Анн-Лу Стайнингер - С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии

• Название: С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии
• Автор: Анн-Лу Стайнингер
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

Поэтичные миниатюры с философским подтекстом Анн-Лу Стайнингер (1963) в переводе с французского Натальи Мавлевич.

«Коллекционер иллюзий» Роз-Мари Пеньяр (1943) в переводе с французского Нины Кулиш. «Герой рассказа, — говорится во вступлении, — распродает свои ненаглядные картины, но находит способ остаться их обладателем».

Три рассказа Корин Дезарзанс (1952) из сборника «Глагол „быть“ и секреты карамели» в переводе с французского Марии Липко. Чувственность этой прозы чревата неожиданными умозаключениями — так кулинарно-медицинский этюд об отварах превращается в эссе о психологии литературного творчества: «Нет, писатель не извлекает эссенцию, суть. Он только фильтр, который распределяет и отбирает, отводит и копит, медлит, раздумывая. Он ужимает или доводит водой».

Два рассказа Анн-Лиз Гробети (1949–2010). «Сдохни, мерзкая тварь» — о психически нездоровой девочке и ее матери, мечтающей «сплавить» дочь в какую-нибудь лечебницу. Перевод с французского Марии Аннинской. И «Нилли в ночи» — исполненный черного юмора этюд о храпе. Перевод с французского Михаила Яснова.

Моник Швиттер (1972) с рассказом «А если снег, у крокодила…» Одиночество и надежда на любовь — вот немудрящая тема этой с виду интригующей истории. Перевод с немецкого Марии Зоркой.

«Книга Лукаса» Жана-Франсуа Соннэ (1954) в переводе Нины Хотинской. Рассказ о греке, врале-островитянине, и о «неудобном сродстве» его выдумок и темперамента с трудом и темпераментом автора новеллы, как, впрочем, и вообще писателей.

«Короткие рассказы» Аурелио Булетти (1946). Миниатюры, сочетающие скепсис с добродушием. Перевод с итальянского Анны Ямпольской.

Франц Холер (1943), живой классик швейцарской литературы. Рассказ «Камень» — происхождение Земли и зарождение жизни, европейская история и нынешний день глазами камня. Перевод с немецкого Вячеслава Куприянова.

И завершают краткую антологию современного швейцарского рассказа «Тополя» Жоржа Пируэ (1920–2005) в переводе с французского Аси Петровой. Вереница лирических ассоциаций, связанных для автора с этими городскими деревьями: «Потому что каждый человек несет, прижав к груди, свое невидимое деревце…»

---

Перевод «Sommergäste» выполнен по изданию «Seerücken» [S. Fischer Verlag, 2011].

Дачники

Вы приедете один? — еще раз спросила моя телефонная собеседница. Имя ее я не разобрал, акцент определить не смог. Да, ответил я. Я ищу место, где можно спокойно поработать. Она посмеялась, чересчур долго, потом спросила, что у меня за работа. Пишу, сказал я. Что же вы пишете? Работу о Максиме Горьком. Я славист. Ее любопытство меня раздражало. Вот как… — сказала она. Секунду помедлила, словно не была уверена, интересна ли ей эта тема. И наконец решилась: Ладно, приезжайте. Дорогу знаете?

В январе я участвовал в конференции, посвященной женским персонажам в пьесах Горького. Мой доклад о «Дачниках» планировалось опубликовать в сборнике, но в суете университетских будней руки не доходили переработать текст и подготовить к печати. Для этого я зарезервировал свободную неделю перед Вознесением и искал место, где никто и ничто до меня не доберется, не отвлечет от работы. Курортную гостиницу порекомендовал мне коллега. Ребенком он не раз проводил там летние каникулы. Хозяин ее давно обанкротился, но коллега слышал, будто несколько лет назад гостиницу вновь открыли. Если ищешь место, где ничего не происходит, поезжай туда, в горы, наверняка не прогадаешь. В детстве я этот курорт ненавидел.

