Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

• Название: Белая свитка (сборник)
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Исторические приключения

Имя Петра Николаевича Краснова (1869–1947) и сегодня многие произносят с большим уважением. Боевой генерал, ветеран трех войн, истинный патриот своей Родины — он до конца не изменил своим убеждениям и принципам. И когда пришлось повесить на стену верную шашку, Петр Николаевич нашел другое, не менее сильное оружие для борьбы — слово.

Роман «Белая свитка» можно назвать своеобразным ключом ко всему творчеству Краснова, он «…является как бы мечтой, вымыслом, построенном на фактах, на бывшем, существовавшем и существующем…». Белая Свитка — это альтер-эго самого Краснова, который всю свою жизнь положил на то, чтобы однажды услышать: «Господин атаман, когда прикажете начинать?..»

---

— Это, наверное, рефлекс головного мозга, — сказал с важным видом Медяник.

— Да, может быть, он тогда и не умер, а был в обмороке, — сказал Смидин.

— Нет, товарищ. Это было исполнение долга чести. Душа, покинувшая тело, поняла, что она не может оставить тело в постели своей возлюбленной, и снова вернулась в тело, оживила его и заставила одеться и уйти. Тайна осталась тайной.

— Да, — вздохнул Корыто и сказал, ни к кому не обращаясь, но глядя на Смидина: — Тогда действительно понимали, что такое долг чести… Тогда… Честь… Это знаете… Было… Теперь что же — алименты, мещанство, предрассудки?..

Смидин отвернулся, встал, отошел в угол и порывисто сказал, обращаясь к Медянику:

— Товарищ комиссар, вы, кажется, хотели послушать новые стихи?

— Пожалуйста… Отчего же нет, — снисходительно сказал Медяник.

— Просим, просим, — поддержали Выжва и Выржиковский.

Смидин откинул со лба седеющую прядь русых волос, поднял бледное, накрашенное лицо, устремил вверх из-под голубых век серые глаза и начал, скандируя чуть в нос слова, подражая поэтам Лефа [22], свои стихи:

Ллойд-джорджу лорду
Набьем мы морду
Враз.
А Чемберлену
Все рыло в пену
Вдрызг.
Осточертели
Нам все Черчили
До дна!
В плохой игре
Пуанкарэ.
Вон!..

Он замолчал, прислушиваясь. За окном с поднятою шторою выла вьюга. За дверью, где помещался вестовой, как будто кто-то негромко, но быстро и взволнованно говорил.

В комнате точно еще оставалась жуть от рассказа Выржиковского.

— Таки придумает тоже, — снисходительно засмеялся Медяник, — «Лорду-морду». Созвучие-то какое! Это не хуже самого Есенина.

В дверь сильно постучали.

— Кто еще там? — недовольно крикнул Выжва.

— Товарищ командир, — раздался за дверью голос вестового. — Так что, дозвольте доложить, дежурный по полку с екстренным докладом.

Медяник и Выжва быстро переглянулись.

— Пусть войдет, — сказал Выжва.

8

Дверь распахнулась. В высоком прямоугольнике входа освещенный сзади керосиновою лампою появился затянутый в шинель молодой краском, с пухлыми губами и щеками подушками. Попав из темноты в свет, он заморгал серыми в длинных ресницах глазами, шмыгнул носом, составил каблуки, вытянулся, быстро приложил руку к козырьку и сейчас же опустил ее со строго официальным видом. Отдал «по-советски» честь. Говорить будет по службе.

Все встали.

— Ну, рапортуйте же командиру полка, — строго сказал Выржиковский. — Что там случилось?

— Товарищ командир… — прерывающимся от волнения и скорого бега по лестнице голосом сказал дежурный. — Во вверенном вам полку… происшествие.

— Ну? — нахмурился Выжва.

— Сейчас разводящий, водивший часового к фуражным складам… не нашел его на посту. Пошли с фонарями. Бо́льшая часть склада увезена… На конторке заведующего найдена вот эта расписка в книге об отпуске фуража.

Дежурный деревянно шагнул к Выжве и подал ему листок желтоватой бумаги. Все склонились над ним. На листке четко, вечным пером было написано:

— «Расписка. Принято мною из фуражного склада Р.К.К.А. “Борисова Грива”, для нужд конного партизанского отряда № 67, овса 300 пудов, сена кипового 600 пудов. Белая Свитка. Брат № 163».

— Ах ты, елки зеленые! — воскликнул Корыто. — Вот тебе и филин, Иван Дмитриевич!

— Следы? — грозно крикнул Выжва.

Дежурный его не понял и молчал, вытянувшись и глядя прямо в глаза.

— Следы-то, черт вас всех, сукиных сынов, заешь, следы-то ведь остались? Не иголку унесли, а девятьсот пудов выволокли. На это пятьдесят подвод нужно.

— Там, товарищ командир, — слезливо моргая глазами, отвечал дежурный, — так намело, что пройти то есть даже нельзя… Кругом сугробы… Ничего не видать… Кто… что…

— Кто часовой? — бешено загремел Выржиковский.

— Красноармеец Лавда.

— Вот вам и Русская Правда, тоже созвучие, — угрюмо сказал Корыто.

— Лавда? Это тот, что ли, что в прошлом году черные часы спер?

