Аполлон Коринфский - Народная Русь

• Название: Народная Русь
• Автор: Аполлон Коринфский
• Жанр: История
• Год: 1995
• ISBN: 5—88590—309—3.

Новая серия «Русичи» включает в себя труды дореволюционных и современных исследователей и ученых, занимающихся вопросами культуры, этнографии, истории России, русского фольклора, быта и обрядов. Ее открывает работа А. А. Коринфского «Народная Русь», впервые изданная в 1901 году в Москве, когда-то широко известная, но незаслуженно забытая в родном отечестве на многие десятилетия и, наконец, снова увидевшая свет. Богатый фактический материал, любовь к земле русской, к простому народу, к родному языку — все это не оставит читателя равнодушным.

---

Старинным грамотеям был наособицу памятен свят-Наумов день (1-е декабря), когда просили-молили по всей Руси пророка Наума «наставить на ум» малых ребят. К этому дню, починавшему «на-умленье» — ученье, приурочивались особые обычаи, еще совсем недавно соблюдавшиеся по захолустным уголкам родины богатырей — пахарей. О них своевременно уже велась речь в одном из предыдущих очерков.

Взгляд народа-хлебороба на книгу-грамоту не мог не отразиться в могучих волнах его словесного моря. «Не куст, а с листочками; не рубашка, а сшита; не человек, а рассказывает!» — говорит народ-краснослов о книге. «Один заварил, другой налил; сколько ни хлебай, а на любую артель еще станет!» — подговаривается псковская загадка о том же источнике неисчерпаемого света. В казанском Поволжье загадывается о книге на иной лад: «Под крыльцом, крыльцом яристом, кубаристом, лежит каток некатанный; кто покатат, тот и отгадат!» У рязанцев-зарайцев с Ярославами-пошехонцами сложился свой особый сказ про перо (гусиное): «Носила меня мать, уронила меня мать, подняли меня люди, понесли в торг торговать, отрезали мне голову, стал я пить и ясно говорить!» «Голову срезали, сердце вынули, дают пить, велят говорить!» — ведут более короткую речь о том же гусином пере новгородские краснословы. «Мал малышок, а мудрые пути кажет!» — отзывается начинающий приохочиваться к грамоте деревенский люд — о карандаше. Исписанная бумага представляется народному слову «беленькой землею с черненькими пташками». Загадки о ней гласят следующее: «Белое поле, черное семя, кто его сеет — тот и разумеет!», или: «Семя плоско, поле гладко, кто умеет — тот и сеет; семя не всходит, а плод приносит!» О письме (посылаемом) обмолвилась народная Русь в таковых словах: «Без рук, без ног, а везде бываю!», «В Москве рубят, к нам щепки летят!», «За морем дуб горит, оттуда искорья!» и т. п. «Расстилается по двору белое сукно; конь его топчет, один ходит, другой водит, черные птицы на него садятся!» — загадывается о бумаге, пальцах, писце и буквах. «Ни небо, ни земля, видением была, трое по ней ходят, одного водят, ра соглядают, один повелевает!» — ведется загадочная речь о бумаге, буквах, глазах, пальцах и уме-разуме. У западнославянских и соседних с ними — не славянского корня — народов в стародавние времена существовали предания о том, что дети до своего рождения на свет живут в безвестных пространствах небесных миров, откуда и прилетают в урочный-предопределенный срок на землю — в виде белых бабочек-мотыльков, чтобы вселиться а новорожденного. У сопредельных со славянами немцев еще и теперь в шутку уверяют детей, что их принес на землю аист, доставший из колодца, где они жили в подводном царстве, гуляли в цветущих лугах, питаясь медом из цветочных чашечек. Точно такое же сказанье стародавних дней еще недавно повторялось у чехов, относившихся к нему с полным доверием. В этом чувствуется несомненная связь с преданиями об олицетворявших нерожденные души эльфах, мудрых-прекрасных малютках, населявших в средневековую пору недра гор и невидимкою выходивших оттуда в час рождения человека. В Германии до сих пор показывают такие места, где, по преданию, жили-веселились эльфы, добрые соседи злых карликов и гномов. Обиталищем тех и других были, кроме горных провалов-ущелий и пещер, лесные овраги, дупла вековых дубов и тому подобные укромные уголки природы, чудесным образом объединявшей в себе простоту с таинственностью. Богемские сказки, имеющие немало общего с немецкими, переносят местопребывание младенческих душ, не видевших жизни, на острова небесного моря-океана, омывающего вселенную. Эти острова (олицетворение светлых облаков, плавающих по воздушной лазури) представляются воображению сказочников сплошь покрытыми розами, не отцветая — благоухающими. Дети-эльфы резвились-играли на них вместе с крохотными птичками и бабочками, сами мало чем отличаясь — как от тех, так и от других. Здесь, в этой чудесной стране, никогда не бывает зимы и вечно царит лучезарный день, озаряемый незакатывающимся солнцем; и в то же самое время островам эльфов незнакомо ни малейшее дуновение смерти. Уводит Дева Судьба на землю одних легкокрылых обитателей их, а оттуда уже спешат-возвращаются «домой» другие, успевшие по дороге позабыть обо всем земном с его печалями-тревогами, с его похожими на горе радостями, с его мучительным блаженством, — возвращаются такими же чистыми, беззаботными и жизнерадостными, какими были прежде.

