Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

2. Предки

Что же такое мои предки — я или не я? С одной стороны, конечно, это не я: я совсем особенная, они сами по себе, а я сама по себе. С другой стороны, как тонкое-тонкое волокно, как одна нить, струя, я все же таилась в каждом из них, и притом во всех одновременно, наряду с миллионами других волокон и струй. Я от века была задумана, ожидалась, желалась, но сперва замысел был очень расплывчат. Я была разбросана по всему миру едва приметными намеками на себя. Лишь медленно оформляясь, заглухая в одних ветвях и упрямо просачиваясь в другие, я постепенно стекалась к одному руслу. И только вполне созрев, я наконец закруглилась, как водяная капля, и оторвалась от ветви.

Последним звеном, связующим меня с цепью предков, чашечкой на стебле, была моя мать. Я помню состояние, когда будучи самой собой, я в то же время еще была и ею, когда «я» и «мы» непостижимым образом сливались в нашем сознании.

Я или она сидела в кинематографе, отдавшись серому монотонному мерцанию экрана? Кругом, помню, была темнота, очертания кресельных рядов в бледном световом тумане, силуэты редких зрителей. Слева, близко, скорее чувствовался, чем был виден, странно-знакомый мне человек (впоследствии я узнала его в моем отце).

Я смотрела… Или не я смотрела, а моя мать? Ведь в это же самое время я уже нежилась, свернувшись, где-то в невообразимой глубине, в каких-то ни для кого неприступных, только меня одну ревниво обнимающих недрах. Я была и там и здесь одновременно, сидела в кинематографе и дремала зародышем в своем собственном чреве. Как часто в то время непонятные чувства волновали меня — неизвестно откуда идущая тревога, беспричинная радость: и нельзя было разобрать, кто же из нас взволнован: мать, или я, или обе вместе. Я беспокойно двигалась, моя рука или нога вжималась во что-то упругое, гладкое, влажное…

3. Рождение

Мое утробное существование длилось долго. Была вечность — темная, теплая, — своеобразная, но полная жизнь, имевшая свои радости и горести, в самой себе замкнутая, отличная от всякой иной. Жизнь как жизнь — я думала, что другой и не будет, что так будет всегда, что это и есть жизнь самая настоящая. Ведь, в конце концов, какой-нибудь солитер так и не знает ничего другого.

Но, по-видимому, и вечность когда-нибудь да кончается. Мое спокойствие стало все чаще нарушаться. До сих пор вполне удовлетворявший меня мир становился мне тесен. Появилось томление по надвигающемуся новому, уже волновавшему меня неясными предчувствиями и обещаниями. Старое рушилось. Надвигался конец света. Заботливое лоно, так долго пестовавшее меня в своей глубине, теперь восстало на меня, не желало больше меня знать. Задыхающаяся, я протискивалась сквозь какие-то бесконечные коридоры. Так описывает Толстой переживания умирающего Ивана Ильича: его вталкивали в узкий мешок, в сходящуюся воронку, пока не мелькнул в глубине ее свет. Я умирала. И свет, который и для меня наконец засиял, был настолько нов, ни на что не похож, что и его я не смогла принять как избавление. Когда наконец мир распахнулся передо мной и его простор захлестнул меня, — я ничего не могла понять, я была только оглушена раздавлена тем грохочущим, жгуче-холодным, что хлынуло на меня со всех сторон. Острый, режущий ветер пронизал, затопил, заполнил меня — первый вздох расторг мою грудь. Я лежала, открытая новому миру, совсем одна, лицом к лицу с этими огромными, нависшими надо мною стенами, черными окнами, черным небом за ними. Не было больше преград между малою мной и звездной бесконечностью вокруг меня.

4. Питание

Первое время я чувствовала себя в новой жизни неуверенно. Все мои силы были направлены только на то, чтобы в ней удержаться, не потерять равновесия. Оглушенная напирающей со всех сторон пестротой, я духовно жмурилась, чтобы не впустить в себя этот хаос и не дать себя раздавить окончательно. И была совершенно беспомощна,

приходилось всецело положиться на поддержку извне. Мою философию того времени можно выразить формулой: родили — так и заботьтесь. Ответственность была не на мне. Отсюда мой тогдашний тон: я никогда не просила — знала, что имею право требовать. Если бы все меня покинули, я не унижалась бы, не умоляла — угрожающе покричала бы некоторое время и, если бы все-таки никто не откликнулся, умерла бы одиноко и гордо.

