Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме

• Название: Убийство в Амстердаме
• Автор: Иэн Бурума
• Издательство: Издательство КоЛибри
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-389-00120-6

Однажды утром в Амстердаме известный режиссер и писатель Тео ван Гог, потомок знаменитого художника, ехал на велосипеде в киностудию. Молодой мусульманин хладнокровно выстрелил в него несколько раз и добил жертвенным ножом. Причиной расправы послужил фильм «Покорность», рассказывающий о жестоком обращении с мусульманскими женщинами, который ван Гог снял вместе с членом парламента Нидерландов Айаан Хирси Али, нажившей себе немало врагов открытой критикой ислама. Гибель режиссера потрясла маленькую страну, гордившуюся своей толерантностью, открытостью, гостеприимством по отношению к иностранцам, а также собственной моделью мультикультурализма. Иэн Бурума пытается обнажить причины случившегося и выявить символический смысл этой трагедии не только для Голландии, но и для всей Европы, где проблема интеграции мусульманских иммигрантов стоит сегодня как никогда остро, порождая всплески межэтнического и религиозного напряжения.

---

Процесс ассимиляции оказался медленным и трудным, и до конца было еще далеко. Но Айаан в совершенстве овладела голландским языком. Она до сих пор называет свою учительницу, доброжелательную женщину лет пятидесяти, «моя голландская мама». Когда охранники убедились, что Айаан ничто не угрожает, мы зашли к ней на чашку кофе. В доме царил образцовый порядок, нигде ни следа неряшливости или небрежности. Все находилось на своих местах. Бисквит был нарезан на безукоризненно ровные кусочки, а кофе заварен по всем правилам. И муж, и жена ясно дали мне понять, что их фамилия не должна стать достоянием гласности, так как они «боятся последствий, особенно после убийства Тео ван Гога». Неужели они действительно думают, что им что-то угрожает только потому, что они научили Айаан Хирси Али говорить по-голландски? «Меня это самого возмущает, – ответил муж, опрятный мужчина с коротко подстриженными волосами и светло-голубыми глазами, – но так уж сложилось. В Эде много марокканцев, и они могут быть весьма агрессивными. Вы слышали, как они радовались 11 сентября?»

Я не смог возразить ему. Возможно, он был прав. Я не мог представить себе более мирного и безопасного места, чем этот приятный провинциальный пригород в самом сердце Нидерландов. Но даже если он был не прав и никакой реальной опасности не существовало, сам факт, что они были так напуганы угрозой мусульманского насилия, показывал, к каким печальным последствиям может привести убийство одного общественного деятеля. Сточки зрения современной европейской пары, связанной с миром посредством телевидения и Интернета, Южный Манхэттен и Эде не так уж далеки друг от друга. Во всяком случае, не дальше, чем Палестина или Ирак от марокканцев, которые в «квартале спутниковых тарелок» смотрят новости из Касабланки, Бейрута или Катара.

Хотя она и перестала носить платок (чувствуя себя при этом немного виноватой), чтобы лучше адаптироваться к жизни в Эде, Айаан по-прежнему оставалась правоверной мусульманкой. Ее «голландской маме» приходилось учитывать ограничения, касавшиеся питания, кроме того, Айаан не притрагивалась к спиртному. Об этом мне было доверительно сообщено на кухне. Когда к нам вновь присоединилась Айаан, она и ее «голландские родители» стали, смеясь, делиться воспоминаниями о прошлом, но раз или два я заметил некоторую неловкость, возможно связанную с вещами, о которых лучше было не говорить. Не все воспоминания о жизни в Эде были приятными. Был болезненный момент, связанный с младшей сестрой Айаан, бунтаркой Хавейей, носившей короткие юбки в Кении и, вопреки воле матери, поступившей на курсы секретарей, а затем на работу в Организацию Объединенных Наций. Стремясь, подобно сестре, избежать нежеланного брака, она приехала к Айаан в Эде.

Сначала все шло хорошо. Менее чем за два года Хавейя научилась бегло говорить по-голландски. Но мятежная жизнь, похоже, имела для нее слишком тяжелые последствия. После нескольких лет, на протяжении которых инициатива в борьбе за свободу и независимость принадлежала ей, а не Айаан, она начала сдавать позиции, в то время как Айаан чувствовала себя на Западе все увереннее. Как раз когда Айаан перестала носить платок, Хавейя вновь надела его. Круг голландских друзей Айаан становился шире, а ее сестра замкнулась в себе и, лежа на кровати, отказываясь от еды, часами смотрела телевизор. У нее случались приступы плача, она чувствовала себя виноватой в том, что огорчила свою мать. Ислам был путем возвращения домой, к безопасности, к спасению, назад из этой холодной, равнинной страны. В один из очень холодных дней она сказала, повернувшись к Айаан: «Знаешь, почему эти люди не верят в ад? Они живут в нем».[28]

Айаан была в ужасе от того, что происходило с ее сестрой. Когда свободная жизнь на Западе была уже так близко, сестра начала тосковать по жизни в клетке. Такое же разочарование Айаан испытала, когда работала в приютах для мусульманских женщин, подвергшихся физическому насилию. Вместо того чтобы, подобно Айаан, видеть причину своих страданий в собственной культуре и религии, эти женщины часто уповали на ислам как на единственную надежду в своем безрадостном существовании.

