Мария Кунцевич - Тристан 1946

• Название: Тристан 1946
• Автор: Мария Кунцевич
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-8352-0172-9

Творчество Марии Кунцевич — заметное явление в польской «женской» прозе 1930-1960-х гг.

Роман «Тристан 1946» написан в 1967 году уже зрелым мастером. В нем по-прежнему сильны романтические мотивы, а сюжет восходит к древней легенде о Тристане и Изольде, хотя события разворачиваются в послевоенной Англии и все действующие лица — наши современники.

«Тристан 1946» — роман, задуманный в годы эмиграции, — своеобразная интерпретация древней легенды, миф в современных одеждах. История любви польского «Тристана» и ирландки «Изольды», лежащая в основе повести, по накалу страстей не уступает средневековому первоисточнику.

---

— Кэтлин, если ты не собираешься выходить замуж за Михала, ты должна привыкнуть жить без него.

— Я не хочу ни к чему привыкать. Мы потому и не хотим этого брака, что не хотим ни к чему привыкать.

— Слушай! Измена тоже может стать привычкой. Сегодня эта игра вас увлекает, а завтра надоест.

— Тогда мы умрем, Подружка!

— Дорогой профессор, я должна вам сказать, что столь долгое пребывание моего сына в вашем доме ставит меня в неловкое положение. Мой сын приехал ко мне. У меня есть средства, чтобы дать ему образование. Правда, условия у нас очень скромные, но это к лучшему, потому что его, по всей вероятности, ждет трудное будущее.

— Вот и вы тоже! Это ужасно! Все толкуют о будущем. Даже эта старая кукла Ребекка, даже Роберт — эта мумия с высохшими мозгами! Все требуют, чтобы сегодняшний день, который им решительно некуда девать, был принесен в жертву будущему, о котором у них нет ни малейшего понятия. Насколько я знаю, Михал вас часто навещает.

— Не в этом дело, профессор. Эти визиты меня не устраивают. Михал мой сын, и мне бы хотелось, чтобы он жил у меня постоянно.

Молчание.

— Вы хотите отнять его у меня? Не так ли? Во имя будущего. Но у меня нет будущего… И, по правде говоря, оно меня не интересует, потому что вот уже миллионы лет оно повторяется и всегда одинаково. Вы верите в будущее? Должно быть, отец Михала в него верил. Я не верю. Будущее давным-давно позади, вернее, его и не было. Время не движется, это мы уходим. Вы хотите, наверное, чтобы и я как можно скорее ушел.

— Профессор, ваше бытие — это ваши труды.

— Мои труды пишет теперь за меня кто-то другой, и он все переиначит. Мое бытие — это то, что я вижу и чувствую сегодня.

— Но что вы видите? — спросила я с невольным ужасом. — Мальчика, который потерял всякое представление о действительности!

Снова молчание.

— Я вижу и чувствую то, чего ждал столько лет. И то, что скоро уйдет. Двух молодых людей, которые меня любят.

Цветы расцвели и отцвели, снова приближалось Рождество. Теперешний разговорчивый Михал был от меня так же далек, как и год назад — молчаливый. Его визиты в Пенсалос становились все реже, теперь слова разделяли нас. Кэтлин, охмелевшая от его постоянного присутствия, тоже бывала у меня редко.

Я с тоской думала о праздниках. Но однажды под вечер вдруг все трое навестили меня. Первым на своем автомобиле приехал профессор, а через некоторое время Кэтлин и Михал, они ехали верхом через поле, чтобы срезать дорогу. Я почувствовала, что меня невольно разбирает зависть. Все трое были на вершине блаженства.

Как сейчас, вижу седого сухонького Брэдли в глубоком кресле перед камином, в котором пылают смолистые шишки, рядом на подлокотнике кресла сидит Кэтлин, в задумчивости положив руку на плечо профессора, а напротив них, прислонившись к полке, стоит Михал, улыбаясь им самой непринужденной в мире улыбкой, словно отцу и сестре. Коварное затишье! Уже через неделю мне довелось выслушать рассказ о том, как рухнул «Труро» моего сына.

До своего отъезда в Лондон Кэтлин и Михал несколько дней прожили у меня. В первый день они бродили по дому, будто во сне. Пытались помогать мне на кухне. Укладывали и снова распаковывали чемоданы. Целовались по углам. Когда я начинала покашливать, долго не выпускали друг друга из объятий, медленно приходили в себя и смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Только под вечер они снова обрели дар речи, мы проговорили всю ночь. Из их сбивчивых рассказов, возгласов и недомолвок я постепенно представила себе всю картину.

Дело обстояло примерно так. Кэтлин была нездорова, жаловалась на грубость миссис Мэддок. Получила оскорбительное анонимное письмо, любой шорох ее пугал. Как-то вечером, это было через несколько дней после их визита ко мне, профессор и Михал после ужина прошли в библиотеку, а Кэтлин поднялась к себе, собираясь лечь пораньше.