На мое счастье, никто, по-видимому, не собирался поступать со мною так жестоко. Напротив, вскоре я заметила, что окружена атмосферой заботы и благожелательности.

Первая проблема, взволновавшая меня, — вопрос о питании — оказалась уже разрешенной. Каждый раз, когда я чувствовала на своих губах мясистую упругую массу соска, так удивительно подходившего по своей форме к моим губам, и могучая жидкость широко проливалась куда-то в самую сокровенную глубину моего утлого тела, я с удовлетворением отмечала, что на первое время этим, в сущности, исчерпываются все мои потребности. Я сразу оценила по достоинству всю прелесть и важность этого акта. Он на долгое время стал моим единственным настоящим делом — радостью и долгом одновременно. Это было, в общем, неплохое время: при внешней беспомощности наступило большое внутреннее спокойствие. Я ела, спала, росла и знала, что ничего большего от меня пока не требуется. Никогда впоследствии мой путь, моя задача мне не были так ясны, никогда так блаженно не совпадали обязанность и наслаждение, должное и желанное.

5. Работа над собой. Голос

Однако едва мои силы несколько восстановились, я поняла, что оставаться пассивной нельзя, что надо пойти миру навстречу и со своей стороны приложить все усилия, чтобы в нем закрепиться. Прежде всего надо было прибрать к рукам врученное мне, еще совсем не прирученное тело — комок нервов и мускулов, который отныне должен был надолго стать моим обиталищем и оружием. Если уже в утробной жизни я пользовалась иногда своей властью над ним, играя, заставляла двигаться его руки и ноги, то это была именно игра, детская забава, бесцельные и бессистемные разряды накопившейся энергии. Теперь предстояло научиться пользоваться моей властью осмысленно.

Первой задачей, которую мне надлежало разрешить собственными силами, был мой голос. В этом мире, где единственным средством общенья между отдельными жизненными центрами служат звуковые сигналы, это было, по-видимому, единственное средство сообщения между мною и внешним миром, а между тем я владела им очень несовершенно. Взрослые плохо представляют себе все трудности этого дела, им кажется, что никакого умения для него и не надо, достаточно простого желания. В действительности это не так: крик, как и всякое другое искусство, требует своей культуры, своего мастерства. Надо было набрать в легкие воздух (что само по себе уже не так просто), надо было резко его вытолкнуть, направляя воздушную струю на голосовые связки и одновременно растягивая их до требуемого напряжения. Совместить все это в одном акте было нелегко. Бывали осечки: удачно зазвучавший крик часто срывался, переходил в бесформенное пыхтение, я сконфуженно умолкала. То струя не попадала на связки, то запас воздуха оказывался недостаточным; только полное совпадение всех условий обеспечивало удачу.

Я не говорю уже о нюансах, об интонациях; первое время я не думала о них. Только два-три месяца спустя я овладела своим голосом достаточно полно, научилась передавать им любые оттенки моих настроений. Даже взрослые (надо сказать, ценители тупые и маловосприимчивые) в конце концов научились понимать меня: хочу ли я есть, хочу ли, чтобы меня перепеленали, или ничего не хочу, а просто упражняюсь или забавляюсь.

6. Руки

Справившись с голосом, я обратила, внимание на свои руки. Волевой разряд пускается в нерв, вызывается сокращение мускулов, рука дергается, перед вашими глазами мелькает что-то розовое — все это очень занимательно, но имеет и свои неприятные стороны: вслепую брошенная рука часто попадает совсем не туда, куда следует, бьет вас по лицу, царапает щеку или запутывается пальцем в глазу; порой даже не знаешь, как выйти из создавшегося неприятного положения. Поэтому скоро поняла необходимость систематических упражнений. Наиболее частым было сведение рук кистями друг к другу. Руки разбрасываются в стороны, затем медленно сближаются, концы пальцев должны сойтись. Иногда это удается, чаще не удается. Рука начинает уходить куда-то в сторону, забирает то вверх, то вбок, теряешь всякое представление о направлении, теряешь всякую власть над собой, приходится бросать все и начинать сначала. Если вы хотите понять мое переживание, попробуйте рисовать, глядя только на отражение в зеркале, — вы почувствуете, какою беспомощной я была в то время, когда воля, зрение и мускульное чувство еще не были координированы во мне. Я работала сосредоточенно, то добиваясь сравнительного успеха, то снова утрачивая найденный было прием. Но я была настойчива и терпелива.