Петр Краснов - Белая свитка (сборник)

• Название: Белая свитка (сборник)
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Исторические приключения

Имя Петра Николаевича Краснова (1869–1947) и сегодня многие произносят с большим уважением. Боевой генерал, ветеран трех войн, истинный патриот своей Родины — он до конца не изменил своим убеждениям и принципам. И когда пришлось повесить на стену верную шашку, Петр Николаевич нашел другое, не менее сильное оружие для борьбы — слово.

Роман «Белая свитка» можно назвать своеобразным ключом ко всему творчеству Краснова, он «…является как бы мечтой, вымыслом, построенном на фактах, на бывшем, существовавшем и существующем…». Белая Свитка — это альтер-эго самого Краснова, который всю свою жизнь положил на то, чтобы однажды услышать: «Господин атаман, когда прикажете начинать?..»

---

— Отпустили? — спросил Медяник.

— Еще руб целковый награды дал.

— Ду-рак, — вырвалось у Медяника.

Смидин сделал вид, что не слышал.

— А вы? — сказал Медяник, обращаясь к Выжве.

— Я в местное ГПУ отослал. Такая гадость… Прямо читать невозможно. А написано, надо сказать, забористо. Все, знаете, монархисты работают.

— Писали мне, — чтобы отвести разговор подальше, тактично начал Выржиковский, — в Ленинграде в Райселькредсоюзе получают из порта машины, а в ящике «Русская Правда».

— То же, мне говорили, и в Гомзах, и в Рудмсталторге делается, — сказал Выжва.

— Да… От нее, стало быть, — простодушно заметил Корыто, — никуда не укроешься, от Русской-то Правды.

Медяник только махнул на него рукою: дурак, мол, что с него спрашивать.

— После смерти товарища Дзержинского, — сказал он, — распустили эту белогвардейскую сволочь.

— Знаете, Сруль Соломонович, плюньте вы на это дело. Волноваться не стоит, давайте перейдем к существенному. Попробуйте-ка новое наше изобретение. Называется «Рыковка по-красноармейски», — с красным перцем внутри. Вы посмотрите: огнем горит.

— Под баклажаны бы по-гречески оно, точно, не плохо, — сказал деловитым тоном Корыто.

Забулькала красноватая жидкость, налились стаканчики. Выпили, крякнули, закусили по началу солеными груздями.

— Товарищи, прошу расстегнуться, — предложил Выжва.

Смидин встал и пошел в его кабинет писать приказ об охране пути для товарища комиссара Полозова.

7

Пили больше молча, обмениваясь лишь короткими фразами. За окнами выла вьюга, потрясала железными листами крыши, и за ее воем в комнате казалось странно тихо.

Выржиковскии, полулежа на широком, рваном, крытом серой материей диване, тренькал на гитаре и мурлыкал старые цыганские романсы.

…Тройка мчится… тройка скачет…

Гитара звенела, подражая звону бубенцов.

— А не хотел бы я, товарищи, — прервал он пение, — лететь в такую погоду на аэроплане.

— Оно, Иван Дмитриевич, и в автомобиле-то замерзнешь, — сказал, икая, Выжва.

— Очень даже просто, — подтвердил Корыто. — У нас в Тмутараканском полку раз часовой чуть не замерз. Хорошо, тогда порядок был. Все под рукой. Спиртом оттерли. Тоже такая вьюга была.

— Вы, Иван Дмитриевич, — сказал Выжва, — говорили в карауле, чтобы часовых у магазина чаще сменяли?

— Сами знают, — потянулся Выржиковский и опять замурлыкал под гитару:

Не уходи, побудь со мною,
Здесь так отрадно, так светло…

— Я этот романс помню еще, как Настасья Дмитриевна Вяльцева пела. Манера у ней была.

Он пропел два куплета и замолчал. Страшною за окном казалась ночь. Водка не разгоняла темных мыслей. От нее и от жарко натопленной голландки с потрескавшимися и пожелтевшими плитками кафелей было нестерпимо жарко. Выжва предложил открыть форточку. Вернувшийся из его кабинета Смидин поднял простую, синего коленкора штору с кривым железным прутом и открыл форточку в двойном окне. Вьюга то налетала порывами, гремя железом и завывая между трубами, то внезапно стихала, и тогда казалась зловещей вдруг наступавшая тишина. Вдали монотонно шумел громадный бор, Борисова Грива. От лампы шел свет, и было видно в нем, как крутились, сверкая, большие, блестящие снежинки.

Вдруг в наступившей тишине отчетливо и близко со стороны леса и фуражных складов раздался крик филина.

«Аха-ха-ха-ха-о-о-о», — словно звонко, рассмеялся кто-то. Ему ответил другой, подальше, точно из самой чащи, потом опять очень близко.

— Вы слышите? — сказал тревожно Выржиковский. Но ничего не было слышно. Опять выла и стучала железом вьюга.

— А что? — спросил Выжва.

— Как будто филин кричал.

— Полноте, Иван Дмитриевич. Какого черта филин будет кричать в такую-то бурю, — сказал Корыто. — Да еще зимой. Филины кричат в хорошую, теплую, летнюю ночь… Я сколько лет живу в здешних казармах, а никогда никаких филинов тут и в помине не было.

