Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

Мориц поздоровался и молча сел.

— Ты что будешь пить? Мы утоляем жажду шампанским.

— Я тоже не имею ничего против шампанского.

Минуту спустя слуга принес вино, а за ним вошла Зоська Малиновская; в роли хозяйки дома она наполнила его бокал и села рядом на качалку.

На веранде воцарилось молчание — гости пожирали глазами ее красивое лицо, обнаженные плечи, стройную фигуру.

Смущенная любопытными взглядами, Зоська слегка покраснела.

— Покачайте меня! — повелительно сказала она, обращаясь к Морицу.

— Думаете, мне это будет неприятно? — прошептал он, надевая пенсне: девушка очень ему нравилась.

— Ничего я не думаю, просто мне хочется покачаться, — без тени смущения отвечала она, глядя сквозь незанавешенную часть веранды на парк, спускавшийся по склону к лазорево-серебристой речке, за которой темно-зеленым ковром расстилались луга, а дальше на холме протянулись длинные полоски полей, окрашенные в разные оттенки зелени.

— Может, пройдемся немного? — предложил Кесслер. — Я покажу вам свой парк и зверинец.

Все, кроме Мюллера, встали.

— Мне что-то лень двигаться. Я устал с дороги… — сказал он в свое оправдание.

— Этот номер у вас не пройдет, — указывая глазами на Зоську, прошептал Кесслер.

— Что такое? У меня и в мыслях не было!.. — поспешил отпереться Мюллер.

Он разозлился, что от Кесслера не укрылись его тайные помыслы, но от своего поползновения не отказался, и, как только все вышли, подсел к Зоське.

— Этот Мюллер совсем еще jugend[59], — сказал Кесслер, идя за Морицем напрямик по роскошным газонам.

— Warum?[60]

— Он остался умышленно, рассчитывая переманить мою девицу.

— У женщин бывают разные причуды.

— Но предпочтение они всегда отдают тому, у кого больше денег.

— Не всегда… не всегда, — прошептал Мориц: ему вспомнилась история Мелиной любви. — Где ты ее откопал? Роскошная самка!

— Что, нравится?

— Красивая и, видно, темпераментная…

— Даже чересчур и к тому же глупа как пробка. И вообще она мне надоела. — Он сделал недовольную гримасу, ударил тростью по кустам и, понизив голос, прибавил: — Хочешь, уступлю тебе?

— Предложение заманчивое, но принять участие в этом аукционе не могу — денег маловато.

— Ты заблуждаешься. Не забывай, что она — полячка, а значит, хочет, чтобы ей с утра до ночи клялись в любви, не изменяли и в конце концов женились на ней. Говорят тебе: она — дура. Целыми днями ревет, жалуется на свою судьбу, для разнообразия устраивает мне сцены, и я вынужден успокаивать ее по-своему. — У него сверкнули глаза, и он изо всей силы полоснул палкой по кустам, — Тебе это не будет накладно, а я все равно должен от нее избавиться, потому что собираюсь жениться.

— Говорят, на дочке Мюллера?..

— Это еще только проект, и ничего определенного пока сказать нельзя. Во всяком случае, я буду признателен тому, кто избавит меня от Зоси. Ну что, по рукам?..

— Покорно благодарю! У девицы есть брат и отец, которые наверняка не отличаются изысканными манерами, а мне жизнь дорога. К тому же я тоже женюсь…

Они присоединились к остальному обществу, и разговор прервался.

Кесслер подвел гостей к большим железным клеткам с обезьянами и, просунув сквозь решетку длинную палку, стал их дразнить. Едва завидев его, обезьяны метнулись в глубь клетки и, напуганные палкой, подпрыгивали до потолка, цеплялись за боковые стенки и пронзительно кричали от страха и злости; это вызывало у Кесслера веселый смех и побуждало дразнить их еще больше.

Звери в других клетках — а их было немало — при приближении хозяина начинали беспокоиться или злобно скалились.

Два токинских медведя — совершенно черных с белыми галстуками — с таким страшным ревом бросились на решетку, когда Кесслер ударил тростью по клетке, что все в страхе отпрянули, только он не двинулся с места и стал бить по огромным оскаленным мордам, наслаждаясь бессильной яростью животных.

— Это они, завидев меня, так ласково мурлычат, — с улыбкой заметил Кесслер.

Потом он подвел гостей к загородке, за которой паслись олени, — к ним он относился дружелюбно. Показал клетку с одичавшими собаками, которые при виде чужих, пришли в неистовое бешенство. Но хозяина они признали и, когда он вошел внутрь, стали лизать ему руки и лицо.

Были в зверинце и белые павлины с чудесными многоцветными хвостами.

