Джон O'Xapa - Инструмент

• Название: Инструмент
• Автор: Джон O'Xapa
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-S-17-071971-6, 978-5-271-36189-0

Бродвей 60-х — и новоанглийская провинция с ее мелкими интригами и большими страстями…

Драма духовного кризиса талантливого писателя, пытающегося совместить свои представления об истинном искусстве и необходимость это искусство продавать…

Закулисье театрального мира — с его вечным, немеркнущим «костром тщеславий»…

Любовь. Ненависть. Предательство. И — поиски нового смысла жизни. Таков один из лучших романов Джона О'Хары — роман, высоко оцененный критиками и вошедший в золотой фонд англоязычной литературы XX века.

---

— Кто такой Лу Вейссингер? — сказал Янк.

— Он больше по коммерческой части. Вы его не видели.

— Тот самый, который продает спектакли комиссионерам?

— А-а, вы про них знаете? Я не подозревал, что вас это интересует.

— Меня — нет, а Пег Макинерни весьма интересует, — сказал Янк.

— А-а… хм… Ну, тогда вам волноваться нечего, Пег о вас позаботится. Я питаю к Пегги глубокое уважение. Глубочайшее уважение. Завтра надо будет поговорить с ней. А почему вы не привели ее сюда?

— Она сказала, что если бы вы захотели ее пригласить, то вам известно, где она остановилась.

— Как это нехорошо! Неужели она обиделась, что ее не пригласили? Надо ей позвонить. Остановилась она в «Копли». Пойду позвоню.

— Сейчас ее там нет, Эллис.

— Тогда вы объясните ей, пожалуйста, что это не намеренно. Мне и в голову бы не пришло обижать Пегги. Я столько лет ее знаю. И как раз собираюсь предложить ей кое-что по поводу двух ваших следующих пьес.

— Это она знает. Только, по ее расчетам, речь пойдет об одной пьесе.

— Когда вы с ней говорили?

— Полчаса назад. Мы с Зеной подвезли ее.

— Ах ты черт, всегда что-нибудь помешает! Почему вы не настояли, чтобы она приехала?

— Эллис, вы совершаете оплошности, а я должен спешить вам на выручку?

— Да нет, конечно, но я надеюсь, Пегги не отговорит вас заключить договор со мной.

— Как она мне скажет, так я и поступлю. Может, она уговорит меня заключить договор именно с вами.

— Вам что, приятно видеть мои страдания? Янк, разве я непорядочно себя вел по отношению к вам?

— Насколько мне известно, вели вы себя порядочно. Но я не разбираюсь в этих спекуляциях, а Пегги все знает.

— Хорошо, я обращусь к ней с одним предложением, от которого она вряд ли откажется. Больше мне ничего не остается. И этот Бэрри Пэйн не будет в нем участвовать. Но Пегги знает, что мне пришлось иметь дело с Бэрри, иначе как бы я получил Зену? Пегги прекрасно это знает.

— Безусловно, знает, — сказал Янк.

— Она что-нибудь говорила вам?

— Она много чего говорила, но уж это вы с ней сами обсудите.

— Янк, вы устроили мне пытку. Хорошо ли это? — Он хотел поставить стакан на стол, промахнулся, и стакан полетел на пол. — У меня повышенное давление и больное сердце. Оба моих брата умерли от сердечного припадка, и мне надо беречься.

— Вот и берегитесь, Эллис.

— Какое там берегитесь, когда вы меня терзаете? Получайте, вот вам чек на пять тысяч долларов — без всяких ограничений. Только дайте мне честное слово джентльмена, что вы ни с кем другим не подпишете контракта, пока я не предложу вам свои условия. По чеку вам уплатят внизу, сегодня же вечером, и если вы слова своего не сдержите, плакали мои пять тысчонок. Чек от меня лично. «Элбэр корпорейшн» тут ни при чем.

— Это еще что за «Элбэр корпорейшн»?

— «Эл» — от Эллис, «бэр» — от Бэрри. Мы создали корпорацию для постановки вашей пьесы. Обычная вещь, так уж заведено. Но этот чек — наше с вами дело. Чек от меня лично — я выписал его вам как одно частное лицо другому. Как джентльмен джентльмену.

— Нет, спасибо, — сказал Янк. — Кстати, Эллис. Я заплатил Пег пятьдесят долларов комиссионных из тех пятисот, что вы мне дали.

— Так я и знал. Эх, если б можно было с такой же легкостью предугадывать другие ваши поступки. Да-а, толкуют о загадочности китайцев. Вот вы — это загадка. Смотрите, Зена старается поймать ваш взгляд.

— Да, знаю.

— Но вам приятнее меня терзать.

— Какие там терзания, Эллис. Я просто изучаю вас, — сказал Янк. — Вот слушайте, может, вам станет полегче.

— Скорее говорите, не то я не выдержу.

— Ну что ж, я знаю, сколько вы из меня выжали, но Пег говорит, что это все же меньше, чем выжали бы другие продюсеры.

— И от этого мне должно полегчать? — сказал Эллис.

— На большее я сегодня не способен, — сказал Янк. — Спасибо за угощение. Всего хорошего.

Он прошел с Зеной к ней в номер.

— Я устала. А ты? — сказала она.

— Да. Очень, — сказал он. — Где мне сегодня спать, у себя?

— Нет, одна я не вынесу. Сегодня, во всяком случае. Без снотворного я не засну, а глотать эту дрянь не хочется, потому что мне надо обо всем подумать. Буду думать, думать, и под конец это меня усыпит. Я устала и поглупела. Со мной так бывает.

— Да, это я заметил, — сказал он.

