Анатолий Рогов - Выбор

• Название: Выбор
• Автор: Анатолий Рогов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Ты, святитель, мне надоел своими печалованиями и вздохами и боле не нужен! Не нужен!

Даниил, узнав все это, подумал, что коль Его Величие так считает, то, значит, только это и верно - что тут рассуждать-то!

Вообще-то митрополитов всегда ставил священный собор клириков, специально по такому случаю созываемый со всей русской земли. По совету и по согласованию с великим князем, разумеется.

А Даниила Василий Третий поставил, никого не созывая и ни с кем не советуясь. Впервые в истории Руси это было.

И двадцать седьмого февраля тысяча пятьсот двадцать второго года, в день святого Кирилла Александрийского, свершилось высочайшее облачение, рукоположение и возложение на его главу драгоценной святительской митры.

Ему еще не исполнилось в тот день тридцати.

Опасную, то есть охранную, грамоту князю Василию Ивановичу Новгород-Северскому, приглашающую его в Москву, Даниил подписал вместе с государем, да еще добавил в ней, что клянется, как митрополит, охранить Шемячича, берет его в сём "на образ Пречистой, да на чудотворцев, да на свою душу!". Поводом для приглашения были распри Северского из-за земель с князем Василием Семеновичем Стародубским, наследником Ивана Можайского. Охранной грамоте митрополита Шемячич наконец поверил и явился в апреле двадцать третьего года пред светлые очи государя всея Руси, был торжественно принят, получил новые заверения в своей безопасности, а через несколько дней брошен в темницу, из которой никогда больше не вышел.

Земли же его стали великокняжескими...

* * *

С Вассианом Даниил держал себя крайне осторожно, ничем не показывая подлинного к нему отношения. Иногда даже проявлял вроде бы полное уважение и внимание. Ни разу ничем не задел. Но общаться старался как можно реже и меньше, и ни одного серьезного разговора меж ними не было; если же случался какой общий серьезный разговор при Вассиане - или отмалчивался, или уходил. Одним словом, открыто держался от него на расстоянии, и Вассиан оценил это тоже никак к Даниилу не приближался и старался не трогать его, что, кстати говоря, весьма и весьма радовало и государя, который все еще дорожил и князь-иноком.

В первый год своего святительского правления Даниил с одобрения государя усиленно занялся переустройством митрополичьего двора в Кремле и всего митрополичьего хозяйства - счел их не соответствующими положению святителя всея Руси, хотя вообще-то палаты в том дворе были добрые, основная часть белокаменная, с деревянными верхами, галереями и переходами. Но он сделал все просто великолепным: и Большую палату, и Белую, Крестовую, домашнюю церковь Риз Положения Пресвятые Богородицы, комнату, именуемую иногда кабинетом: спальню, молельню - да все-все.

Комнату для занятий - кабинет - обили голубым амурским сукном. Потолок - листами красной кожи. На полу - персидские ковры. В углу - печь белого дикого камня. По стенам дубовые шкафы со свитками и книгами в богатых кожаных тисненых переплетах, с серебряными и медными застежками. В середине дубовый стол под зеленым сукном, над ним серебряное паникадило, у стола резное кресло, обитое красным бархатом, и лавки, крытые сукном вишневого цвета. В переднем углу образ Всемилостивейшего Спаса в серебряной сканой раме. На столе, конечно же, серебряная и оловянная чернильницы, перья гусиные и лебяжьи, песочница, счеты буковые, бумага писчая и пергамент, аршин железный, клей, печать на шнурках с кистями золотными, небольшие ящички и шкатулки для всего этого черного дуба, резные, с инкрустацией.

В опочивальне - большое золоченое ложе с витыми колонками, парчовым балдахином и подножием, обитым собольим мехом.

Одеяло черевье горностаевое, сверху покрытое киндяком ярильного зеленого цвета. А в углу на лавке два запасных одеяла: из бобрового и гусиного пуха, испод подбит песцом и черной мерлушкой, а верх темно-вишневой тафтой и киндяком арабско-синего цвета. Умывальник и лохань под ним медные. Мыло доброе костромское, а также душистое, "с разными травы". У двери толстая войлочная полсть - "на стужу". У изголовья ложа на дубовой резной скамеечке в серебряном подсвечнике толстая восковая свеча и медный водолей - округлая чаша с возвышавшимся бокальчиком в центре; в чаше была вода, а в бокальчике в говяжьем жире ночами горел ночник.

Одна лишь моленная выглядела у митрополита проще - голые стены, выкрашенные белым левкасом, но алтарный иконостас и в ней был богатейший резной, золоченый, с разноцветными серебряными лампадами.

