Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

• Название: В тайге стреляют
• Автор: Юрий Шамшурин
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

Повесть Ю. Шамшурина посвящена событиям гражданской войны в Якутии. Коренное население — якуты-охотники, обманутые местными богатеями-тойонами, — вступает в белоповстанческие отряды. Неграмотные, забитые бедняки, опутанные религиозными и родовыми предрассудками, первое время не понимают, что борются против власти трудового народа. О постепенном пробуждении их классового самосознания и повествует книга «В тайге стреляют».

Ю. Шамшурин много лет прожил в Якутии и хорошо знает жизнь и обычаи этого края.

Первая часть повести под тем же названием выходила в 1967 году в издательстве «Советский писатель».

---

— Глянь, куропатки поднялись!

— Где? — встрепенулся Назарка.

— Во-он! Над поляной мельтешат.

Назарка мысленно вскинул к плечу ружье, поймал быструю в полете птицу на мушку и нажал на спусковой крючок. Белый пушистый комочек с черной ленточкой на хвосте бесшумно утонул в снегу. Много их в свое время добыл Назарка. Только не из ружья.

— А удачно мы с тобой отделались! — возбужденно заговорил Костя. — Опоздай чуток наши — и каюк нам! Не выкрутились бы. Честное слово! В кольцо зажали, стервецы! — кивнул он на пленных. — Нас бы, однако, так не повели... И патроны на исходе, и ты расписался...

— Хорошо, что нас в разведку отправили, — сказал Назарка. — Худо бы пришлось отряду!

— Не таясь говорю, здорово перетрусил, — шепотом признался Костя. — Тебя не бросишь... Живьем захватили бы. Отстреливаться-то нечем! Эх, думаю, на штык поддену одного, другого — и то ладно!

Костя соскочил с саней, вприпрыжку побежал вперед, хлопая себя руками по бедрам. Хоть и ярко засветило солнышко, но мороз еще в полной силе и не позволяет забывать о себе. Назарка перекатил голову слева направо и, не мигая, уставился в синюю высь. По небу лениво плыли белые обрывки облаков. Из леса наносило чуть уловимым ароматом сосновой смолы. Крепко пахло лошадиным потом и свежим навозом. Сани потряхивало на ухабах. Нескончаемую, визгливую песенку тянули полозья. Конь, фыркая, продувал заледеневшие ноздри.

«Где-то сейчас отец?» — подумал Назарка.

Определенно, он в красном отряде воюет против беляков. Вспомнился момент, когда отец уходил с красноармейцами. Он обвел прощальным взглядом родную юрту, словно думал, будто покидает ее навсегда...

Из головы обоза донеслись заливистое ржанье и людская перекличка.

— Сворачивай! — протяжно скомандовал Фролов.

Назарка понял, что отряд подъехал к жилью.

Глава восьмая

Пуля угодила Назарке чуть пониже ключицы. К счастью, свинцовый кругляш не задел кость. Назарка сидел голый до пояса, осторожно придерживая на весу больную руку. Врач обследовал рану. Он был нескладный, рыхлый, а толстые пальцы — проворные и удивительно мягкие, словно на кончики их были нашиты кусочки ровдуги[58]. Лицо усеяно редкими крупными оспинами. Глаза круглые, выпуклые. Нос крупный, красный.

— Итак, юноша, вы, абориген, тоже вмешались в мировую свалку, в которой сам черт не разберет, кто чего хочет, — говорил он, перебирая блестящие инструменты. — Браво! Похвально! «Кто был ничем, тот станет всем». Я же, юноша, остаюсь вне политики. Профессия у меня такая — лечить правых и левых, сильных и слабых, победителей и поверженных...

Потревоженная рана горела, словно в нее сунули раскаленный уголек. Назарка морщинил лоб и поскрипывал зубами. Врач закурил и присел у столика, выкрашенного белой краской.

— А я всякие сомнения, непонятности и прочие раздвоения личности разрешаю при содействии Бахуса... Спиритус вини и аква дистиляти. Чудодейственный бальзам! — смачно причмокнул он толстыми губами.

— Доктор, — сдержанно попросил Назарка, — ты не языком, а руками работай!

— Охотно подчиняюсь вам, юноша!

С рукой на перевязи, в накинутом на плечи полушубке, Назарка вышел на крыльцо, с облегчением перевел дыхание.

— Еще раз повторяю! — крикнул ему вдогонку врач. — Абсолютный покой! Первое время больше лежать!

Жизнь в городе над большой рекой давно уже вошла в привычное русло. Но было и много нового, незнакомого. Прохладный ветерок развевал алые знамена, особенно яркие в лучах весеннего солнца. Над входом в бывшее «Собрание» появилась вывеска. На листе жести краской какого-то неопределенного бурого цвета было выведено «Народный дом». У дома, где теперь был Совет, стояли лошади. Некоторые были запряжены в сани, часть — под седлом.

На базаре бойко шла торговля, и часто упоминалось необычное слово «кооператив».

Поредевший отряд Фролова разместился, можно сказать, с комфортом. После юрт с земляными полами, наспех устроенных шалашей с дымными кострами особенно приятно было улечься в кровать, на набитый сеном тюфяк, застланный чистой холщовой простыней. Благодать! А после жаркой, с паром, бани — вдвойне.

О красноармейцах позаботился Чухломин. Купцы, посредники и прочие эксплуататоры и нетрудовые элементы на собственной шкуре убедились, что с этим худым, костлявым человеком шутки плохи. Поэтому все необходимое было подготовлено точно к назначенному сроку.