— Суть дела в том, что Бостон не Нью-Йорк, — сказала она. — Но здесь так же трудно, как в Нью-Йорке. В некоторых отношениях даже труднее. Через Бостон надо пройти, и, как бы тут ни обернулось, впереди у тебя Нью-Йорк, через который тоже надо пройти. Ты здесь впервые, так что…

— Нет, не впервые, — сказал он.

— Ты мне не говорил, что уже приезжал иода, — сказала она.

— В бытность свою ученым-атомщиком, — сказал он.

— Ты? Ученый-атомщик? Вот уж не верю. Кое-что из твоих рассказов я вообще принимаю скептически, а уж этому никогда не поверю.

Он рассказал ей о своем первом посещении Бостона. Рассказ позабавил ее, но не рассмешил.

— Не нравится? — сказал он.

— Пожалуй, нет. Если женщина чего-нибудь не понимает, это ей и не нравится. Любил бы ты разыгрывать — другое дело, но ведь этого нет. Насколько я знаю тебя, это не в твоем духе… А что я о тебе знаю? Я даже не уверена, что люблю тебя. Вот было бы ужасно.

— Конечно, ты меня не любишь, Зена, — сказал он.

— Если не люблю, значит, я никого не любила и, может, даже не способна полюбить. Сколько раз я твердила себе: «Берегись, девочка. Всякий раз как ты спишь с новым, запасы твои убывают». Запасы любви, конечно. И теперь тебе, наверно, мало того, что у меня осталось. Ты, может, этого и не знаешь, но тебе много надо. Даже больше, чем мне. Но весь ужас в том, что пока я швырялась своими чувствами, ты-то свои при себе держал. Явится какая-нибудь стерва и получит все сполна — все, что ты утаил от меня и чего ни жена твоя, ни все прочие не получали. Я думала, сегодня у нас с тобой будет так хорошо, но все во мне пусто и глухо… сама не знаю, что со мной.

— Тебе будет легче, если я уйду, — сказал он.

— Нет, нет! Если ты уйдешь, я могу из окна выпрыгнуть.

— Но ведь именно я на тебя так действую, — сказал он.

— Да, но ты единственный, с кем… Мне нетрудно найти кого-нибудь, кто переспит со мной. Например, Марк, и никаких эмоций с ним не будет. Или Скотт Обри — с этим эмоций хоть отбавляй. Но люблю я тебя или не люблю, ты единственный, с кем я хочу быть. Во всяком случае, сегодня. Пожалуйста, не бросай меня. Не то я правда выпрыгну из окна.

Он молчал.

— О чем ты думаешь? — сказала она.

— Я думаю о том, что впервые в жизни во мне кто-то нуждается.

— И тебе это не по душе, — сказала она.

— Не привык, — сказал он.

— А зачем привыкать? — сказала она. — Завтра все будет в порядке. Мне только сегодня ночью страшно одной.

— А-а, я начинаю понимать. И как мне раньше не пришло в голову! Ты привыкла, чтобы рядом всегда был Бэрри Пэйн. Интересно, он это знает?

— Может, и знает, но вряд ли. Нет, ничего он не знает. Раз уж кто покончил с Бэрри, то и Бэрри с ним покончил. С того дня у нас в квартире мы с ним держимся по-деловому.

— По твоим рассказам у меня создалось впечатление, что так всегда и было.

— Э-э, нет! Это не человек, а животное. Он и меня такой сделал. Я чувствовала себя животным. И хотела быть животным. И была. Этим он меня держал. Я жила… как говорится, с кем попало. Но пока он был со мной — не-ет! Я была при нем работягой, рабочей скотинкой, так он меня и звал — рабочая скотинка.

— А что, если бы мистер Пэйн вошел сюда сейчас, сию минуту? — сказал он.

— Сейчас? Сию минуту? Ничего бы не было. Потому что я говорила о нем и вспоминала, как мне было тошно, когда он называл меня своей рабочей скотинкой. Но минут десять назад, до того как я о нем заговорила, у меня была такая муть на душе, что я, наверно, опять стала бы его скотинкой. Больше я ничем при нем не была. Его скотинкой и его кормушкой. Но это все до встречи с тобой, до того как я прочитала твою пьесу, до того как мы все прочитали твою пьесу.

— По-моему, тебе уже лучше, — сказал он.

— Да, — сказала она. — И вот в чем ты выше Бэрри Пэйна. Он никогда бы этого не заметил, а ты заметил. Ты всегда заметишь. А знаешь, это, наверно, ужасно быть таким тонким, как ты, и никого не любить.

— А тебе никогда не приходило в голову, что душевная тонкость, возможно, и не имеет никакого отношения к любви? То, что ты именуешь тонкостью и что я именую тонкостью, когда меня никто не слышит, вероятно, так далеко от любви, что их даже полюсами нельзя назвать. Мою неспособность любить следует, должно быть, приписать этой тонкости.

— Ужасно, — сказала она.

— Ужасно? Не знаю. Будь у меня возможность променять свою тонкость на способность влюбляться, я вряд ли согласился бы. Не приходилось мне видеть долговечную любовь. Мешает секс. Кто ненавидит друг друга сильнее, чем мужчина и женщина, которые были когда-то любовниками, а потом один из них вдруг воспылал к кому-то еще? Но душевная тонкость… нельзя ли дать ей какое-нибудь другое название? Может быть, острота восприятия? Нет, это тоже плохо. Но тонкости хватает надолго, во всяком случае, пока мозг человека работает. Острота восприятия сохраняется даже у стариков, если они обладали ею раньше. А многие ли сохраняют любовь? Когда я работал в газете, меня поражали старые люди. Не такой уж я был мудрец, но мне казалось, что самые сварливые, самые вздорные старики — это те, кто утратил способность любить. А те, что живут и радуются, несмотря на свои немощи, болезни, те просто не принимают жизни всерьез. Как говорят в театре, «уходят, весело смеясь».