Кесслер издал гортанный звук, и они, распустив хвосты, побежали по зеленому газону, затем остановились на значительном расстоянии и закричали пронзительными, какими-то металлическими голосами.

Компания не спеша направилась к дому.

На землю опускался вечер, закатные лучи еще золотили холмы, а над долиной пасмами синей пряжи висел, слабо колеблясь, туман, разрываемый верхушками деревьев и острыми коньками крыш.

Плеск речки, шелест деревьев и трав сливались в тихий монотонный звук, заглушаемый порой жужжанием майских жуков, пролетавших над головой.

За деревней, в канавах и прудах громко квакали лягушки.

Теплый влажный ветерок доносил издалека протяжный, печальный, точно погребальный колокольный звон, и глухие, тяжелые, как молотом по наковальне, звуки растекались, замирая в лесной чаще среди красных сосновых стволов, стеной стоящих за домом.

На веранде Вильгельм Мюллер покачивался в кресле-качалке; Зоськи там не было.

— Красивая, не правда ли? — с издевкой спросил Кесслер.

— Не столько красивая, сколько вульгарная…

— Что, не удалось сманить?..

— А я и не пытался, — со злостью ответил Мюллер и, чтобы скрыть замешательство и покрасневшую правую щеку, отвернулся и стал покручивать усы.

Кесслер насмешливо улыбнулся и пригласил гостей в столовую, так как лакеи распахнули настежь двери, за которыми виднелась анфилада с необыкновенной роскошью обставленных комнат.

Пальмы и множество цветов делали большую, овальной формы столовую похожей на сад где-нибудь в тропиках, а круглый стол посередине, словно витрина ювелирного магазина, сверкал хрусталем и серебром и, как драгоценными камнями, пестрел розами и орхидеями.

У окна сидели две из отобранных на фабрике работниц, две другие не пришли; разряженные, оробевшие, они сидели неподвижно, с испугом глядя на входивших мужчин.

А по столовой медленно прохаживались и непринужденно смеялись танцовщицы.

Это и был тот самый импортный товар, о котором поминал Кесслер и который Мюллер привез на один вечер из Берлина. Их было трое, но шумели они за десятерых, наполняя комнату вульгарной, развязной болтовней.

Сильно накрашенные, в безвкусных платьях с большими, до половины груди, декольте, обвешанные дешевыми украшениями, — тем не менее это были красивые, прекрасно сложенные женщины.

Ужин тянулся долго, и атмосфера за столом была натянутая.

Приятная расслабленность еще не наступила, и только танцовщицы громко отпускали циничные замечания и подшучивали над работницами, а те, подавленные, растерянные, вне себя от нервного напряжения, не поднимали глаз, не смели прикоснуться к еде и вообще не знали, как себя вести.

На помощь им пришла Зоська, а сидевший рядом с ней Мориц, чтобы приободрить их, заговорил с ними по-польски.

Кесслер, насупившись, втянув голову в плечи, молчал и с ненавистью поглядывал то на Зоську, которая оживленно болтала с Морицем, то на лакеев, и те под его грозным взглядом двигались еще проворней.

Его терзала ревность. Он хотел уступить ее Морицу, но глядя сейчас на ее веселое, улыбающееся лицо — такое красивое и открытое, на то, как, наклонясь к своему соседу, она внимательно слушает его, поминутно заливаясь румянцем, и с очаровательным кокетством подливает ему вина, он почувствовал, что ревнует ее.

Он велел бы ей сесть рядом с ним, если бы не боялся насмешек. И не в силах справиться с внезапно нахлынувшим чувством, которое к тому же приходилось скрывать, злился и хмурился.

После ужина перешли в гостиную, обставленную в восточном стиле: вдоль стен, обитых зеленым с золотой искрой штофом, стояли широкие, обтянутые шелком тахты со множеством подушек; зеленовато-желтый ковер устилал пол.

Низкие, квадратной формы столики перед тахтами лакеи уставили батареей бутылок, затем раздвинули занавес и на некоем подобии сцены появился и тотчас заиграл скрипичный квартет.

Развалясь, кому где заблагорассудится, гости запивали коньяком и ликерами кофе, которым беспрерывно обносили их лакеи; потом в ход пошли вина, стольких сортов и в таком количестве, что скоро все перепились.

Музыка продолжала играть, танцовщицы убежали переодеваться, а тем временем посреди гостиной расстелили натертый мелом линолеум.

Слышался громкий говор, смех, с шуточками и остротами из рук в руки передавали работниц, их целовали, щипали, тискали и они под воздействием вина и музыки, которая тоже возбуждала и горячила кровь, окончательно потеряли голову.