Когда, перенеся нервный срыв, Хавейя все-таки вернулась в Кению, ей велели читать Коран и привели к ней колдунов для изгнания демонов. Когда у нее начинались приступы, ее избивали, чтобы усмирить. Началась паранойя, и она перестала есть. В 1998 году она умерла. Это был самый тяжелый момент в жизни Айаан. Отец сказал ей, что на то была воля Аллаха. Но ей становилось все труднее верить в это. Осознание того, что некоторые (а может, и многие) женщины не могут освободиться от оков даже в самых благоприятных условиях, вызвало у нее не только разочарование, но и раздражение, которое ей не всегда удавалось скрыть, когда она встречалась с этими женщинами лицом к лицу.

7

Айаан лишь намекнула на чувство вины, которое она испытывала, сбрасывая с себя цепи, связывавшие ее с прошлым: платок, запрет на спиртное, целомудрие и ограничения в питании. Ее переход от мусульманской веры к непоколебимому атеизму произошел не сразу. Изучая политологию в Лейденском университете, она жила со своим голландским другом по имени Марко. Самое важное табу было нарушено. Однако позже их отношения закончились. Он был пунктуальным и организованным, в то время как Айаан, по ее собственным словам, отличалась «непоследовательностью». Несмотря на растущие сомнения, она оставалась мусульманкой.

Марко не верил ни в одну из религий. Когда он дал ей книгу «Манифест атеиста», написанную голландским профессором философии Германом Филипсе, она отказалась читать ее. Дьявольское творение, подумала она. Спустя четыре года, когда она делила жилье с молодой христианкой из Эде, она попросила Марко прислать ей манифест. Это произошло через год после событий 11 сентября. Сомнения возникли у Айаан после споров с соседкой по квартире, которая отстаивала свою веру. На отдыхе в Греции Айаан, наконец, прочитала манифест. Он ставил те же вопросы, которые она задавала себе. «Теперь я была готова к этому, – писала она позже. – Я поняла, что Бог – всего лишь выдумка и что покорность его воле есть не что иное, как покорность воле сильнейших».[29]

Ислам больше не был для Айаан надежным якорем (или якорной цепью), он стал «проблемой». «Мы должны смотреть в лицо фактам и давать иммигрантам то, чего им не хватает в их собственной культуре: личное достоинство, – писала она. – В Нидерландах молодые мусульманские девушки с еще не потухшим взглядом не должны испытывать то, что испытала я».

Голландия – маленькая страна. С Германом Филипсе мы играли в одной песочнице в детском саду в Гааге. Я помню, что уже тогда он был очень важным ребенком и говорил с большой убежденностью. Высокий и красивый, имеющий пристрастие к галстукам-бабочка и французским фразам, он представляет собой довольно необычную и привлекательную фигуру, в некотором роде джентльмена девятнадцатого века. Он относится к тем людям, что олицетворяют высокую европейскую цивилизацию французского Просвещения и чувствуют себя дома в гостиных Гааги и за высокими столами» Оксфорда (где он, кстати, тоже преподает).

Они были идеальной парой: своевольная дочь сомалийского демократа с изысканными манерами аристократки и обаятельный голландский профессор философии, с пламенным красноречием говорящий о ценностях, к которым она стремилась: о разуме, порядке и свободе – совести, слова, предпринимательства. О романе между ними, из которого они не делали тайны, не стоило бы упоминать, если бы не тот факт, что в сознании Айаан интеллектуальная, политическая и сексуальная свобода были тесно связаны. Знакомство с работами Филипсе и с ним самим обеспечило ей место в самозваной элите публичных поборников Просвещения. Подобно всем неофитам, она отнеслась к этому серьезно. Как и ее единомышленник Афшин Эллиан, она вскоре почувствовала, что в стране, давшей ей приют, ее окружают мужчины и женщины, настолько морально опустившиеся, что на них нельзя рассчитывать в борьбе против сил тьмы.

8

Когда мы в первый раз встретились в Париже и переходили из кафе в кафе, приводя в бешенство ее голландских телохранителей, она говорила о Просвещении. Вначале она сделала мне выговор за то, что в статье, написанной для одного из журналов, о суровых обстоятельствах ее жизни говорилось так, как будто они могли служить объяснением ее взглядов. О ее аргументах, вполне справедливо заметила она, следует судить по их достоинствам. В их основе, объяснила она, лежат прочитанные ею произведениях Карла Поппера, Спинозы, Хайека и Норберта Элиаса. В «Кафе де Флор» она чувствовала себя в своей стихии, грелась в лучах летнего солнца и наблюдала за парнями и девушками, которые проходили мимо в легкой летней одежде, держались за руки, целовались и вообще стремились получить удовольствие от жизни. «Приехав из мира, где господствует племенной уклад, – сказала она, – я с такой радостью читала книги о людях как об общественных существах»*.