Франсиско Сача - Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

• Название: Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей
• Автор: Франсиско Сача
• Издательство: Текст
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0873-6

В книгу вошли рассказы писателей, получивших главные литературные премии Кубы — имени Алехо Карпентьера и Хулио Кортасара. Десять историй интересны тем, что написаны в иной, отличающейся от русской или европейской, литературной манере. Собранные вместе, эти рассказы — непохожие друг на друга стилем, сюжетом, тоном повествования — образуют единое целое и словно ведут между собой живой диалог, в котором лукавый и горячий, под стать кубинскому темпераменту, юмор встречается с терпкой горечью трагизма, а жизнь предстает клубком странных и необъяснимых событий.

---

— Правда красиво, милая? — спрашивала Мария Эухения, не глядя на дочь, ища глазами Дарио. Того Дарио, которого помнила по той долгой и, чтобы сказать точней, давней ночи. Многих пассажиров сразу стало рвать, как только они сошли с поезда, странная обстановка создалась на вокзале. Многие дети, которые ехали из восточных и центральных провинций, совсем не просыпались, и их матери сначала удивлялись, а потом, испугавшись, стали просить помощи у вокзальных служащих, у других пассажиров и наконец завопили, взывая о помощи.

Мария Эухения оставила девочку сторожить чемоданы и со всей проворностью медсестры отделения реанимации занялась теми, которых никак не удавалось разбудить. Вокзальные врачи приняли ее помощь и, точно так же выбитые из колеи, делали вливания глюкозы, физиологического раствора и всего внутривенного, что было в медпункте.

Они никогда не сталкивались со столькими неотложными случаями сразу. У некоторых больных не прекращалась рвота, а другие невнятно лепетали, что умирают, у всех был жар, все стонали. Плакали испуганные дети на руках у матерей и просились назад в родные места.

Вокзальные скамьи были превращены в носилки, остановили движение на прилегающих улицах и, не теряя времени на записывание имен и адресов, стали увозить больных на легковушках, владельцы которых приехали кого-то встречать.

В сумятице, среди людей, превратившихся в носильщиков, санитаров (невозможно определить, кто выполнял эту работу по долгу службы, а кто — добровольно), Мария Эухения как будто увидела Дарио. Как раз в тот момент, когда начальник вокзала заговорил из всех динамиков, что нужно сохранять спокойствие, что сюда уже едут машины «скорой помощи», что детей повезут в педиатрическую больницу… взрослые поедут в больницу Калисто Гарсия… пожалуйста, не забудьте свое удостоверение личности… вот, они уже приехали…

Мария Эухения в сутолоке и смятении забыла, где это ей показался Дарио. Побежала на угол, где она оставила девочку, и нашла только чемоданы. Расталкивая все препятствия на своем пути, она перепрыгивала через скамейки, еще остававшиеся на местах, не переставая выкрикивать имя дочери. Весь вселенский ужас обрушился на нее (так она снова подумала), и, не зная, у кого просить помощи, она двинулась к воротам, куда прибывали машины «скорой помощи».

Снова ей показалось, что она видит Дарио. Больше того, ей показалось, что Дарио смотрит на нее. Еще точнее, ей показалось, что ему кажется, что он видит ее, но в этот момент сирена первой машины уже оповестила всех, что машина отъезжает. Мария Эухения догадалась только попросить шофера позволить ей взглянуть, не там ли ее дочь, на носилках в глубине.

Традиционное деление педиатрической больницы на отделения — по болезням — пришлось нарушить. Когда были забиты все палаты, врачи и медсестры поставили кровати в коридорах, в вестибюлях, в лечебных кабинетах и везде, где только можно было поместить капельницы.

Мария Эухения узнала многих матерей, которые ехали с ней в поезде, и детей, которые, как и ее дочь, в первый раз приехали в этот сказочный город. Хотя сама она была совершенно подавлена, она пыталась ободрить других и, несмотря на забытье, в котором пребывала девочка, взяла на себя присмотр за капельницами в палате. Дежурная медсестра уже больше двух суток была на ногах и благодарила Марию Эухению за то, что сможет хоть немного посидеть на лестнице у подъезда. Мария Эухения всю ночь обходила койку за койкой, на которых лежали дети из разных провинций, даже из Гаваны. Поднимала дух матерей своею кажущейся бодростью, а за спинами у них вымаливала надежду у врачей, которые перебегали с места на место, не имея времени на объяснения, в безнадежной попытке спасти детей, которые впадали в кому и умирали за несколько минут.

Та медсестра, которая сидела на лестнице, и сказала ей. Девочку собирались забрать в реанимацию, потому что невозможно было остановить кровотечение, которое началось в том месте, где прокололи вену.

Мария Эухения попыталась вести себя как профессионал с многолетним опытом, с привычной уравновешенностью, с выдержкой самой требовательной в мире профессии, жестко, как подобает матери-одиночке, но вселенский ужас обрушился на нее (вот теперь уж точно), и она не дала унести свою дочь на носилках, как всех остальных.

