Василий Росляков - Последняя война

• Название: Последняя война
• Автор: Василий Росляков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Да, мы знаем, - угрюмо сказал Дмитрий Васильевич, - но я не могу тебя, Калмыкова, послать на это задание.

Сказал, потом повернулся к начальнику штаба, на него вопросительно поглядел.

- Нет, - коротко ответил Кочура.

Тогда стоявший все время в некоторой растерянности Иван Скиба сказал:

- Соня права... Лучше бы она была не права. Но она права.

Он знал, что никто не осмелится первым сказать эти слова, и он сказал.

Нет, никто не боялся за себя лично, все боялись провалить задание фронта. Человек не вернулся. Женщина не вернулась. Нельзя одну неудачу поправлять другой неудачей.

На ночь глядя никто из гостей не захотел уезжать из отряда. Емлютин остался ночевать в штабной землянке, где он и Кочура долго разговаривали с Соней. Виктор и Славка спали у разведчиков, где тоже долго не ложились, ждали Соню.

Одетую под деревенскую молодуху на сносях, чуть-чуть подгримированную сажей от коптилки, чтобы подурней выглядела, утром ее провожали Дмитрий Васильевич, Кочура и Скиба. Все они сидели на емлютинской линейке и ехали лесной дорогой, разговаривая вполголоса о том, о сем, о погоде, о нынешней осени, о том, что в каком-то дальнем отряде слышали однажды ночью артиллерийскую канонаду, фронт, что ли, подходит; нет, фронт еще далеко, сказал Емлютин, но вообще-то, может, прорыв где-нибудь. Говорили о том, о сем, но думали о Соне. Конечно, беременная пройдет, но идти далеко, сначала ведь через мост, через Десну надо, это не так просто, а потом сколько шагать по селам, по деревням через немцев, через полицаев, кто такая, откуда, ха, беременная, а поглядите, может, врет, да мало ли что от этих зверей можно ожидать, а там, в Унече в этой, в пекле, все там немцем кишит на этом узле железных дорог.

- Ладно, - сказал Емлютин Дмитрий Васильевич, - ладно, Соня, как только вернешься - сразу на Большую землю, и спрашивать у твоего Скибы не будем.

Скиба не стал спорить, молчал, держал Сонину руку в своей руке. Вот уж последняя полянка, дальше опушка, за опушкой поле, к Десне сползает, хотя Десны совсем не видать. Аза Десной немцы. Все, хватит, тут, Дмитрий Васильевич, надо остановиться. Дмитрий Васильевич натянул вожжи. Приехали. Сошли с линейки, остановились на дороге, затравеневшей, давно не езженной, даже в колеях трава растет. Присели напоследок кто где, Соня с Иваном на подножке линейки, Кочура и Дмитрий Васильевич на приступочке дороги, поставив ноги в глубокую колею. Ну, поднялись, слова какие кто мог сказали, за руку попрощались, и Соня с Иваном пошли к опушке. Там постояли немного, обнялись, потом Соня легонько оттолкнула Скибу, провела рукой по его лицу, по груди и медленно отвернулась, пошла. Скиба смотрел ей вслед. Смотрели вслед Соне и Дмитрий Васильевич с Кочурой. Для них она уже была далеко и была маленькой темной фигуркой под низким пепельным небом. От Ивана Соня была еще не так далеко, он еще различал клетки на ее теплом платке. Но она уходила все дальше и дальше и становилась все меньше и меньше и для Ивана. Потом Скиба вернулся к линейке. Еще все втроем смотрели на маленькую одинокую точечку, почти незаметно перемещавшуюся по зеленовато-бурому полю.

- Двое пошли.

Ни для кого, только для самого себя, вполголоса, сказал Дмитрий Васильевич, не отрывая глаз от чуть заметной точечки.

- С дочкой или сынком, двое... Простят ли нам когда-нибудь?

Скиба отвернулся и стал каблуком сапога выдавливать в травянистой сырой земле лунку, приминая, втаптывая в землю еще живые, еще зеленые перышки, былинки, листочки.

Виктор Цыганков и Славка, встав рано, уехали в Смелиж. Теперь Славка лежал на нарах политотдельского общежития и писал заметку в номер. Поговорили с Ласло, потом Ласло сел за венгерскую машинку сочинять листовку к венгерским солдатам, а Славка лег на нары писать свою заметку "Отважная партизанка".

"Скоро будет уже год, как отважная партизанка Соня К. бок о бок со своими боевыми товарищами сражается..." - писал Славка, зачеркивал и начинал по-другому. "На боевом счету отважной партизанки Сони К. семнадцать уничтоженных фрицев..." И опять зачеркнул. Заметка не шла, не получалась. Потому что перед ним стояла беременная, с детскими глазами Соня Калмыкова, и с ней было совсем не то, о чем хотел писать Славка; живая, она мешала ему писать его мертвую заметку. Славка задумался над всем своим писанием, над этим литературным делом, и понял вдруг, какое оно сложное и трудное.

