Елена Капица - Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

• Название: Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма
• Автор: Елена Капица
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-7784-0327-5

Книга основана на мемуарах, дневниковых записях, переписке и интервью Анны Алексеевны Капицы (1903–1996) — дочери крупнейшего русского инженера А. Н. Крылова и жены выдающегося ученого — академика, лауреата Нобелевской премии Петра Леонидовича Капицы (1894–1984). Время, охватываемое в этих материалах, включает три русские революции, Гражданскую и Великую Отечественную войны, сталинскую эпоху, годы брежневской стагнации и начало перестройки. В текстах проступает живая, заинтересованная личность, связанная многими связями с разными людьми и событиями, XX век обретает как бы новое измерение.

Книга подготовлена Е. Л. Капицей и П. Е. Рубининым — личным доверенным помощником академика П. Л. Капицы, снабжена пояснительными статьями и необходимыми комментариями. Рассчитана на самые широкие круги читателей.

---

Думаю, что это не очень хороший перевод, но все же здорово. Как-то просто, честно и откровенно. Мне бы хотелось сейчас вновь начать учиться, но уже нет времени до чего-либо верного добраться, да и стыдно как-то…

Но только не передвижничество!!!

Только сейчас начинается съезд курортников. Ежедневно все больше экскурсий в Никитском саду. А было так дивно тихо!

Так как к морю от меня спускаться 30–35 минут, а подыматься час, да и задыхаюсь очень, то я часто спускаюсь, сажусь внизу на катер и плыву в Ялту (35 мин.), а оттуда на автобусе обратно домой (38 мин.).

Вот какие можно себе позволить развлечения, когда ни черта не делаешь и от тебя ничего не зависит.

И все же в этом есть что-то противное…»

Анна Алексеевна — Валентине Михайловне

«8 июня 1958 г., Москва

…У нас на даче Ефанов пишет портрет П. Л. Мне ужасно хочется знать Ваше мнение. При ближайшем знакомстве он очень милый и скромный человек. Влюблен в свою работу и работает как только может много. П. Л. так тронут его отношением к искусству, что он ему много позирует. Портрет очень своеобразный и живописный — с собачкой. Вы писали, что хотели бы снова учиться. Вот я то же самое слышала и от Ефанова, который говорит, что с портретом Курилки он многое понял, пережил для себя. Мне кажется, что портрет выйдет…»

«14 мая 1959 г., Высокие Татры

Дорогая Валентина Михайловна, как тут хорошо! Чудный воздух, горы, лес, простор и мало людей — не сезон. П. Л. хорошо отдыхает, и пока я еще не стучу, но это где-то маячит, он обещал что-то написать для Праги. Прага сейчас обаятельна, вся в цвету. Если Вы эту открытку повернете боком, то горы превратятся в профиль — вот надо же придумать. П. Л. шлет привет, он все меня попрекал, что Вам не пишу (!). Целуем.

Ваши Капицы»

Валентина Михайловна — Анне Алексеевне

«26 июня 1959 г., Сигулда

Дорогая Анна Алексеевна,

Мне тут хорошо, хотя пока для обозревания „красот“ нет сил. Уехала из Москвы с давлением 220 и отвратным самочувствием. В Ленинграде никого не хотелось видеть. Здесь лежала и спала. Сейчас мне много лучше. Хорошая комната. На днях приедет из Ленинграда моя давнишняя знакомая и будет жить со мной, чему я рада. Друзья, с которыми я приехала сюда, трогательно внимательны ко мне. Все хорошо!

Крепко Вас целую, приветствую Петра Леонидовича сердечно…»

Анна Алексеевна — Валентине Михайловне

«13 июля 1959 г., Москва

…Получила Ваших два письма, до сих пор не отвечала по двум причинам, сначала была в Свердловске[158], потом болела воспалением легких! Да, да именно вроде Вас, но Вы это делаете зимой, а я вздумала летом. Кругом виновата сама, в Свердловск поехала кашляя, а там, как дура, на 2 часа залезла в Кунгурскую ледяную пещеру, тут-то микробы и улучили минуту, когда я зазевалась. Мы поэтому не справляли 9-го [июля] семейный праздник, только всем послали привет. <…> Мы из Свердловска привезли Всеволоду [Иванову] камни, нам там подарили вместе с кусочками малахита. Мы с Всеволодом как маленькие ссорились из-за кусочков, а Тамара (жена В. Иванова — Е. К.) басом увещевала Всеволода: „Отдай сейчас же Анне Алексеевне кусок малахита“. Всеволод кричал: „Не подумаю, это мой кусок“, а я требовала „свой“ кусочек. Всё уладилось, и мы все поделили.

Я окончательно обескультурилась, никуда не хожу, болею и жду, когда отпустят на волю.

Да, когда мы были у Ек. П. [Пешковой], то туда пришли каторжане — в пижамах из Барвихи — Маршак и Чуковский. Ивановы привезли Ираклия [Андроникова]. Все были „добры“ с Фединым. Приехал очень почтительный министр с министершей. Ираклий гениально приветствовал Федина от имени Суркова — просто феерически. Было очень жаль, что не было Вас».

«27 июля 1959 г., Москва

… Были мы на американской выставке и очень огорчились — совсем не интересно и все то же самое, что на чешской, немецкой или какой другой. Выставляют фирмы, которые сумели обойти свое правительство и получить сюда доступ. Очень много фотографий, что всегда утомительно и скучно. Павильоны очень милы, но и только. Много книг, но их тоже не прочтешь за 1 час. В общем, смесь частных интересов и фирм с государственной пропагандой, и это получается плохо. Но интерес к ней большой, правда, у многих то же чувство, что у меня.

