Тео Варле - Остров Фереор

• Название: Остров Фереор
• Автор: Тео Варле
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1928

Французская альтернативная история начала 20-го века. Франция после Первой мировой войны. Инфляция, бедность, погода мерзкая... И тут в Атлантике обнаруживается новый остров... Ну и про любовь, конечно.

(При создании fb2 сохранена грамматика оригинала — Гриня)

---

По чрезмерной стыдливости (потому что Ривье сделал бы это от души и безо всякой насмешки) я не посмел попросить его протелефонировать в отель «Кларидж», чтобы узнать, вернулись ли Кобулеры из своего путешествия.

В день первого своего выхода после болезни, 29-го, я пошел пофланировать по Парижу на правах выздоравливающего.

Как будто сама природа принимала участие в празднике воскресения Франции — новое тепло пролилось на столицу в эти осенние сентябрьские дни. Метеорологическая пертурбация, вызванная падением болида, после трех недель бурной погоды и холода, вызвала теперь на время такое же неожиданное подобие лета. Уже три дня светило жаркое, июльское солнце: снимались пальто, меха; проходили женщины в легких платьях.

Париж веселился. Давно забытой радостью насыщен был воздух, как в прошлые счастливые времена. Втечение многих лет — я понял это теперь — послевоенная тревога и неуверенность помимо нашей воли угнетали нас; к этому привыкли, приспособились; но то, что всего несколько дней тому назад казалось нормальным, было лишь хронической меланхолией, в которую втянулись. Это утро было совсем иным. В Париже царило особенное веселье; новым блеском светились все глаза. Я невольно вспомнил довоенный золотой век; в этом Париже, преображенном тринадцатью годами механического прогресса и интенсивной цивилизации, я снова обрел свою молодость.

На тротуарах — только радостные лица. В легком воздухе — одни лишь оптимистические фразы, комментирующие триумфальный подъем франка.

Я слышал, как маленькая мидинетка с легкомысленной мордочкой говорила своей товарке, нагруженной огромной шляпной картонкой:

— Ты говоришь, малютка, что франк сегодня уже 28, ах, если бы этого хватило на шелковые чулки!

Но это была лишь юношеская болтовня, симптом общей веры, столько раз обманутой, а теперь вновь обретенной — полной и радостной. Действие подъема франка, как говорил Ривье, было еще только чисто моральное, лишь удовлетворяло сознание, что бумажный франк стоит почти столько же, сколько и золотой, как было когда-то. Так же, как при постепенном падении франка торговый механизм ослаблял и как бы поглощал грубость девальвации, подымая цены медленно и постепенно, так и теперь понадобятся недели, а может быть, и месяцы, чтобы приспособить новые цены к новой ценности франка.

В «Кларидже» я обрадовался ответу:

— Господин профессор и мадемуазель Кобулер вернутся сегодня днем.

Я чувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своей радостью. Ривье сегодня завтракал где-то вне дома. Оставался Жолио. Я взял такси и отправился к нему на авеню Обсерватоар, 12 бис.

Но он совещался с каким-то американским предпринимателем; я разговаривал с ним всего пять минут, в дверях кабинета.

— Но он тебя не очень попортил, этот сангвиник. Ты выглядишь великолепно. Да, Сиена дома, она одевается, чтобы бежать на фабрику… Мы с ней думали зимой совершить турне в Лос-Анжелос… Но ангажемент, который нам предлагают, ничего не стоит теперь, в связи с вашей проклятой биржевой комбинацией и падением доллара. Что это ему взбрело в голову, твоему каналье Ривье? Они вдруг вздумали вытащить резервные фонды банка, после того, как клялись в их неприкосновенности. Какая нелепость! Какая хитрость! Куда мы идем?

Он стал расспрашивать меня о моем путешествии. Но так как он читал официальную версию о порче машин у Азорских островов, то сам отвечал себе в торопливом потоке слов. На его вопрос: «Когда же ты едешь?» я ему ответил:

— Ничего не знаю!

— Ну, старина, — заключил он, — нужно итти к моему янки. Но мы еще увидим тебя? Когда ты у нас завтракаешь? Послезавтра? Идет. Мы тогда поговорим…

Я завтракал один в студенческом ресторанчике на бульваре Сен-Мишель. Цены не изменились: попрежнему двадцать два франка пятьдесят сантимов — prix fixe[31], которая, я помнил, до войны была один франк двадцать пять сантимов, и нигде в магазинах на бульваре, куда я пошел побродить от нечего делать, не замечалось симптомов настоящего снижения цен. Правда, на окнах «Самаритен»[32] висели коленкоровые полосы с надписью: «Двадцать процентов скидки на все товары», но — увы! — это была мифическая скидка.