И над всеми дверьми, конечно, медные и деревянные кресты, в каждом покое, покойчике и даже чулане иконы. Паникадила, шандалы. Оконницы в сукнах, стены тоже, много ковров, на лавках бархатные, парчовые и суконные полавочники. Все помещения обязательно постоянно окуривались: или ячное пиво в печки плескали, или росный ладан, или гуляфную водку, розовую воду, можжевеловое масло.

В штате митрополита были теперь: казначей, дворецкий, ризничий, келейник, крестовое духовенство, иподьяконы, певчие дьяки и подьяки, а на хозяйстве поваренный старец, приспешный, сытенный, житный и иные, кои ведали поварней, приспешней (то бишь пекарней, пирожней), квасоварней, сытней, судовой - кормовым, хлебным и сытенным дворами, и конюшенным двором, и чуланом на денежную казну, ледниками, молочным погребом, капустным погребом, рыбным, палатами, где пресный мед стоит, где вино поставлено. И всеми житницами и амбарами у митрополичьего Новинского монастыря. И летней дачей святителя близ Москвы, в Троицком-Голенищеве, на стрелице при слиянии Сетуни и Раменки. Его садами и огородами прямо в Кремле и слободе Козихе. И рыбным садком на Москве-реке.

И кроме того, были еще митрополичьи бояре, дворяне и дети боярские, включая именитых князей, служба которых заключалась в том, что они надзирали за вотчинами святителя, дежурили при нем, охраняли.

За восемь лет до Даниила лично за митрополитом числилось более пятисот тридцати сел и деревень с почти двумя тысячами дворов и столькими же мужскими душами и почти шестьдесят сох земли (одна соха равнялась примерно тысяче с лишним десятинам), а он с первого же года владычества стал выпрашивать у кого только мог и прикупать новые земли, села и людей, а позже и не раз судился с разными владельцами по таким делам.

* * *

А в один из темных снежных дней декабря двадцать четвертого года схватили переводчика Максима Грека.

Недели через две вотчинника Ивана Никитича Беклемышева, по прозванию Берсень.

Еще через неделю митрополичьего дьяка Федора Жареного, и сына окольничего Михаила Васильевича Тучкова Василия, и молодого князя Андрея Михайловича Холмского, двоюродного брата Соломонии Ивана Даниловича Сабурова, грека Юшку Тютина, Михаила Андреевича Плещеева и еще нескольких человек, которые знались с Максимом Греком и часто бывали в его келье.

В Греции Максим звался Михаилом Триволисом и до двадцати двух лет жил на острове Корфу, затем в Италии, изучал античность, астрологию и естественные науки, учился и работал у первопечатника Альда Мануция, служил у мелкого итальянского правителя Мирандолли, был ярым приверженцем неистового Савонаролы и тридцати двух лет от роду, в пятьсот втором году, постригся в монахи в монастыре святого Марка, где его кумир был прежде приором. Когда же начались преследования Савонаролы, покинул этот монастырь и в пятьсот пятом оказался уже на Афоне православным монахом под именем Максим.

А в восемнадцатом году по просьбе Василия Третьего прислан с Афона в Москву для перевода на церковно-славянский Толковой Псалтыри и назван у нас Греком. Однако ни церковно-славянского, ни русского языка он не знал, зато был весьма сведущ во многом другом и к тому же невероятно самонадеян и честолюбив. Переводилась Толковая Псалтырь престраннейшим образом: он с греческого на латынь, с латыни на славянский переводчики Власий, Дмитрий Герасимов и троицкий монах Сильван, и был еще литературный обработчик и доброписец Михаил Медоварцев, данные Греку в помощники.

Через полтора года Толковая Псылтырь на славянском все-таки появилась. Максим Грек запросился обратно на Афон, но государь его не отпустил, велел сверить с греческим и исправить тексты еще нескольких богослужебных книг, давно уже существовавших на славянском: Триоди Цветной, Часословца, Апостола.

А Максим не хотел жить в Москве, ему все не нравилось на Руси, и он все хулил и устно, и письменно: обычаи, нравы, природу, государственное устройство и устройство церковное. Считал, например, что Русь не имеет права самостоятельно ставить митрополитов, что это, как и прежде, должны делать только греческие патриархи, и потому не признавал над собой власти русского митрополита, не подчинялся ему. И при всем при этом еще долго еле-еле говорил по-русски, а выучившись в конце концов и церковно-славянскому, писал на нем очень тяжело и невнятно и практически не знал и не хотел знать страны, в которой жил, и ее народ. Но всех поучал и поучал.