Юрий Шамшурин - В тайге стреляют

• Название: В тайге стреляют
• Автор: Юрий Шамшурин
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

Повесть Ю. Шамшурина посвящена событиям гражданской войны в Якутии. Коренное население — якуты-охотники, обманутые местными богатеями-тойонами, — вступает в белоповстанческие отряды. Неграмотные, забитые бедняки, опутанные религиозными и родовыми предрассудками, первое время не понимают, что борются против власти трудового народа. О постепенном пробуждении их классового самосознания и повествует книга «В тайге стреляют».

Ю. Шамшурин много лет прожил в Якутии и хорошо знает жизнь и обычаи этого края.

Первая часть повести под тем же названием выходила в 1967 году в издательстве «Советский писатель».

---

Вот уже несколько месяцев пополненный взвод Фролова находился вдали от населенных мест. Красные бойцы гнали, уничтожали бывшие белоповстанческие войска, превратившиеся в разрозненные банды. В глуши, где, кажется, никогда еще не ступала нога человека, вдруг поднималась стрельба, рвались ручные гранаты. Оглушенные звери и птицы в ужасе покидали свои теплые норы и гнезда.

Неприятель упорствовал. На неоднократные предложения сложить оружие беляки неизменно отвечали отказом. Белобандиты защищались с отчаянием обреченных и зачастую переходили в яростные контратаки. Основу таких отрядов составляли закоренелые, непримиримые враги Советской власти, причинившие слишком много зла народу, чтобы можно было надеяться на помилование. Для таких сдаться — означало умереть. А они еще питали надежду на успех, верили, что в войне еще наступит перелом. Бандиты прослышали, что откуда-то издалека к ним должна подоспеть помощь. Слух был старый, непроверенный, но они верили в него. Это была их последняя надежда.

Дальше и дальше в глубь нехоженой редкостойной тайги уходила банда. На пути фроловского взвода встречались павшие от истощения лошади, сломанные сани, рваная упряжь и пропотелая одежда. Похудевшие, измотанные многодневным походом, красноармейцы шли по пятам за белобандитами. И по-прежнему впереди был командир Фролов в своей неизменной потертой папахе.

...В последней схватке белоповстанцы понесли большие потери, но и у красных не обошлось без жертв. Не стало рядом с Назаркой его лучшего друга и наставника Георгия Петровича Теплякова. Круглая свинцовая пуля, пущенная бандитом из искусно замаскированной засады, попала ему в грудь.

А товарищи его, увязая по колена в сугробах, падая и тотчас вскакивая, сближались с врагом. Назарка был на левом фланге. Прячась за деревьями, за валежинами, где перебежками, где ползком, он хотел незамеченным проникнуть в тыл к белобандитам. Не видел парнишка-якут, как зашатался и, качнувшись, осел на стылую землю немолодой уже командир отделения.

Белобандиты не выдержали натиска красноармейцев и побежали. Бой утих, и окрестный мир вновь объяла студеная тишина. На истоптанном сотнями ног снегу четко выделялись стреляные гильзы от разнокалиберных ружей, пустые патронташи и рукавицы. В заиндевелых вершинах лиственниц неподвижно повис туман, пропитанный пороховой гарью. Сквозь переплетение голых ветвей смутно просвечивало красное, сплюснутое с боков солнце.

Красноармейцы вынесли к дороге павших товарищей. Замедленными движениями, словно все еще не веря себе, снимали шапки. Стояли тихие, безмолвные, будто боялись нарушить покой мертвых.

Назарка опустился на колени перед трупом Теплякова. Слезы застили свет, скатывались по щекам и бисеринками застывали на воротнике. Дрожащими руками приподнял он голову своего отделенного, долго, стараясь запомнить навсегда, смотрел на дорогие черты. На неподвижных бровях и ресницах убитого поблескивали пушистые снежники. В незрячих глазах отражалось далекое холодное небо. Мороз уже отвердил мышцы, и лицо дяди Гоши казалось незнакомым.

— Как это?.. Дядя Гоша! — крикнул в отчаянии Назарка.

Громыхнул прощальный залп, и опять — вперед, в нехоженые дали тайги...

К вечеру отряд Фролова выехал к неширокому длинному аласу. На противоположном конце его виднелась юрта. К ней подходили высланные в разведку красноармейцы.

Юрта оказалась просторной. При появлении бойцов хозяин ее, маленький и тщедушный, не выказал ни удивления, ни испуга, ни радости, как будто был предупрежден заблаговременно, что у него остановятся гости. Он отсел в дальний угол и молча сосал трубку, поглядывая на красноармейцев узкими глазами. Вопреки вековому обычаю якутов, он почти ни о чем не расспрашивал приехавших.

Бойцы торопливо стаскивали с себя залубеневшую на холоде одежду, старательно отряхивали ее и развешивали на вбитых в стену деревянных колышках.

