Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

Заметки о Пушкине[183]

В этих заметках едва ли сказано о Пушкине что-нибудь новое. В большинстве из них общепринятые представления утверждаются как правильные. Но стремиться к тому, чтобы непременно высказать взгляды, противоположные общепринятым, было бы предвзятостью. Важно подходить к предмету исследования непредубежденно. Не надо стараться говорить новое или старое, а надо стараться говорить верное. Не надо говорить новое, а надо говорить заново.

***

Не только в творчестве, но и в жизни Пушкин есть гениальность. И его стихи, и его жизнь гениальны одним и тем же: своей особой парящей легкостью. Это легкость, проистекающая не из отсутствия внутреннего веса, а из соразмерности тяжести с движущей ее силой.

***

Для Пушкина характерна высота — он парит над вещами, а не ходит между ними. Достоевский глубок. Толстой широк. Пушкин высок; высота полета уже как к своим следствиям приводит к широте обзора и к глубине проникновения: чем выше поместить глаз над уровнем воды, тем глубже он в нее проникает. Пушкин, совсем не желая быть глубоким, был им «поневоле». Есть писатели, хотящие казаться глубже, чем они есть, — «мутящие свою воду, чтобы она казалась глубокой». Есть писатели, скрывающие свою глубину. Таков Пушкин: он настолько прозрачен, что его глубина не сразу заметна.

***

Пушкин — и как художник, и как личность — редкий случай цельного и вместе с тем сложного человека. В большинстве случаев сложность сопровождается внутренней распущенностью («мягкотелый интеллигент»), цельность — примитивностью. В Пушкине противоположные начала сочетаются в единство: созерцательное и волевое начало, традиция и новаторство, трезвость и пафос, скепсис и жизнеутверждение, культура и самобытность. Культурность Пушкина, например, шла не во вред, а в пользу его самобытности. Самый «западный», «самый европеец» из русских писателей, он вместе с тем наиболее национален. Разве не удивительно, что лицейская кличка самого русского из всех русских поэтов была «Француз».

***

Пушкин не был ни ленив, ни празден, хотя и любил воспевать эти качества. Он работал очень усидчиво и напряженно, со страстным стремлением к совершенству обрабатывал написанное. Но все же нынешняя критика очень преувеличивает его «сальеризм». Сущность Пушкина, несомненно, чисто «моцартовская»:

Задумаюсь, взмахну руками,
На рифмах вдруг заговорю.

«Моему Аристарху»

Как каждый профессионал, Пушкин мог писать и без вдохновения, но в своих письмах нередко ссылается на вдохновение как на одно из условий успешности своей дальнейшей работы.

«Написать что-нибудь мне бы очень хотелось; не знаю, придет ли вдохновение» (из письма жене 15 сент. 1834).

Часто заменяет он высокопарное слово «вдохновение» более скромным и деловым выражением «распишусь»:

«Погожу еще немножко, не распишусь ли» (письмо жене 25 сент. 1834);

«Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только)…

Авось распишусь» (ей же, 2 окт. 1835).

***

Русские, как и сам Пушкин, всегда смотрели немного свысока на всякое «корпение»:

«А какой-то ученый немец написал о них пространную диссертацию» (из предисловия Пушкина к «Песням западных славян»). «Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж начнет писать!» (из письма жене 11 окт. 1833).

Это неправда, но передает «дух» Пушкина. Таким его видела Россия, таким он и сам не прочь себя видеть.

***

И как поэт, и как человек Пушкин в высшей степени русский. Нежнейшая лиричность при полном отсутствии сентиментальности, зрелая мудрость при полном отсутствии мудрствования, внутренняя религиозность (умиротворенность, жизнеутверждение) при полном отсутствии ханжества — его характеризующие черты. Может быть, Пушкин оттого так и полюбился России, что в нем совсем нет духа показной самодовольной добродетели. Наоборот, в нем очень сильно противоположное, типично русское качество: стыдливая сдержанность, глубокое духовное целомудрие. Он охотно подчеркивает свои недостатки, умалчивает о достоинствах. Он скрывает свою серьезность, доброту, трудолюбие, внутреннюю религиозность, подчеркивает лень, легкомыслие, свободомыслие.