Автобусы ходили к гостинице только летом. Та женщина, не называя причин, сказала по телефону, что встретить меня, увы, не сможет, но от ближайшей деревни можно дойти пешком, это недалеко, максимум час ходу.

По узкому серпантину автобус карабкался вверх по горным террасам. Пассажиров было мало, и на конечной остановке, кроме меня, вышли лишь двое-трое школьников, тотчас затерявшиеся между домами. Из одежды я взял с собой только самое необходимое, но из-за книг и ноутбука рюкзак оказался увесистым — килограммов двадцать. Что вы там везете? — спросил шофер автобуса, помогая мне вытащить рюкзак из багажного отделения. Бумагу, ответил я, а он смерил меня недоверчивым взглядом.

Возле почты стояли дорожные указатели, отсылающие в разных направлениях. Я пошел по улочке, затем по тропе, которая вела вверх по крутому лугу, а дальше сбегала вниз, в узкое лесистое ущелье. На опушке росли лиственницы и одинокие ясени, в глубине — красные ели. Повсюду бурелом, засохшие остовы елей, под которыми еще виднелись последние остатки снега. Почва была сырая, ноги глубоко увязали в черной земле. Незримая паутина то и дело липла к лицу и рукам. Следов других путников я не заметил — наверно, был первым в этом году.

Через некоторое время я вдруг сообразил, что уже довольно давно не видел никаких дорожных знаков, а вскоре тропа вообще затерялась среди деревьев. Поворачивать обратно мне не хотелось, и я продолжил путь вниз по склону, который становился все круче. Кое-где приходилось хвататься за сучья или корни, один раз я не устоял на ногах и, поскользнувшись, проехал несколько метров, да еще и брюки порвал. Плеск речушки внизу становился все громче, а когда я наконец добрался до ее берега, отыскалась и дорога. Бурный поток мчал свои серые воды в широком русле из светлых скал и осыпей, среди темного лесистого ландшафта оно казалось открытой раной. Идти стало легче, и примерно через полчаса я вышел к небольшому деревянному мосту. Опоры подмыты, а сам мост наискось перегородило вывернутое с корнями дерево. Оно сорвало перила, и своей тяжестью проломило несколько досок настила. Я осторожно перелез через него. На другой стороне ущелья дорога забирала круто вверх, и я вспотел, хотя в лесу было прохладно.

Я шел уже без малого два часа, когда за деревьями завиднелась гостиница. А пятью минутами позже очутился перед огромным зданием в стиле модерн. Дно долины успело утонуть в тени, но дом, стоявший на возвышенном месте, сиял белизной в лучах вечернего солнца. Все окна, кроме одного в нижнем этаже, закрыты ставнями, кругом ни души, слышен только плеск речушки. Парадная дверь была открыта, и я вошел. В холле царил полумрак. Сквозь цветные стекла внутренней двери на истертый персидский ковер, застилавший каменный пол, падали полосы солнечного света. Мебель накрыта белыми полотнищами.

Есть кто-нибудь? — негромко спросил я. Никто не откликнулся, и я толкнул дверь, над которой старомодным шрифтом было написано: Столовая. За дверью обнаружилось просторное помещение с тремя десятками деревянных столиков и перевернутыми стульями на них. Освещен только один, в дальнем углу. Там сидела молодая женщина. Есть кто-нибудь? — окликнул я чуть погромче, и направился к ней. Она тотчас встала, пошла мне навстречу и, протянув руку, сказала: Добро пожаловать, я — Ана, мы с вами говорили по телефону.