— Не могу знать… Он не нашей роты.

— Да я его суду Ревтрибунала передам! Все сволочи!.. Предатели!.. — вопил в исступлении Выржиковский. — Михаил Антонович, разрешите тревогу. Мы их сейчас догоним… Обыщем лес. По этой непогоде далеко не уедут.

— Да, да, — топтался на месте, как ученый медведь, Выжва. — Кликните дежурного сигналиста, пусть бежит по батальонам, играет тревогу.

У него и хмель выскочил.

Было шесть часов утра. До солнца было еще далеко, но от напавшего за ночь снега было светло на дворе, куда все вышли в ожидании сбора полка. Мороз крепчал. Вьюга унялась. Только ветер посвистывал у крыльца и шумел в темном бору. Видно: сразу пришла зима.

Во флигелях красными пятнами засвечивались окна. Слышнее становились голоса. Стучали люди тяжелыми сапогами и прикладами винтовок по лестницам. Заспанные, неумытые, неуклюже одетые, в ранцах и патронташах, стали появляться красноармейцы. У конюшен торопливо выводили наскоро заамуниченных лошадей. Пулеметчики выкатывали тачанки. Темными квадратами в сумраке намечались строящиеся роты. Резко раздавались команды старшин:

— Смирно!.. По порядку рассчитайсь!..

Полыхали в зимнем сумраке короткие выкрики расчета: первый, второй… третий… шестнадцатый… двадцатый…

К крыльцу командирской квартиры коноводы вели поседланных лошадей.

Медяник в теплой оленьей дохе с поднятым высоким воротником, точно боярин в охабне, меся ногами в валенках снег, подошел к Выжве, уже влезшему на лошадь.

— Михаил Антоныч, товарищ командир, — крикнул он ему начальственно строго. — Вы куда думаете полк вести?

— Как куда? Надо же поймать эту монархическую белогвардейщину.

— Товарищ командир, есть приказ идти на охрану пути господина комиссара Паца и вы этот приказ обязаны выполнить. Поняли?

— Ничего не понимаю. Да что, Сруль Соломонович, важнее? Уничтожение белогвардейщины или охрана Паца?

— Теперь, — торжественно сказал Медяник, — когда определилась здесь близость Белой Свитки, священный долг рабоче-крестьянской Красной армии охранить товарища комиссара Паца. Я надеюсь, товарищ, что вы меня поняли? Ведите полк к границе и расставляйте охрану от границы до станции Гилевичи. Я сам сейчас санями поеду на станцию. Было бы хорошо, если бы вы предупредили и польскую жандармерию на станции Стобыхва.

— Я распоряжусь, Михаил Антонович, — сказал подъехавший на лошади Выржиковский. — Мы сейчас всем полком по большой дороге дойдем до переезда, а там я направлю 1-й и 2-й батальоны к границе, а 3-й к Гилевичам. Сам на дрезине поеду и расставлю посты. Не извольте беспокоиться, Сруль Соломонович. К ночи люди займут линию, переночуют в путевых сторожках, а с рассветом все командиры осмотрят путь и ни одна мышь не подойдет больше к полотну.

— Благодарю вас, Иван Дмитриевич. Я-таки на вас надеюсь.

Выржиковский взял под козырек, повернул своего коня и поскакал к полку. Он вызвал батальонных командиров и отдал им распоряжения. Раздалась команда: «Товарищи командиры». Заиграли сигналисты. Смидин нес красное полковое знамя.

— Все готово, товарищ командир, — откозырял Выржиковский Выжве.

— Ведите полк, — сказал угрюмо Выжва и поехал шагом к воротам.

Длинной колонной по четыре полк стал вытягиваться за ним. Снег местами был выше колен, и люди шли тяжело и медленно. Выржиковский пропустил полк и поехал впереди тихо погромыхивающих походных кухонь.

Начинало светать. На востоке оранжевая полоса протянулась над лесом. Яснело в вышине бледно-зеленое небо. День обещал быть солнечным и крепко морозным. Длинной лентой по прямому шоссе между высоких лесов уходил полк. Выржиковский смотрел на него и вспоминал другое. Он вспоминал, как двадцать лет тому назад, вот так же зимою, он молодым офицером шел на охрану Государя. Люди были в бараньих шапках, укрученных башлыками, в нарочно присланных на этот случай интендантством полушубках, поддетых под шинели, в валенках и в теплых рукавицах. Они шли бодро, неся ружья на плече, равняясь в отделениях. Впереди играла музыка и в такт с нею весело скрипели валенки по крепкому морозному снегу.

Выржиковский смотрел, как все более растягивалась колонна и как скользили по обледенелому шоссе, там, где снег снесло ветром, в рваных сапогах и в башмаках с обмотками люди. Они шли, неся ружья «на ремень», держа руки в карманах. Они часто вынимали руки, терли ими уши под суконными безобразными касками, похожими на спринцовки, дули в кулаки, а на привалах танцевали на месте, стараясь согреться. Ни полушубков, ни перчаток, ни валенок… Бедна была рабоче-крестьянская армия, как были бедны и сами рабочие и крестьяне.

«Будут ознобленные, — думал Выржиковский, — будут отмороженные руки и ноги. Для чего?»