Она взяла ее на руки, прижала к груди и помчалась туда, где ее ждали врачи и медсестры, такие же измученные, как и все другие.

Невозможно было терпеть фразы, которые она столько раз произносила сама, вроде «делаем все возможное» или другие в таком же духе, зная, что они нисколечко не утешают, так что она вошла с девочкой в палату, и они все вместе ввели ей трубку, и со всеми вместе Мария Эухения подсоединила дочь к аппарату искусственного дыхания, помогала искать крепкую вену, а когда все обняли ее, потому что усилия оказались напрасны, Марии Эухении показалось, что она видит Дарио.

Через стекло отделения интенсивной терапии она выдержала наконец его взгляд, потому что ее уже не интересовали ни «Коппелия», ни «Кармело», ни Прадо, ни широкие улицы. Больше того, потому что уже и любовь ее не интересовала. А точнее, потому, что ее уже абсолютно ничего не интересовало.

Антон Арруфат Оборотная сторона сюжета © Перевод Ю. Звонилова

Итак, я надеюсь, найдут защиту мечта о правде и мой голос открытый.

Мануэль де Секейра

Ипполита Мору он как-то встретил на улице, наткнулся на него, выходя из книжной лавки, а может, видел его издали сидящим на скамье в парке Мисионес в чистенькой рубахе-гуайавере, которая его впечатлила, как доспехи тропической эпохи Средневековья. Во время этих рискованных встреч я ни разу не решился поприветствовать его, ни тем более попросить, чтобы он подписал мне свои книги. Потому что, когда я кем-то восхищаюсь, бываю по-глупому застенчив. Несмотря на то что у меня не было ни одного его автографа и я никогда не пожимал ему руки, очень мало читателей или исследователей так глубоко знали его произведения, как я.

Он читал и перечитывал его книги и все, что о них было написано. Всю юность и молодость его сопровождали произведения Ипполита Моры, критика, комментарии, интервью и фотографии писателя. Обычно говорилось, что его книги относятся к тем немногим, которые стимулируют, побуждают и даже вынуждают снова и снова возвращаться к ним, и в итоге, когда молодость уже прошла, кажется, будут с тобой всю жизнь, беспокоя и томя.

Его критическую статью на последний роман Ипполита Моры только что опубликовали в лучшем литературном журнале Гаваны, редактором которого он был. Эту книгу он прочел с большим интересом и удовлетворением. Возможно, она не была лучшей работой писателя, в ней уже проглядывал легкий — однако для него, столь восхищенного почитателя, трагичный — декаданс. Но были и другие, в которых проявлялась сила его воображения, подлинное вдохновение и смелость.

Разве не достаточно было того, что он их создал, чтобы и этот, возможно последний, роман писателя, учитывая его возраст, звучал убедительно? Один коллега из издательства иронично назвал его Тертуллианом Апологетом и заявил, что роман Ипполита Моры — это полный провал, подтверждение заката его таланта. Сейчас он и впрямь просто старик-писака, и, словно желая поведать о каком-то секрете, коллега приблизился к нему и наставительным тоном прокомментировал: «Надо уметь вовремя остановиться».

Тем не менее он чувствовал, что романист был достоин полной похвал статьи. Словно очередной камень, роман гармонично встраивался в здание прекрасного, загадочного собора, который возвели его гений и воля. После публикации критической статьи его стало обуревать желание, входящее в противоречие с застенчивостью, о которой он подчас совсем забывал: он жаждал познакомиться с Морой, пожать ему руку, услышать его голос… К желанию примешивалось чувство, которое очень удивило его, — любопытство, доходящее до насущной потребности узнать, прочел ли писатель его статью и что о ней думает.

Я трудился над ней больше недели и считал ее хорошей, возможно, даже блестящей работой. Внезапно он сделал нечто, что его поразило: аккуратно вырезал статью из журнала, положил в конверт и надписал адрес Ипполита Моры. Я оставил конверт на три дня на рабочем столе, прислонив его к фигурке фехтовальщика рядом с компьютером, никак не решаясь отослать. Глядя на конверт, я прикасался к нему, приветствовал его… но так и оставлял на столе. Может, наивно посылать статью Море? Наивно или тщеславно?

Иногда он думал, что это позволило бы ему приблизиться к писателю, выразить свое восхищение и симпатию. Но раз речь шла о возможности приблизиться, нужно было действовать более последовательно и безукоризненно: я открыл конверт, поставил подпись рядом со своим именем в конце статьи и тут же нечетким, нервным почерком указал адрес и телефон. Прошло несколько дней, а конверт все еще стоял на том же месте. За это время планы немного изменились. Он попытался найти номер телефона Моры в справочнике, но безрезультатно: это был частный номер, не включенный в справочник. Он поспрашивал у друзей, но ни у кого не оказалось его телефона. Номер Моры? Ты с ума сошел. Он затворник. Ни с кем не встречается и не общается. Пишет на печатной машинке, и у него нет электронной почты, пояснил ему один из коллег в редакции.