Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

• Название: Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
• Автор: Гавриил Троепольский
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Во второй том Собрания сочинений лауреата Государственной премии СССР Г. Н. Троепольского вошли роман «Чернозем», рассказ и очерки. Издание сопровождено примечаниями И. Дедкова.

---

— Брешешь ты, — выразил сомнение козинец. — Из губернии с портфелями ездют.

— А тебе что: обязательно надо, чтобы из губернии? — спросил Федор. Не дожидаясь ответа, добавил: — Будешь лошадей держать и… слушать, что буду говорить.

— Ты лучше не спрашивай ничего. Когда вас кольями дубасить начнут, то не спросят — из губернии ты аль из волости. А прямо по челке и вперехрест. Понял? — убедительно пояснил Матвей Степаныч.

— Оно так, — нерешительно согласился мужик, — Вот они и наши. Почти все топают.

Козинские крестьяне собрались около Федора и удивленно смотрели на него. А он сказал тоном, не допускающим никаких возражений:

— В драку не вступать. Не убегать — побьют: пьяные. — Он вышел из тарантаса и указал вправо: — Вот тут станьте все, подальше от лошадей, чтобы не пугались. Давай заходи.

Тот крестьянин, что бегал собирать односельчан, сказал уныло:

— И на кой ляд нам земля эта, если оно так выходит.

Остальные молчали, сгрудившись небольшой толпой. Но вдруг один из козинцев крикнул:

— Кто с лопатами и с сажнями, заходи наперед.

— Цыц! — цыкнул на него Федор. — С лопатами и сажнями — назад!.. Матвей Степаныч, иди к своим. Сам понимаешь.

— А ты держи лошадей хорошенько… «губернатор», — сказал Матвей и затрусил туда, где Андрей собрал около себя группу, которая росла по мере того, как подъезжали и подходили другие, отставшие.

— Стой! — крикнул Андрей. — Что хотите делать?!

Но толпа обтекала его и, с криком и руганью, быстро плыла по полю.

Вот Виктор Шмотков подскакал к козинской группе, а за ним — ватага пьяных, что вывалились со двора Сычева. Подвалила вся толпа — бурлящая, возбужденная. Кто-то пронзительно-высоко крикнул:

— Бе-ей!

Виктор поднял ось и рванул повод. Но лошадь покрутила задом и — ни с места, будто кто-то ее держал. От этого Виктор еще пуще взбеленился, спьяну, не глядя лошади под ноги, и заорал:

— Гра-абю-ут!!! Бей-ей!

Позади Виктора — выстрел. То Андрей выстрелил вверх и, заскочив наперед, крикнул:

— Стоять, мать вашу…

На секунду все замерли. Паховцы и козинцы были уже близко друг от друга, метров на пять-шесть. И в этот момент из средины козинцев вышел Федор и стал между толпами. Стало тихо. Отчетливо пел в небе жаворонок. Многие подняли головы вверх, будто первый раз в жизни услышали волнующую трель.

А Федор спросил негромко:

— С кем это собрались воевать, товарищи? Уж не со мной ли опять?

Никто не ответил. Один из «воинов» пьяно попробовал крикнуть:

— Бе-ейтя!..

И слышно было всем, как этого крикуна кто-то из соседей шлепнул чем-то по рту так, что послышался смешной звук, похожий на «поп-п!».

Андрей привстал на стременах и приказал:

— Ра-асходись!

Вот задние потащились к дому, передние зашевелились, потихоньку опуская колья на землю, меж людей, так, будто и не было у них никаких кольев. Виктор Шмотков тоже хотел опустить свою ось, но решил: «Пригодится дома, на загородку». И стал поворачивать лошаденку. Но — странно! — она ни с места. Глянул Виктор вниз и увидел: Матвей Сорокин держал его лошадь за узду ремешком, которым всегда подпоясывал свои порты. Дед смотрел на Виктора снизу вверх и сердито сказал:

— Ты! Вояка! На врага, что ли, собрался! Охальник! Бесстыжие глаза!

Виктор нагнулся, чтобы отцепить ремень деда, но тот выдернул из кольца удил ремешок и больно хлестнул им по заду Виктора. Ударил Матвей Степаныч изо всей силы, хлестко, сопровождая назиданием:

— Это тебе, Витька, на память рубец останется: к своей земле задом не прирастай крепко. А то, ишь, зад-то у тебя колючий — норовишь прилипнуть, подкулачник. Вот так! — И еще раз хлестнул.

Оно и не так уж больно показалось Виктору, как стыдно. И сказать нечего. Сразу из Виктора выскочил весь хмель, а с ним вместе выскочила и смелость.

А тем временем, когда бабы и ребятишки бежали следом за пьяными, Зинаида кричала:

— Бабоньки! Бабоньки! Стойте! — Она обернулась лицом к ним и, подняв руки, крикнула: — Стоять!

Женщины остановились, тяжело дыша. Впереди всех — сухая, изможденная Алена Шмоткова, жена Виктора. Подол юбки у нее был подоткнут, обнажая костистые ноги до колен, в руках она держала половую тряпку, мокрую и истрепанную (должно быть, мыла полы, да так и выскочила). Глаза у нее бегали из стороны в сторону, платок сбился. Алена выкрикнула:

— До коих пор он, сука, будет поить наших мужиков?!