После ее ухода Брэдли попросил Михала завтра утром поехать с поручением в Плимут. Речь шла о нескольких книгах, доставленных пароходом из Голландии. Михал, разумеется, тут же согласился. Зная порядки на торговых судах, он считал, что пребывание его в Плимуте может затянуться на неделю. Ему захотелось непременно самому сказать об этом Кэтлин и попрощаться с ней перед дорогой.

Спальни помещались наверху. Двери, расположенные по одну сторону коридора, вели в большую спальню с огромным ложем, которую никогда не протапливали и в которой после смерти первой миссис Брэдли никогда никто не спал, оттуда двери вели в ванную, а из ванной в так называемую «французскую гардеробную», где Кэтлин устроила себе небольшой уютный кабинет и чаще всего оставалась там на ночь.

По сложившейся уже традиции профессор каждый вечер приходил сюда пожелать Кэтлин доброй ночи, она писала письма под его диктовку, они разговаривали, попивая шерри, слушали музыку. Иногда на несколько часов над тахтой гас свет. Оставшуюся часть ночи профессор всегда проводил на своей половине. Там же, рядом была и комната Михала. С тех пор, как Михал поселился в доме, свет над тахтой гас очень редко: Кэтлин, воспользовавшись своими связями, достала у лондонских врачей справку, в которой подтверждалось, что она страдает малокровием и потому ей рекомендуется воздержание.

Обычно любовники избегали встреч наверху. Но в последнее время Михал так осмелел, что, как только слышал за стеной шаги профессора, вернувшегося в свои апартаменты, тут же снимал ботинки и пробирался к Кэтлин. Именно так он решил поступить и на этот раз.

Вместе с Брэдли они вышли из библиотеки и поднялись по лестнице. Расстались на этаже. На той половине, где жила Кэтлин, было тихо, на полу перед ее дверью не было даже узкой полоски света. Двери в ее кабинет всегда были заперты, войти туда можно только через большую спальню и коридорчик, примыкавший к ванной. Кэтлин это выводило из себя, но миссис Мэддок и Эрнест уверяли, что ключ давно потерян и что пришлось бы менять старинный замок, но к чему, если есть и другие двери.

Осторожности ради, Михал дождался, пока не исчез светлый прямоугольник на траве — профессор погасил у себя свет. Дом, казалось, погрузился в сон. У дверей большой спальни ни души.

Михал провел ладонью по щеке и решил, что перед прощанием с Кэтлин ему необходимо побриться. Он помчался в ванную, руки у него дрожали, он слегка поранил щеку, но не придал этому особого значения, прижег царапину квасцами, сбросил ботинки, выставил их за порог и осторожно прокрался через спальню и коридорчик в кабинет.

Михал открыл дверь. Кэтлин спала. Он забрался под одеяло. Его губы коснулись губ Кэтлин, она проснулась «Смотри, смотри…» — Луч света обшаривал стены и потолок. Михал встал.

Не понимая, откуда падает свет, подошел к окну глядящему во двор, и в ту же минуту с крыши конюшни кто-то направил ему в лицо сноп света. Он отпрянул от окна, луч исчез. Минуту они сидели, не двигаясь. Придя в себя, Михал завернулся в халат и, бесшумно ступая по коврам, направился к выходу.

Как только он переступил порог большой спальни, зажглись канделябры. На кровати — во всей одежде — лежал Брэдли. Седые волосы падали ему на лоб, он смотрел в сторону, уставившись в какую-то точку на стене, чуть выше пола. Казалось, его знобит. Должно быть, он лежал так без движения весь этот час, пока Михал был с Кэтлин.

— Что ты здесь делаешь, Михал? — спросил он. На этот раз выработанная в годы оккупации находчивость не сработала. Михал молчал.

— Я принес Кэтлин аспирин, — наконец пробормотал он. — Она за ужином сказала, что у нее грипп.

Брэдли лежал все в той же позе. Михал двинулся к дверям, но на пороге наткнулся на Эрнеста, манипулирующего электрическим фонариком.

— Сэр, — докладывал Эрнест, — в этом доме завелся вор. Я не двинусь отсюда, пока не проверю гардеробной. Там, в стенных шкафах, кто-то есть. — Эрнест снова направил Михалу фонарик в лицо, осветив при этом и его фигуру в незапахнутом халате, из которого выглядывало голое тело, при этом он все время наступал на Михала, а тот все пятился и пятился.

Так они дошли до кабинета. Луч света был направлен теперь на Кэтлин, на ее смятую постель. На подушке темнели пятна крови. Эрнест осветил фонарем эти следы, потом направил его на подбородок Михала с красной полосой запекшейся крови возле губ.

— Мне кажется, сэр, я нашел вора! — крикнул он, обернувшись в сторону ложа.

Он схватил Михала за рукав и потащил в спальню, где по-прежнему неподвижно лежал на своем саркофаге Брэдли, а у комода стояла миссис Мэддок.

Михал хотел вырвать руку, но пальцы Эрнеста стали словно железными.

— Отпусти его, — сказал профессор, — и можешь собирать вещи. Ты уволен.

Михал стоял, словно окаменев. Брэдли наконец-то поднял голову и долго смотрел на него.

— Уходи, — сказал он, — уходи и больше не возвращайся.