Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

• Название: Белая свитка (сборник)
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Исторические приключения

Имя Петра Николаевича Краснова (1869–1947) и сегодня многие произносят с большим уважением. Боевой генерал, ветеран трех войн, истинный патриот своей Родины — он до конца не изменил своим убеждениям и принципам. И когда пришлось повесить на стену верную шашку, Петр Николаевич нашел другое, не менее сильное оружие для борьбы — слово.

Роман «Белая свитка» можно назвать своеобразным ключом ко всему творчеству Краснова, он «…является как бы мечтой, вымыслом, построенном на фактах, на бывшем, существовавшем и существующем…». Белая Свитка — это альтер-эго самого Краснова, который всю свою жизнь положил на то, чтобы однажды услышать: «Господин атаман, когда прикажете начинать?..»

---

…Как он докончил обедню, уж он и сам не помнил. Сказывают: выходит из церкви, разом белые стали его долгие волосы. Созвал он к себе стариков и людей, кому особенно верил, поклонился им в ноги и говорит: «Простите меня, люди добрые, в согрешении моем. Сатану за Святыми Дарами помянул… Больше я вам не пастырь». Тою же ночью собрался и ушел навсегда из села. Говорят, наложил он на себя обет молчания… «Язык мой согрешил, впредь да умолкнет»… Вот оно какое дело случилось! Ходит Господь между нами…

Ольга молча слушала тихие речи о великом и страшном. Она смотрела в глубины небесные. «Подлинно: ходит Господь между нами… Не в городе… Нет, Город забыл про Бога, потерял веру. Там Сатана забрал силу, владеет теперь людьми. Там додумалась несчастная Светлана до ужасной мысли просить о помощи Сатану. Здесь, только здесь, среди лесов и полей, на песчаных буграх, покрытых снегом, в маленьких халупах, Господь живет с людьми».

Сладкая вера согрела Ольгу жарче солнечного тепла. Она нашла Россию. Стала на верный путь, по которому должна идти… И теперь она не сойдет с него.

21

На другой день после ночных событий в N-ском стрелковом полку, к вечеру, полковой двор казарм у Борисовой Гривы напомнился шумом, людским говором и конским ржанием. Во двор вошел кавалерийский полк и при нем две броневые машины с пулеметами в круглых стальных башнях. У командирского крыльца пыхтел и фырчал легковой автомобиль. Из него вылез закутанный в доху комиссар Хурджиев с двумя помощниками из губернского ГПУ.

Всю ночь шел допрос стрелков-красноармейцев. На рассвете, в порядке чрезвычайной охраны и для острастки полку, двое старшин были расстреляны у кирпичной казарменной стены за неоказание должного сопротивления налетчикам-партизанам. Семьдесят красноармейцев, сыновей зажиточных крестьян — «кулаков», были забраны и под конвоем отправлены на станцию Гилевичи. Их участь еще не была решена. Их ожидали или революционный военный трибунал или ссылка в порядке охраны республики на Мурман или в Нарымский край.

Новый день в казармах настал трепетно тихий.

На грязном, взбудораженном людскими и конскими следами, покрытом навозом дворе, на ржавой соломе лежали тела убитых партизанами. Им готовили торжественные «гражданские» похороны. Тело комиссара Медяника в красном гробу отправляли в Москву для сожжения в крематории.

На дворе стрелки возились целый день с мертвыми. В полковом клубе продолжался допрос командиров.

Вечером Выжва ожидал к себе комиссара Хурджиева и командира кавалерийского полка Максимова. Должны были прийти еще Выржиковский и Корыто.

Смидин с ординарцем Выжвы расставлял на столе, накрытом клееночной скатертью, целую батарею бутылок, хитро составленную им при помощи рабоче-крестьянских «благодетелей», экстрактов «Стар», Ленинградского производства. Снабжало оно более ста райсоюзов и других кооперативных организаций лучшими завоеваниями революции, своими удивительными ассортиментами для домашней выделки настоек из простой сорокапроцентной водки. Бутылки были расставлены так, что первыми буквами своих названий составляли акростих. Акростих, придуманный Смидиным, был революционен, благонадежен и мог свалить с ног самого крепкого пролетария.

В ярком переливе цветов один за другим сплошной линией сверкали: топазовый Спотыкач, алмазная Очищенная, почти черная с внутренним малиновым огнем, точно темный гранат, Вишневка, бледная Настойка, янтарно-желтая Апельсиновая, темный, таинственный сверкающий, густой Ром, что клопом в нос отбивает, горящий золотом Коньяк, точно опять флакончик чистой, как слеза, очищенной и стройная, девушка-креолка, в палевой соломе, бутылочка густого и липкого Мараскина.

Названия своими начальными буквами составляли приятное для коммунистического уха слово «Совнарком», а девять рюмок этих волшебных напитков, выпитые подряд, могли прочистить мозги и не одним народным комиссарам.