— Тихо! — крикнула и Зинаида. — Бабоньки! Слушайте. Там Андрей и Федор: они не допустят драки. Не бегайте туда. Не надо.

— Своих мужиков проучить надо! — кричала неистово Алена.

— Насчет своих — дело ваше. А туда не надо бегать. Бабоньки, или уж мы дикари какие? — увещевала Зинаида, — Не надо.

И все остыли. Только Алена кипятилась:

— А Сычу я в глаза плюну! Плюну, ироду!

Но вот из-за пригорка показались сначала пешие, группами, а потом и конные. Впереди, на тарантасе, ехали шагом Федор и Матвей Степаныч. Позади всех верхом — Андрей Михайлович.

— Эй, вы! Супостаты! — «приветствовала» Матрена Сорокина. — Налили буркалы-то да и сбесились. Палки на вас нету, заскорузлые черти!

«Воины» шли молча, даже и не возражая против того, что они «супостаты». Виктор Шмотков угрюмо опустил голову. Ноги у него болтались низко, почти над землей (так мала была лошаденка и так длинны были ноги), а ось он держал под мышкой. Его супруга подскочила к нему, перехватила удила и с силой потащила его с лошади, крича:

— Ах ты ольшина сухостойная! А ну слазь, шкелет! — Она стащила-таки его сверху и начала молотить мокрой тряпкой по лицу, приговаривая: — Ах ты идолище! За водку готов родной матери сиську отгрызть, подлюга пьяная! — и лупила так звучно, что шлепки эти разносились далеко по полю.

Какие там жаворонки! Их уже никто не слушал.

Некоторые женщины вместе с Матреной Сорокиной хохотали, некоторые угрюмо пинали мужей кулаками в спину и что-то тихо приговаривали. Очень здорово приговаривали, так здорово, что писать об этом невозможно.

А Зинаида дождалась Андрея. Он соскочил с лошади и подошел к Зинаиде. Она посмотрела добрым, благодарным взглядом. Андрей понял эту молчаливую благодарность. Он взял руку Зинаиды в свою, посмотрел на эту руку, пожал и, не поднимая глаз, задумчиво спросил:

— Простила?

— А чего прощать-то, чудак ты этакий?

— Да как же… Все-таки…

Зинаида уже весело рассмеялась и сказала:

— То ли мне тебя прощать, то ли тебе — меня.

— Это ты… насчет Ванятки Крючкова?

— Что-о? — недоумевающе пропела Зинаида. Лицо ее покрылось краской. — Что ты сказал?

— Я ж думал… что у тебя с ним… тогда-то…

Зинаида вскинула на него неистовый взгляд и вдруг отрезала:

— Дурак ты, хоть и председатель сельсовета! — и пошла прочь. Потом обернулась, дождалась, когда он подойдет, и сказала: — А за нынешний день и… за все, за все… спасибо тебе, Андрей. Езжай теперь. Ну! Езжай, что ли. Чего стоишь?

— Значит, дурак. Та-а-ак… — Андрей вскочил в седло и галопом умчался в степь.

А Зинаида села на старую, прошлогоднюю солому и следила за ним до тех пор, пока он скрылся с глаз. Потом легла вверх лицом и смотрела в небо. «За что обидела? Дура я, дура! — думала она. — Да и что же он чудак-то такой, мой хороший!» Чему она улыбалась, и сама не знала: то ли тому, что над нею было светло-голубое, весеннее, звучащее небо, то ли оттого, что тепло разморило молодое тело, то ли оттого, что пахло весенней землей, могучим и родным черноземом. И радостно ей было и грустно.

Весна, весна! И кто ж тебя знает, как это ты умеешь заворожить людей, что они начинают улыбаться, когда ты приходишь на беспокойную землю, еще не обсохшую от борьбы с расквасившейся и разбрюзгшей зимой, еще отряхивающую свое платье капелью, но уже звенящую, журчащую, веселую и поющую. Только ты, весна, можешь сотворить такое с человеком, что у него сливаются воедино противоречивые чувства и наступает веселая и радостная, теплая грусть. Волшебница ты, весна, скажу я тебе по душам!

Только Семен Трофимыч Сычев не замечал в тот день весны. Он все так же сидел посреди двора, на той же соломе. Больше часа прошло с тех пор, как Федор и Матвей ускакали. Уже и лошадей привел Матвей, отпряг их, остудил проводкой, протер жгутом соломы, все делая по-хозяйски, и поставил в конюшню. Уходя, Матвей сказал вежливенько:

— Извиняйте, Семен Трохимыч, за превышение власти. Федор Ефимыч, они знают, что и к чему.

Ничего не ответил Семен Трофимыч. Он продолжал сидеть на том же месте и тогда, когда Андрей ворвался во двор верхом, прямо из степи, возбужденный и взвинченный. И на него Семен не поднял глаз.

— Сычев! — окликнул его Андрей.

— Что еще? — сипло, не своим голосом спросил Семен Трофимыч.

— Если ты, — начал зло Андрей, — еще раз сделаешь так, то… — он сжал зубы и процедил: — Пороть буду! — И потряс плетью. — Пороть, как куцего на перелазе!