Я шел к отелю «Кларидж» кружным путем по берегу Сены, роясь в палатках букинистов, чтобы как-нибудь убить время, потом поднялся на Елисейские поля, в тень зеленых еще платанов. Было жарко. Поливальщики освежали блестящее шоссе, по которому мчались автомобили. Доверие и надежды, выражаемые всеми прохожими проникали в меня, и мой мозг, как ультрачувствительный приемник, жадно их воспринимал и развивал еще дальше.

Занимая место в лифте отеля «Кларидж», я был взволнован, как гимназист, который вопит у дверей своей первой любовницы. «Господин профессор и мадемуазель приехали два часа тому назад». И элегантная кабина лифта, сверкающая крокодиловой кожей и никелем, поднимала меня па третий этаж, как в эдем.

Фредерика!.. Да, она сама открыла мне дверь № 204… Она сама, в темносинем платье, подобном цвету ее глаз, с золотыми искорками… Она, со своими белокурыми локонами флорентийского пажа, открытой и ласковой улыбкой и запахом духов «Ремембер», который, окутывая ее, вызвал представление о солнце над пляжем и безбрежном море…

— Господин Маркэн… Отец только что вышел. Он будет очень огорчен, что вы не застали его…

Но она сама, казалось, была в восторге. Ни секунды у меня не было сомнения, что она меня не примет.

С соответствующими обстоятельствам словами я последовал за ней в кабинет-гостиную, белую лаковую в золотую полоску с тюлевыми занавесями на окнах, рисунок которых изображал летящих уток…

Я не ребенок, мне тридцать четыре года, и мне знакомы женские чары, но то, что я испытывал в этот день, было неописуемо.

Как в победном сне, в апофеозе осуществившегося счастья, где новая любовь сметала всю мою старую жизнь, обновляла меня и наполняла абсолютным доверием, я сел в кресло, которое она мне указала, и взял предложенную папироску.

Лицо ее выделялось в ярком свете, я не видел ничего кроме него.

Что мне до вежливых фраз, которыми мы механически обменивались! Я следил, охваченный чудесным волнением, за выражением ее подвижного лица, которое менялось ежеминутно, воплощая попеременно тысячи образов моих старых, самых дорогих мечтаний, которые счастливая любовь всегда находит в «избранной».

Мы светски поддерживали беседу. Но другой обмен мыслей, бесконечно более серьезный и патетический, возникал между нами, как будто волны текучего и нерасчлененного языка — первичного языка душ — погружали нас в атмосферу взаимного понимания, соединяли бывшие в нас тайные магнетические силы.

Я не сделал ни одного движения, мне не хотелось даже взять ее за руки, но это общение создавало атмосферу священной драмы, не требующей лишних слов.

Я проснулся, если можно так выразиться, при ее просьбе:

— Расскажите мне, милый, пока мы одни, о своем путешествии.

Лицо ее, как бы озаренное чудесным светом, раскрывало передо мной всю глубину ее чистой, родственной души. Казалось, между нами не могло существовать никаких секретов. Клятва о молчании, данная мною капитану Барко, не касалась ее, этой вновь обретенной мной родной души, второй половины моего существа, составлявшей вместе со мной одно целое.

Я рассказал ей все: плавание на «Эребусе II», исследование острова Фереор, мятеж, мой полет из Парижа в Шербург в обществе владык…

Выражение тревоги появилось на ее лице:

— Говорите тише, дорогой, — приказала она.

И подвинув свое кресло, она облокотилась на ручку моего, придвинувшись ко мне, чтобы хорошо слышать.

Я опьянел от аромата ее волос. Шелковистое обнаженное плечо вызывало головокружение. Я на мгновение закрыл глаза.

— И вы клялись, что будете молчать! — прошептала она еле слышно. Вы — честный человек! Какая честь для меня ваше доверие, мой друг! А все же, — сказала она вдруг, — представьте себе, что я шпионка.

И она посмотрела мне прямо в лицо, так близко, что я почувствовал на своих губах ее горячее и чистое дыхание…

У нее было такое странное выражение, что я замолчал и вздрогнул, вспоминая в страхе обвинение Ривье против Кобулера.

Но доверие вернулось ко мне еще больше, чем прежде, и захлестнуло меня.

— Даже если вы то, что говорите, Фредерика, я чувствую, что вы не предадите меня.

Она улыбнулась болезненной и в то же время восторженной улыбкой.

— Ах, вы это чувствуете?.. Спасибо!

И в наготе этих слов, простых, но сказанных с особенней серьезностью, было и признание в любви и полное, окончательное согласие отдать свою жизнь.

В соседней комнате глухо закрылась дверь. Она быстро поднялась и сказала пугливо:

— Отец возвращается. Вам не следует его видеть, Антуан. Уходите скорее.

— Я повинуюсь вам, не спрашивая причины. Мы еще увидимся, Фредерика?..