крылатки в испуге выбросили облако светящихся чернил.

— Нас видно, — сказал Элата. — Мы воюем честно. Пой!

Их с Элатой лодка, однако, осталась в темноте. Кэлпи берегли своего барда.

Фома глубоко вздохнул, но воздух пах гарью и нефтью, выедая изнутри грудную клетку.

— Кэлпи напали на нефтяную вышку, — завел Фома, — вонючие кэлпи…

«Похоже, — подумал он, — и это не то, что нужно».

Он слышал, как пули с глухим чавкающим звуком входят в обшивку лодок и живую плоть.

Но кэлпи, словно пули не могли причинить им вреда, скользили по воде, пробирались под брюхо платформы, обмотав руки и ноги рыбьей кожей, карабкались по опорам, взбирались на ограждения, по которым сейчас был пропущен ток.

Прожектор-глаз лопнул, в воду посыпались осколки.

— Пой! — крикнул Элата.

— О чем? — вытолкнул он пересохшим горлом.

— Ты бард. Не спрашивай. Пой.

На вышке отчаянно завыла сирена.

Где-то далеко отозвалась другая, ночной воздух был прошит частыми стежками их воя. Фоме хотелось заткнуть уши, в глазах стояла сплошная рябь, мешанина огня и мрака, кэлпи со страшными черными лицами выныривали из тьмы, их было много, очень много. Фома ловил ртом ржавый воздух, шевелил распухшим языком…

— Кэлпи, — закричал он. — Спасайтесь! Кэлпи идут… — и закашлялся.

— Выпей, — Элата поднес к его губам деревянную баклажку.

Фома глотнул. Жидкость показалась горьковатой и сладкой одновременно, язык и губы сразу онемели, в ушах зазвенело, точно в голове бил медный колокол… Он помотал головой, и размазанные полосы огней повисли в воздухе. На всякий случай он еще раз качнул головой, осторожно, словно та была из стекла. Огни, казалось, обрели свой собственный голос: прожектора отдавались у него в голове медным гонгом, и стеклянным звоном вторили им потайные фонари кэлпи. А вот звуки окрасились в разные цвета: автоматные очереди прошивали воздух огненным пунктиром, а крики кэлпи были красными и горячими. В голове Фомы царила мешанина звука и цвета, горячий воздух рвался из его груди, и он запел:

Белый огонь светит,
черная вода плещет,
алая битва пляшет,
снуют повсюду
черные лодки,
несут гибель
людям на башнях…

«Я пою честно, — подумал он, — я пою не для кэлпи, это для всех…»

Где-то далеко надрывалась сирена.

Там, в ночи, по темному гладкому полю к припавшим к земле вертолетам бежали крохотные люди, и его отец, постаревший и похудевший, торопливо натягивал куртку. Он видел все это: мать в дверях дома, тревожно сжимающую руки, и Доску в одинокой постели, и Хромоножку, ощупью пытающегося нашарить прислоненный к кровати протез, — и где-то далеко в такт ударам сердца вопили кэлпи. Платформа вдруг распустилась как огненный цветок, белый в своей невыносимой жаре, и эта белизна отозвалась в голове Фомы невыносимым медным звоном. Колючие огни дробились и плавились, стекая вниз вместе со слезами.

И все стихло.

Мир медленно вращался вокруг него, наполненный чужими тенями и голосами.

Он поднял голову: от платформы остались только ноги-опоры, жалко торчащие из воды, вокруг плавали бурые покореженные обломки, а рядом на волнах, подернутых радужной пленкой, покачивался огромный плот из тростника, и на этом плоту рядами лежали люди, белые и неподвижные, точно прибитые морозом личинки мух, и несколько кэлпи, стоя на плоту, укладывали их бок о бок, ворочали, чтобы уложить поплотнее…

Фома перегнулся и дотронулся до ближайшего.

— Они совсем холодные! Мертвые!

Элата покачал головой.

— Они живы. Мы держим слово. Они просто спят. Сородичи найдут их и разбудят.

В голосе его Фома уловил пурпурный оттенок неуверенности.

— Ты бард, — сказал Элата. — Ты и вправду бард. Если бы не ты, мы бы не смогли уничтожить нефтяную машину. Но ты пел, и мы старались.

Фома рыдал, отвернув лицо.

— Они мертвые, мертвые! — плакал Фома. — Ты обманул меня! Вы все меня обманули! Чертовы кэлпи!

Догорающие огни преломлялись в его полных слез глазах.

— Кэлпи? — переспросил Элата. — Ты выпил священный напиток. Ты пил молоко королевы. Ты бард, ты владеешь именами. Зови нас тем именем, которое тебе доступно.

— Как? — устало спросил Фома.

Спящие-мертвые покачивались на волне, кэлпи перегнулся и оттолкнул шестом плот.

— Фоморами, — сказал Элата…

…Голова кружилась, точь-в-точь как после того случая, когда он по ошибке хлебнул из стоящего на столе отцовского стакана. Трава качалась перед его лицом, и каждая травинка была словно глубоко прорезана в прозрачном воздухе.

Он видел все как будто через увеличительное стекло: песчинки, прилипшие к коже, лезвия травы, покачивающиеся на уровне глаз; на верхушке каждой травинки сидел, охватив ее скрюченными лапками, крохотный черный муравей.

— Личинка вертячки, — сказал неслышно подошедший Элата, и голос его вспыхнул в голове у Фомы россыпью алых искр. — Зараженный ею муравей больше не стремится укрыться на ночь в муравейнике, наоборот, ему хочется залезть как можно выше, он забирается на самый верх травинки и скрючивается там… от холода. Утром таких муравьев склевывают птицы. А дальше личинка вертячки продолжает развиваться у них в потрохах. Хитро устроено, верно, бард? Какая-то крохотная козявка может изменить поведение большого муравья… И он больше не бережет себя, не работает на пользу своим сородичам… он позабыл муравейник. Ради чего?

— Кто-то поселился у меня в голове, Элата, — сказал Фома. — Я вижу все не так, как раньше. Может быть, я тоже найду свою травинку, вскарабкаюсь на самый верх и там меня склюет птица?

— Ты пил молоко королевы. Кто знает, о Фома, может, именно ты видишь мир таким, каков он есть. И кто знает, быть может, этот муравей сейчас счастлив, как никогда не был.

— Я больше не человек? — осторожно спросил Фома. Он поглядел на свою руку. Рука была белой и поросшей короткими взрослыми волосками.