8

Опять в лесах стояла зима. Опять лежал снег, чистый, глубокий. Все завалило: землю, лес, речку Десну, речку Навлю, речку Неруссу, города и села, где хозяйничали немцы, где жили и терпели гнет войны мирные жители, занесло землянки, где жили партизаны, народные мстители. Тропинки и дороги - тоже завалил снег, и следы пожаров, выжженные деревни, пепелища, места казней, всякие карьеры и овраги у лесохимзаводов. Все стало белым. И земля со своими лесами и жилищами людей опять стала молодой, чистой, свежей, вроде на ней и войны никакой нет.

Давно уже вернулась Соня из глубокой разведки, из Унечи, давно уже отправлена на Большую землю, и Скиба Иван уже получил с десяток писем от Сони. В каждом письме она пишет почти только о ней, об их дочурке, для которой никак не могут они подобрать достойного имени. Идея у них такая, чтобы имя дочери сохранило память о партизанских днях, напоминало им об их встрече в партизанском лесу, об их молодости. Уже решили было Миной назвать, но ребята, товарищи Ивана, отсоветовали. Вырастет девочка, начнут минеры смеяться, острить всячески, заминировать, разминировать и так далее. Не пойдет. А дочурке уже полтора месяца, а имени все еще нет. В последнем письме Соня написала так: пусть будет Любой, как звали маму. Мама ведь погибла в бою, вот и память будет. Что же, Иван не возражает, пусть будет так.

Да, зима лежала уже прочно.

Кобыла "Партизанской правды" теперь запрягалась в сани, и Славка разъезжал по своим командировкам в санях. На нем высокая белая шапка и белый овчинный полушубок. Шапкой он разжился тут, на месте, в одной партизанской деревне, полушубок - с Большой земли, новенький, еще каляный, еще не обмятый хорошенько, и, когда Славка перепоясывался ремнем, полушубок сильно топорщился. И оружие было теперь у Славки другое, тоже новенькое, с Большой земли, пистолет-пулемет Шпагина, ППШ. На ремне висел, на шее, к груди прилегал наискосок, прикладом к правой руке, а стволом в стальной рубашке, в кожухе с продольными вырезами для охлаждения - стволом этим к левому плечу. ППШ. Черный весь, только приклад коричневый, мореный. Диск тоже черный. Семьдесят один патрон в диске. Семьдесят одного фрица можно убить. Когда Славка бывал в боях да в засадах, тогда он носил простую винтовку, потом карабин, та же винтовка, только ствол укорочен, теперь ездит по отрядам, пишет, - пишет да ездит, а вот автомат новенький выдали, ППШ, семьдесят один патрон. Придется ли употребить его в дело? Кому-то, какому-нибудь бойцу, он, конечно, нужней, но Славка привязался к этому пулемету-пистолету, полюбил его и никогда с ним не расстается, ночью даже на гвоздь не вешает, а ставит в головах топчана на пол, протянул руку - и тут он, твои ППШ. Любил Славка на белой санной дороге, в белом лесу, на подъезде к землянке, дать очередь в заснеженную черноту леса. Даст очередь - и ППШ в руках, и сам Славка забьются, заколотятся на короткий миг горячей дрожью, боевой лихорадкой, и много чего услышится в этом коротком горячем колотении. Д-д-д-д-д-д-дрррррррр... - раздастся вдруг в тишайшем лесу. Славка едет. И кобыла, стригнув ушами, бойчей побежит. Землянка близко.

Нюра Морозова, в платочке до самых бровей, поднимет голову над наборной кассой, задержит в воздухе руку с маленькой буковкой и стеснительно улыбнется.

- Во, Нюр, - скажет она другой Нюрке, - Слава едет.

- Патроны переводит, - без всякой злобы скажет Иван Алексеевич, печатник круглоглазый.

А тут и Славка на пороге. Выпряжет лошадь, поставит под навес, и вот уже сам на пороге, веселый, в белой высокой шапке, в белом полушубке, с автоматом на груди. Теперь и в Смелиже, и в отрядах, везде, где если речь зайдет о Славке, говорят: а это в полушубке, с автоматом.

Правильно, это он.

- Привет! - сказал, веселый, с порога.

- Чего патроны зря переводишь?

- Молчи уж, вояка нашелся. - Это Нюра заступается за Славку.

Смеются все. Потом Славка, не снимая своего оружия, своего полушубка, лезет в карман и достает оттуда одну, другую и третью папиросы, настоящие папиросы "Казбек". Одну протягивает Александру Тимофеевичу, и тот от удивления делает рот трубочкой - о! - вот это, Вячеслав Иванович, сюрприз; другую подает печатнику, Ивану Алексеевичу, тот просит вставить папиросу в рот, ловит ее толстыми губами, потому что руки у него сплошь в краске, что-то с валиком у него не ладится, плохо краску катает.

- Слава, да не давай ты ему папиросу, не переводи добро, - говорит Нюра Морозова. - Ты лучше мне дай.

- А тебе, Нюра, зачем?

- Надо. Когда курить нечего будет, я ее тебе подарю.