Судя по всему, моя ровесница. Одета как официантка — черная юбка, белая блузка. Блестящие черные волосы до плеч. Я спросил, не закрыта ли гостиница. Уже нет, улыбнулась она. На столике стояла тарелка с недоеденными равиоли. Минутку, сказала женщина. Села за столик доедать свой ужин. Уплетала быстро, как будто бы нисколько не смущаясь, что я смотрю на нее. У меня с обеда маковой росинки во рту не было, и вообще-то я проголодался, но сперва хотел занять номер, принять душ и переодеться. Я сел напротив нее, она запоздалым жестом предложила мне стул и сказала: Расскажите про свою работу. Я еще раз объяснил, зачем приехал. Она вытерла салфеткой губы, спросила: А почему вас это интересует? Я пожал плечами и ответил, что меня приглашали на конференцию. Гендерные штудии нынче в моде. Но почему всегда женщины? — спросила она. Не знаю, сказал я. Мужчины не так интересны. Глотком вина она запила последний кусочек. Сейчас покажу вам комнату.

В холле она зашла за стойку, порылась в ящиках. Немного погодя придвинула ко мне книгу регистрации, попросила заполнить формуляр. Я заполнил. Потом хотел полистать назад, прочесть последние записи, но Ана забрала у меня книгу, спрятала в ящик. Вас не затруднит уплатить вперед, прямо сейчас? Я сказал: Конечно-конечно. Семь дней, полный пансион, подсчитывала она, это будет четыреста двадцать франков включая курортный сбор. Взяла купюры и сказала, что сдачу даст позже. И счет, попросил я. Она кивнула, вышла из-за стойки и быстро зашагала вверх по широкой каменной лестнице. Только теперь я обратил внимание, что она босиком. Подхватил рюкзак и пошел следом.

Она ждала на втором этаже, в начале длинного сумрачного коридора. У вас есть особые пожелания? — спросила она. Когда я ответил отрицательно, она отворила первую же дверь и сказала: В таком случае занимайте этот номер. Я вошел в комнату, довольно маленькую и скудно обставленную: кроме незастланной кровати, стола и стула, там был комод, на котором стояли старый фарфоровый тазик и кувшин с водой. Стены беленые, пустые, если не считать распятия над кроватью. Я подошел к стеклянной двери, ведущей на крохотный балкончик. Туда лучше не ходить, послышался из коридора голос Аны. Я спросил, где ночует она сама. А зачем вам это знать? Просто так. Она сердито посмотрела на меня и сказала, что, хотя она здесь и одна, это отнюдь не означает, что я могу позволять себе вольности. Я ничего дурного в виду не имел и с удивлением воззрился на нее. Спросил, когда мне можно поесть. Она состроила напряженно-задумчивую мину, потом сказала, чтобы я спустился вниз, как только размещусь. Засим она исчезла, а немного погодя вновь появилась в дверях и, не говоря ни слова, бросила на стол рядом со мной постельное белье и полотенце.

Ванна и туалеты были в конце коридора. Я разделся и стал под душ, но, отвернув кран, услышал лишь тихое хрипенье. Слив в туалете тоже не работал. В нижнем белье я вернулся к себе в комнату, вымылся водой из кувшина, надел чистое. Потом спустился вниз, но Аны нигде не нашел. Напротив столовой располагалось помещение поменьше, надпись над дверью сообщала, что это дамский салон. Там стояли несколько кресел, опять же укрытых, и большой бильярдный стол. На зеленом сукне лежали один красный шар и два белых, к столу был прислонен кий, будто кто-то вот только что играл здесь на бильярде. Соседнее помещение, обозначенное как fumoir, то бишь курительная, по-видимому, служило также библиотекой. Книги в большинстве старые, пыльные, и авторов этих мне читать не доводилось. Классиков совсем немного — Достоевский, Стендаль, Ремарк. Вдобавок несколько зачитанных до дыр американских бестселлеров.

Я вернулся в холл и оттуда прошел в бальный зал, самое большое помещение, где, кроме скатанного в рулон ковра, ничего не было. С потолка, опирающегося на колонны из фальшивого мрамора, свисала старинная латунная люстра. Во всех комнатах весьма холодновато, и света сквозь закрытые ставни проникало мало. На кухне, расположенной в полуподвале, было еще темнее. Там стояла огромная чугунная плита, явно дровяная, а на серванте громоздились десятки грязных винных бокалов и горы немытых тарелок, словно после недавнего банкета. Я снова поднялся на первый этаж, вышел на улицу.