Вот чешское стекло будет, вероятно, великолепно, но не знаю, увижу ли я его. Мы числа 15 августа собираемся в Чехословакию с Сережей и Таней на нашей машине. <…>

Когда же я Вас увижу. Без Вас скучно и, главное, интеллект засыпает и все чувства притупляются…»

Валентина Михайловна — Анне Алексеевне

«22 июля 1959 г., Сигулда

Анна Алексеевна, дорогая!

Не успела я вернуться домой с почты, куда носила мое письмо к Вам, как приехала на велосипеде миленькая почтальонша и привезла мне Ваше письмо. Мои сомнения рассеялись, Вы ко мне „относитесь“[159] (так говорил один мой знакомый), но я огорчилась, что Вы, наша краса и гордость (и мороз Вас не брал зимой!), не устояли перед воспалением легких. Бедняжка! С непривычки к болезням Вам, наверное, особенно тяжело было. Я помню, как Вы в зимние вьюги прикрывали меня и Ваш „Гоголь женский“ противостоял ветру. Кто же будет теперь прикрывать нас обеих в зимнюю непогоду, когда мы будем совершать наши культурно-просветительные экскурсии? Тут уж на двоих нужен хотя бы один „Гоголь мужской“!

Сейчас хозяйка наша позвала меня смотреть по телевизору „Судьбу человека“, картина Бондарчука. Я поглядела немного, но сбежала. Что-то последнее время я стала чувствительной не в меру, и мне трудно смотреть человеческие страдания, да еще так выпукло показанные. Все же, конечно, долой натурализм! А ночью все эти ужасы снятся в увеличенных размерах.

Начинаю привыкать к жизни в Сигулде и даже открываю все больше радостей тихих и прелестей в здешнем пейзаже и жизни. Боюсь только, как бы меня окончательно не закабалили лень созерцания и ничегонеделания.

Читаю довольно много. В журнале „Театр“ с 5-го номера 1958 г. печатаются воспоминания Игоря Ильинского — интересно.

Скоро в Манеже откроется выставка чешского стекла, и я уже заранее ревную Вас к тому, с кем Вы пойдете. Интересно, сколько и чего Вы там „купите“.

Тамара пишет, что, по ее соображениям, Тимоша [Н. А. Пешкова] опять объединилась с В. Ф. Если это так, то у меня не найдется аргументов, чтобы ее оправдать и мне трудно будет общаться с ней даже без В. Ф. Так постепенно обрываются нити, связывающие меня с „семьей Горького“. Недаром мне было так грустно, когда я перед отъездом пошла на Никитской в комнаты Алексея Максимовича и просидела там час, вспоминая все прошедшее, связанное с А. М. <…>

Когда Вы думаете ехать в Чехословакию?..»

Анна Алексеевна — Валентине Михайловне

«25 августа 1959 г., Татранска Ломница

Мы добрались до обожаемых Татр! Ехали через Варшаву, это странный город, еще весь с остатками разрушений, восстановлено главным образом все старое: Старое Място, Университет, и сделано это совсем поразительно, мастера удивительные. Теперь решено строить больше жилых домов, а то варшавянам просто негде жить. Парки прелестны, но весь город оставляет какое-то грустное впечатление. Потом попали в Ченстохова, вот это совсем необыкновенно. Хотя был самый простой будний день — масса народу, все ходят и молятся, а перед собором громадная площадь, где, как на ярмарке, продается всякая святая всячина, я купила лубочную картинку и свистульку. Вот это предприятие громадное, монахи, ксендзы, всюду надписи, где мыть руки, где ноги! Кругом монастыря и собора чудесная терраса со „Страстями Господними“, где все преклоняют колени и молятся. Мы просто остолбенели, после Италии и Франции я нигде такого не видела.

А Польша вся единоличная, с нашей восточной стороны довольно бедная, а дальше на запад и юг около Кракова богатые хутора, каменные домики и всюду полоски, полоски и люди пашут на лошадях. <…> Следующей нашей остановкой был Освенцим. Это такая страшная картина, о которой даже нельзя написать. Все, что мы знаем об ужасах немецких лагерей, не дает даже отдаленного представления — это организованное методическое убийство, когда уже ничего человеческого не остается в людях. Все самые страшные людские пороки освобождены и поощряются. П. Л. не смог все это видеть и ушел нас ждать в машину.

Вечером мы были в Кракове, чудесный цветущий, целехонький великолепный город, масса энергичных женщин, магазины переполнены прекрасными вещами, но цены!! Наутро мы нашли одного знакомого поляка-физика[160], директора физического института. Он нас сначала водил по своему институту, а потом по старому Университету, где все так, как было 300 лет тому назад, все традиции сохраняются, все убранство тоже. Под конец пришли в лабораторию алхимика, где работал Фауст. Над камином висят всякие чудища, вроде мумии кошки, черепахи, какие-то реторты, колбы, изображение алхимических формул и не поймешь что. В эту лабораторию к Фаусту приходил Мефистофель и, уходя, притворил за собой дверь, и рука его прожгла дерево, и до сих пор видна вся ладонь. Вот видите, какие мы места посещаем. К сожалению, Вавельский замок был закрыт, и мы были только в соборе, на могилах королей, у Пилсудского лежат цветы. Правда, мы несколько успокоились, увидав, что и у Мицкевича и Словацкого тоже цветы. Скажу Вам по секрету, что алтарь в Кракове мне понравился меньше, чем в словацком городе Левоче, где он сделан учеником мастера Вита Ствоши и где весь собор чистейшей готики, без барокко, которое мне порядком приелось. Но весь Краков обаятелен, до того там много маленьких трогательных деталей, и ворота, и наличники, какие-то зверушки на домах, своды окон. В довершение всего, нам сказали, что в Кракове 40 действующих монастырей, семинарий и пр., и пр.