Когда Назарка пришел, в «казарме» было пусто. Лишь на пригреве у ворот сидел полусонный дневальный, лениво дымил самокруткой и ковырял в зубах. Чайник на плите был горячий. Неумело действуя левой рукой, Назарка наполнил кружку, достал хлеба, сахару, масла. Потом не раздеваясь лег на постель, накрылся полушубком. И закрутились, завертелись, чудесно переплетаясь, распутываясь, снова свиваясь в клубок, события минувшего года...

— Назарка! — откуда-то издалека донесся простуженный тенорок Кости Люна. — Не спишь?

— Нет.

Костя ногой придвинул вплотную к кровати табуретку, сел на нее и шумно вздохнул. Он был аккуратно пострижен, выбрит. Веселой узенькой полоской вокруг загорелой шеи выделялся подворотничок. Отмытая от лесной копоти и грязи кожа лица казалась необычно белой, гладкой. Сразу и не узнаешь Костю: помолодел боец.

— Как плечо?

— Доктор лежать много велел!

— Слышь, Назарка! — низко наклонившись к нему, шепотом поведал Костя. — На днях собрание будет. В городе комсомол создают. Эркасээм. Ну, из молодежи, вроде нас с тобой, из голытьбы которые. Нас, красноармейцев, тоже пригласили.

Назарка повернулся к Люну, бросил полушубок на спинку кровати с никелированными шишечками.

— Какой эркасээм? — заинтересованно спросил он.

— Я с одним давеча познакомился, шустрый парнишка! Синицын фамилия. Сказал, что из ячейки, — пояснил Костя и задумался, покусывая губы. — Эркасээм?.. Ну, в общем, соберемся мы, из бедняцкого класса которые, вместе. Сделаем себе правило: один — за всех, все — за одного, чтоб капиталисты и помещики снова на нашего брата узду не нацепили... Понимаешь, вроде бы партия из рабоче-крестьянской молодежи, — все как у большевиков. И лозунги такие же. И товарищ Ленин тоже наш вождь... Обязательно велели прийти на собрание мне, тебе и остальным нашим. И каждому речь сказать надо будет. Так Синицын наказал!

Пристроив здоровую руку под щеку, Назарка задумался. Костя тихонечко вынул из оттопыренного кармана несколько твердых, точно кремень, мятных пряников, слипшиеся леденцы, завернутые в дырявую обертку, и пачку папирос. Положил в изголовье на одеяло.

— Это тебе! — застеснявшись, заметил он.

— Зачем, Костя? — удивленно покосился Назарка на подарки.

— Как — зачем? — нахмурившись, пробурчал Люн. — Поправиться тебе надо, и с раненой рукой махорку курить неудобно.

— Всех якутских парней собрать в эркасээм! — приподнявшись, заговорил Назарка. — Бедных и которые у тойонов в хамначитах — всех бы в эркасээм! А еще бы девушек наших пригласить, которые от скота не отходят и с коровами в байских хотонах спят...

— Силища! — увлеченный порывом друга, подхватил Костя. — Понимаешь, Назарка, если бы все якутские парни и девчата были с нами! Куда бандитам деваться? Крышка! Аллилуйя!

— Стараться я буду, Костя. Теперь, поди, маленько грамотным, сознательным стал!

Назарка опустил голову на пуховую подушку и опять задумался, улыбаясь чему-то.

— Ладно, Назар, коли доктор приказал, — отдыхай! — встал Костя. — Я на улицу... Девчата там. — И он хитро подмигнул.

Назарка вскрыл принесенную Костей пачку. Папиросы были залежалые, дореволюционного завоза. Некогда душистый, ароматический табак заплесневел, подопрел, и во рту появился неприятный привкус. Назарка отодвинул кровать, сел к окну, где было посветлее, и раскрыл книгу, которую принес ему Фролов.

Последнее время Назарка без разбору читал, что ни подвертывалось под руку — книги, брошюры, листовки, прокламации, объявления у Совета. А редкие газеты, попадавшие в отряд, он знал чуть ли не наизусть от названия до адреса, где эта газета издавалась.

И сколько еще встречалось сложного, непонятного! За разъяснениями Назарка обращался к комвзвода Фролову, старшине Кеше-Кешичу и к рядовым красноармейцам. Многих он ставил в тупик своими вопросами.

— Вселенский собор?! — озадаченно протянул Ларкин и с некоторой опаской покосился на объемистую книгу в темном кожаном переплете. — Может, забор?.. Хрен его знает, что за у всей Лены забор. Река эта, паря, длинная, никаких тебе заборов, пожалуй, не хватит... Шел бы ты, Назарка, лучше к ученым людям. Они тебе и просветлят мозги! — мрачно посоветовал он.

Лишь старшину Кешу-Кешича никогда не смущали Назаркины вопросы, какие бы неожиданные они ни были. Старшина очень серьезно, внимательно выслушивал здорово повзрослевшего парня, склонив к нему свою маленькую птичью голову, и, подумав, пускался в пространные объяснения. Неоценимую услугу ему оказывали мимика и жесты, без которых, кажется, он бы и двух слов не связал. Руки и мускулы лица зачастую опережали язык. При этом Кешу-Кешича нисколько не волновало, правильно он отвечает на вопрос или нет. Буквально обо всем на свете у него было собственное суждение. И о будущем устройстве общества старшина имел свою, отличную от других и довольно оригинальную точку зрения.