— Но я слыхал, — уже нерешительно сказал Выржиковский.

— Это вам показалось, товарищ, — сказал Медяник.

Он уютно уселся с ногами на тахту рядом с Выжвой и чувствовал себя прекрасно. Ему казалось, что он и сам «настоящий офицер», какие были в царское время, и находится среди «настоящих офицеров». «Вот жаль только, что погон нет. А то еще лучше бы эполеты, густые, с бахромой из золотой канители». Он самодовольно покосился на золотые звезды на рукаве, улыбнулся, поежился и сказал сытым изнеженным голосом:

— Закройте-ка форточку, товарищ начштаба. А то опять товарищу Выржиковскому что-нибудь начнет мерещиться.

Выржиковский отошел от окна, сел за стол и налил себе большую рюмку водки.

— Вот, — сказал он, — Сруль Соломонович, да и вы, товарищ комполка, вы ни во что не верите в сверхъестественное. А между тем все-таки что-то есть. А если есть что-то, хотя бесконечно малая величина какого-то неизвестного икса, то уже можно найти, отыскать, исследовать уже и более крупные величины. Да вот хотя бы такой случай…

— Ну, расскажите, расскажите, — снисходительно сказал, щурясь, как жирный кот, Медяник.

— Это было, когда я служил в Муринском полку. Был у нас врач. Очень хороший врач, материалист, в Бога, понятно, не верил. Он и по нынешним временам годился бы. Попал этот врач к нам из Петербурга, где он много лечил в богатых, хороших домах. Вот что он мне рассказывал. У одного уже пожилого полковника, однако еще красивого, молодцеватого и бодрого, была старая связь с женою его товарища. Связь длилась годы, но только так ловко они ее скрывали, что не только муж, но и вообще никто никогда не догадывался об этом. Считалась эта дама примернейшей супругой, самой добродетельной полковою дамой, образцом и примером буржуазной семьи.

— Вот сволочь, — сказал Выжва.

— Муж ее поигрывал в карты. Каждый день он пропадал часов до двух ночи в клубе, а в его отсутствие, когда прислуга уходила в свою комнату, являлся любовник, отворял своим ключом двери, прокрадывался в спальню, раздевался и забирался в супружескую постель. Там они приятно проводили время, а в час ночи любовник тихонько одевался и тем же способом исчезал. Вот раз, — рассказывал мне доктор со слов этой самой дамы, — перетянул ли полковник струну наслаждений или просто пришла ему пора умирать, только вдруг он тяжело упал на грудь своей любовницы и стал холодеть. Она вырвалась из-под него, стала его тормошить. Он был мертв. Дело обыкновенное: разрыв сердца. Был первый час ночи. Вы понимаете, каково положение? Примернейшая супруга, матрона, образец добродетели, известная всем высокою нравственностью, и вдруг у нее в постели труп чужого мужчины…

— Да, — вздохнул Корыто, — тут в ЗАГС не пойдешь алименты взыскивать.

— Она металась по комнате. Она кинулась на колени перед иконой, молилась…

— Вот они, буржуазные предрассудки, — вставил Выжва.

— Она стала перед трупом, взывала к его чести, умоляла, проклинала его… Наконец, готовая на все, бросилась в угол в кресло и застыла, глядя на труп, лежащий на ее взбудораженной постели. Вдруг, что же она видит? Медленно и угловато, тяжело и неестественно согнулось тело, неловкими движениями отыскало белье, платье, оделось, обулось и, мерно шагая, как манекен, вышло из комнаты. Вся оцепенев от ужаса, она глядела ему вслед. Неровные, будто чужие шаги раздались по будуару, по гостиной, потом хлопнула дверь и все стихло. Тогда она стала приводить спальню в порядок. Через пять минут пришел муж.

— Ну а дальше что? — спросил Медяник.

— Дальше идут показания извозчика. Извозчик показал в полиции, что около часа ночи он проезжал по Николаевской улице, — это, что теперь улица Марата, — в поисках седока и увидел человека в военной шинели, показавшегося ему словно пьяным. Этот человек сделал рукою знак остановиться, сел в пролетку и приказал странным, деревянным, точно лающим голосом ехать на Знаменскую улицу, что теперь улица Восстания, и, вопреки обычаю, указал номер дома. Тогда ведь в Петербурге говорили только, на какую улицу везти, а потом уже показывали рукой: «сюда, мол, вон к этому розовому дому, или говорили: налево-де, третий дом от угла. А этот седок указал точно: к такому-то номеру. Извозчик привез, остановился. Седок не слезает. Он оглянулся, седок сполз вниз и сидит кулем на дне пролетки. Видимо дело, пьян и заснул. Извозчик слез, стал расталкивать и с ужасом увидел, что в пролетке закоченелый труп. Вызвали полицию, позвали того доктора и доктор определил, что этот военный умер часа два тому назад, т. е. примерно за час до того времени, как он нанимал извозчика. После, когда он был у своей пациентки, сильно потрясенной, она поверила ему, как доктору и старому другу, свою историю. Вот я и спрашиваю вас: что это такое?