***

Пушкин обыденно добр, совсем не «нравственен», но очень благороден (на врожденное благородство Пушкина указывал уже Розанов).

***

Кто-то сказал про Толстого: «Гениальный средний человек». То же можно было бы сказать и о Пушкине. Лермонтов, Достоевский. Гоголь не только как художники, но и как люди не были средними, это люди странные, чудаки, монстры. Пушкин вполне «нормален», здоров. Лучшая характеристика его дана Инзовым[184]: «Добрый малый». Близка к этому юношеская автохарактеристика самого Пушкина:

Здесь Пушкин погребен: он с музой молодою.
С любовью, леностью провел веселый век:
Не делал доброго — однако ж был душою
Ей Богу, добрый человек.

«Моя эпитафия»

***

Установилось мнение, что одаренность дает право на душевную распущенность. Пример Пушкина показывает, что можно быть гением, не будучи неврастеником.

***

«Великий Пушкин — малое дитя» (Дельвиг[185]).

В Пушкине много детскости:

«Поздравляю тебя, моя радость, с романтическою трагедиею, в ней же первая персона — Борис Годунов! Трагедия моя кончена. Я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши, и кричал: Ай да Пушкин, ай да…» (из письма Вяземскому, 1825)[186].

Пушкин зрел и вместе юн. Детскость Пушкина связана с его насыщенностью жизнью. Дети живы — они смеются или плачут, в них отсутствует середина, скука. В Пушкине есть именно та детскость, которую рекомендует Евангелие, говоря «будьте как дети»: детская непосредственность, свобода, радостность, детские светоносность и лучезарность.

***

В Пушкине есть детская, дикарская невинность (м<ожет> б<ыть>, сказывается негритянская кровь). Как сказал однажды Г. Адамович, Пушкин «лишен (свободен от) чувства греха». В Пушкине есть «райскость». Пушкин (особенно молодой) — это живущий в раю Адам до грехопадения.

***

У Достоевского чёрт рассказывает Ивану Карамазову о француженке-крестьянке, которая с ангельским неведеньем греха оправдывала свою снисходительность к многочисленным любовникам: «Ah, mon pere, ca lui fait tant de plaisir, et a moi si peu de peine»*[187]. Подобное отношение к «греху прелюбодеяния» было и у «повесы» Пушкина: и мне приятно, и ей приятно, за чем же дело стало?

[* Это доставляет ему такое удовольствие, а мне так мало труда! (фр.).]

***

Мы, Шемзелдин со чадами своими,
Мы, шейх Гафиз и все его монахи, —
Особенный и странный мы народ.
……………………………………..
В греховном море вечно утопая,
С раскаяньем нисколько не знакомы,
А между тем свободные от злого,
Мы вечно дети света, а не тьмы,
И тем вполне непостижимы…

«Из Гафиза». Перевод Фета

Существует особая мораль — «мораль Гафиза». Это отнюдь не гедонизм, не эпикуреизм, не что-либо подобное: мораль Гафиза не только в накоплении, но и в отдаче, не только в захвате, но и в расточении жизненных богатств — дружбе, любви, борьбе, творчестве, даже самопожертвовании — готова видеть возможный источник радости. Она проповедует полное принятие жизни как высшей ценности, независящей от преобладания в ней светлых или темных сторон, проповедует радостное использование каждого мгновения жизни. Ее можно было бы формулировать в простом положении: радуйся жизни и не мешай радоваться соседу, даже по мере сил помогай ему в этом.

Эта своеобразная «мораль Гафиза» — мораль Пушкина.

***

Мы хвалим Бога, хваля его творение: любуясь Его звездами или Целуя созданных Им женщин. Бог, наверное, радовался, видя с какой полнотой чувства принимаются юным Пушкиным Его жизненные дары. Так радуется хозяин, глядя на гостя, которому понравилось его угощение, или отец, угодивший сыну подаренной игрушкой. Бог любил Пушкина, как любила бабушка Татьяна Марковна из гончаровского «Обрыва» тех гостей, которые «много кушают».

***

У Пушкина не было прямого интереса к религии.

«Читая Библию, святой дух иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира» (из письма неизвестному лицу. 1824).