Малость отогревшись, красноармейцы раскинули на полу свои видавшие виды полушубки и шинели, с наслаждением растянулись на них. Негромко переговариваясь и покрякивая, все с затаенным нетерпением поглядывали на закипающие котлы и чайники. Перед огнем оттаивали твердые, как олений рог, буханки хлеба. Корки подгорали и распространяли вокруг раздражающе вкусный аромат. Мерзлое масло нарубили большими кусками.

Когда котлы и чайники опустели, бойцы снова улеглись по своим местам, задымили самокрутками. И никто не думал, что завтра опять предстоит утомительный путь, отчаянный холод и, быть может, новая лютая схватка с врагом. Люн вполголоса напевал «Как родная меня мать провожала» и примеривал на рукав гимнастерки заплату. Коломейцев лежал на животе, уткнув в подбородок составленные друг на друга кулаки, мечтательно смотрел на льдинку, вмороженную в окно. Освещенная прыгающим пламенем камелька, она казалась каким-то драгоценным камнем.

Назарка примостился на тальниковом стульчике поближе к свету. Он достал из вещмешка потрепанную книжицу с надорванным переплетом, раскрыл и низко склонился над ней. Обветренные губы беззвучно шевелились. В тексте встречались непонятные слова. Назарка хмурил лоб, двигал бровями, пытаясь без посторонней помощи вникнуть в их смысл.

«"Вотще!" Что это такое? — подумал он и вздохнул: — Много еще учиться надо!»

Яркие отблески огня освещали сосредоточенное лицо парня. Расплывшаяся кудлатая тень его беспокойно металась по стене, хотя Назарка не шевелился. Раскаленные искры падали на листы. Он щелчком сбивал их.

— Что читаешь, Назарка? — заинтересованно спросил Костя Люн и попробовал, прочно ли держится на рукаве заплата.

Назарка неохотно поднял голову, повернул книгу обложкой к красноармейцам.

— Русский поэт Александр Сергеевич, фамилия — Пушкин! — раздельно произнес он.

— Давай на голос. Мы тоже послушаем, — попросил Коломейцев и переместился поближе к камельку.

— Плохо я умею. Смеяться еще станете! — возразил Назарка, смущенно улыбаясь.

— Кто это смеяться позволит! Книга, брат, великое дело!.. Как умеешь, так и читай! — приподнявшись с орона, сказал Фролов. Повозился, устраиваясь удобней, и притих.

— Что читать?

— А что тебе больше всего нравится, то и валяй!

— Вот шибко хорошее стихотворение. «Послание в Сибирь» называется.

— Давай его!

Назарка часто запинался, краснел и водил пальцем по строчкам.

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье.
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Установилась тишина. Сдерживая дыхание, люди с обветренными лицами, потрескавшимися на морозе губами и заскорузлыми руками, внимательно слушали Назарку.

Хозяин юрты, бесшумно ступая, с темной стороны обогнул камелек, оделся и вышел на улицу. На него никто даже не взглянул. Немного погодя Фролов сунул голые ноги в валенки, накинул на плечи борчатку и тоже исчез за скрипнувшей дверью.

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа.
И братья меч вам отдадут.

Назарка кончил читать и закрыл книгу. Несколько минут длилось молчание. Красноармейцы задумчиво покуривали.

— Ведь правильно он сочинил! — вскинул давно не стриженную голову Ларкин. На щеке его выделялось черное пятно — ознобил. — Раньше люди тоже не сидели сложа руки — боролись. Революцию вроде бы готовили, будто крестьянин пашню под посев.

— Здорово он пишет, Александр Сергеевич! За живое цепляет! — с восхищением произнес Костя Люн. — Вот бы тебе так выучиться, Назарка!

— Самый наипервейший писатель был на России! — авторитетно заявил Коломейцев. — Царь-кровосос его загробил!

— Известно, цари все душегубители!

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво покосился Ларкин на Коломейцева.

— В Иркутске, когда на переформировке были, ученый в казарме выступал. Он рассказывал. У Пушкина еще жена барыня-белоручка была и с каким-то буржуем снюхалась, стерва. Из-за того и драка на пистолетах у них получилась. Тот Пушкина и подстрелил.

— Ты, Назарка, молодец! Выучился грамоте и понимающим человеком стал. А я вот лодырь несусветный! Букварь досель для меня темный лес...

Хлопнула дверь, и в нагревшееся жилье хлынул морозный воздух. В тепле он моментально загустел и стал похож на взбитые сливки, которые тут же бесследно исчезли.

У порога Фролов смел рукавицей с валенок снег, снял и старательно отряхнул папаху. После этого командир прошел к ярко пылающему очагу, стал к огню спиной и заложил руки за спину.

— Лютует сегодня! — простуженным голосом заметил он.

— Ничего, перетерпим как-нибудь. Весна уже не за дальними горами, помягче станет.