Помятый самовар уютно шумел. Как и в ту страшную ночь, когда «это» началось, на потертых тарелочках, хранивших еще вензеля Тмутараканского полка, были разложены грузди, рыжики, жаренные в сметане белые грибы, икра, копченый рыбец, настоящий донской, балыку не уступит, горячие сосиски в томате, маленькие котлетки «по-казацки» в сметане и почки в белом вине. На отдельном блюде дышал большой пирог с капустой, с поджаристой корочкой в сухарях.

Смидин поднимал вопрос и о песенниках, но…

— На дворе покойники лежат, — сказал Выжва. — Удобно ли?

— А плевать…

— На покойников-то плевать, это я понимаю. Да комиссар и кавалерия не в духах. Поиски в лесу ни к чему не привели. Только своих шестеро убитых и пять раненых… Да двое с лошадьми без вести пропали. Мы-то, впрочем, знаем куда. Тут не до песен.

Смидин согласился. Хурджиев ему самому не понравился. Грузин, Сталинский ставленник, тифлисский кинто. Верно, в царское время вместе сапоги буржуям чистили. Вызубрили теперь наизусть Карла Маркса, правоверный коммунист. Сыплет цитатами из Ленина. В Ленинском уголке, в клубе, опустился даже на колени и пять минут стоял так, склонив голову на груди. Ханжа… А уж подозрителен, дальше некуда. Везде видит контрреволюцию и белогвардейщину.

Максимов, когда-то лихой поручик гусарского полка, наездник и спортсмен, пошедший в Красную армию потому, что не мог жить без конной службы, был еще не старый человек с совершенно седыми волосами, худой, тонкий, с пучком волос под ноздрями на бритом лице, подергиваемом нервным тиком. Он больше пришелся по душе Смидину. Они пришли вместе с Корыто и Выржиковским. Увидав водки и закуски, Максимов потер руки. Выжва и Смидин наливали рюмки. Выржиковский ходил по комнате. Корыто сел в угол, положил ладони на колени и сидел, слушая, что говорят. Он-то, старожил этих мест, знал про многое побольше всех этих людей. Но он также знал, что, когда попадешь в «грязную историю», лучше помалкивать, не соваться, пока не спросят.

— Однако… Какими вы буржуями живете… Немудрено, немудрено, что на вас налетели. Одной водки сколько, — желчно сказал Хурджиев.

— Это Совнарком-с, — кинулся к комиссару Смидин. — Не угодно ли хлопнуть подряд? Всю рабоче-крестьянскую власть угадаете. Извольте сами убедиться. Спотыкач, Очищенная, Вишневка… — начал он разъяснять.

— Погодите, товарищ, с вашими водками. Вы мне все-таки доложите, товарищ командир, — обратился он к Максимову. — Почему ваши разъезды не дошли до границы? Я же сказал… Как сетью, просеять мне все лесное пространство… А между тем, как видно, они больше топтались на месте… Ничего не сделали… Никого не нашли… Только своих потеряли…

— Я вам уже докладывал, товарищ комиссар, — вынимая из-за борта своего кавалерийского френча карту, заговорил, пыхая папиросой, Максимов. — К границе идет всего одна дорога на Перекалье-Боровое. На протяжении четырех верст она проходит возвышенною гатью, как бы дамбою, по болотам, не замерзающим зимою. Здесь четырнадцать мостов над болотными протоками. В них черная вода дымится между снегов.

— Вы мне точно какой-то Дантов ад описываете. Вас послушаешь — природа против нас.

— Мосты разрушены. Разъезд краскома Долгополова сунулся было поправлять. Невидимые пули, — выстрелов не было слышно, — помешали работе.

— Вы говорите глупости, товарищ командир.

— То есть как это, товарищ комиссар?

— Очень просто. У вас неправильный подход к делу. Вы идете с оглядкой… Вы не хотите их поймать.

— Товарищ комиссар, — вмешался Выржиковский, — позвольте доложить.

— Ну? — посмотрел на Выржиковского комиссар, выпивая спотыкач и закусывая груздем.

— Тут без артиллерии нам ничего не поделать. Извольте видеть, какой тут лесной мыс со стороны польской границы. Кругом болота. А там Перекалье и Боровое, самые их гнезда. Их надо вытравить оттуда гранатами. Сжечь деревню.

— Что вы мне говорите, товарищ? Артиллерийский огонь на самой границе! Вся заграничная пресса в барабан забьет. И так то и дело пишут: «Вчера был слышен ружейный и пулеметный огонь на польской границе». Вы хотите, чтобы еще и пушки гремели? Значит, мол, в советской республике не благополучно. Это после десяти-то лет управления. Пушки гремят!

— Можно после объяснить, что была учебная стрельба, — нашелся Выржиковский.

— А вы думаете, беженцы из Борового не расскажут там, за рубежом, какая это учебная стрельба по живым мишеням? Нет, оставьте, товарищ. Будь у нас другая кавалерия, будь другие командиры, и без стрельбы сумели бы поймать какую-то ничтожную шайку белобандитов.

— Товарищ комиссар! Вы задеваете честь N-ского кавалерийского полка рабоче-крестьянской Красной армии! Я попрошу вас объяснить ваши слова. Мои командиры и мои красноармейцы горят рвением послужить трудовому народу. Ваши намеки неуместны.