Таким образом, предание объединяло мир нерожденных с блаженной страною, населенной душами праведников. По другим онемеченным славянским преданиям — возвращались в небесный рай эльфов только души безгрешных младенцев, которым нечего было и забывать из омраченного греховной печалью земли.

На Руси никогда не существовало таких преданий, но нечто подобное слышится в рассказах о том, что дети-малолетки видят во сне райские сады, благоухающие розами, по описанию совершенно напоминающие острова эльфов. На детские вопросы о рождении у нас, обыкновенно, отвечают, что «нашли в траве», «принесли вороны», и т. п. Все это невольно напрашивается на сопоставление с только что приведенными сказаниями немцев и онемеченных славян. В Тверской губернии, на старой — кондовой Велико-Руси, записана любопытная колыбельная песенка.

«Бог тебя дал,
Христос даровал,
Пресвятая Похвала (Богородица)
В окошечко подала, —
В окошечко подала,
Иванушкой назвала;
Нате-тко —
Да примите-тко!»

— запевается-начинается эта песенка. Продолжается она обращением к близким ребенку людям: — «Уж вы, нянюшки, уж вы, мамушки! Водитеся, не ленитеся! Старыя старушки, укачивайте! Красныя девицы, убаюкивайте!» Вслед за этими увещательными словами, с которыми-де подала малютку в окошечко «Похвала», идет самое убаюкиванье: «Спи-се с Богом, со Христом! Спи со Христом, со ангелом! Спи, дитя, до утра, до утра до солнышка! Будет пора, мы разбудим тебя. Сон ходит по лавке, дремота по избе; сон говорит: «Я спать хочу!» Дремота говорит: — «Я дремати хочу!» По полу, по лавочкам похаживают, к Иванушке в зыбочку заглядывают, — заглядывают, спать укладывают»… Многое-множество других колыбельных песен распевается на Руси и над мягкой постелькою барского дитяти — нянюшками-мамушками, и над холщевой или лубяной зыбкою будущего пахаря-хлебороба Русской Земли. И в каждой песенке, кем бы она ни пелась, чувствуется нежная любовь к маленькому существу, несущему в мир улыбку солнца, озарявшего потерянный рай праотцов человечества. И каждая-то песенка, тихим журчанием ручейка льющаяся над колыбелью, встречает «случайного гостя земли» приветливым обещанием всяческих благ земных. Некоторые сулят ему, — хотя бы он и был детищем бедняка-бобыля, и в глаза не видывавшего никаких приманок жизни, — что он «вырастет велик, будет в золоте ходить, будет в золоте ходить, чисто серебро носить, нянюшкам-мамушкам, девушкам-красавицам пригоршни жемчугу дарить» и т. д. В других утешают будущего крестьянина тем, что он «будет воювать — богатырствовати, службу царскую служить, прославлятися». Третьи — сулят убаюкиваемому нечто более близкое к осуществлению, вроде вятской песенки, начинающейся упоминанием о «куньей шубе», будто бы лежащей на ногах ребенка, и «соболиной шапке», — у него «в головах», но вдруг неожиданно переходящей к почерпнутым из окружающей действительности словам:

«Спи, посыпай,
На повоз поспевай!
Доски готовы,
Кони снаряжены…
Спи, посыпай,
Боронить поспевай!
Мы те шапочку купим,
Зипун сошьем,
Боронить сошлем
В чистыя поля,
В зеленые луга!..»

Когда ребенок начинает из засыпающего под звуки песен «несмышленыша» превращаться в пытающегося проявлять сознательное отношение к окружающему (принимается «гулить»), — к колыбельным песенкам присоединяются «потешные». Ими мать (или нянька) забавляет дитятю, отвлекая его от слез и крика, к которым будущий человек питает немалую склонность — и в палатах-хоромах, и в избах-хатах. Тут народное песенное слово изощряется на всевозможные лады, объединяя в себе и напев, и сказку, и скороговорку, и даже игру. Появляются действующими лицами таких песен-утех и «сорока белобокая», варящая кашу да гостей созывающая, и кошка, выходящая замуж «за кота-ворокота», и «коза рогатая-бодатая», и «петушок — золотой гребешок, масляна головка», и «долгоногий журавель», «что на мельницу ездил, диковинки видел», и «зайчик — коротеньки ножки, сафьяновы сапожки», и ворон, сидящий на дубу, играющий «во трубу», и многое-множество других зверей, птиц и невидали всякой. Прислушивающийся ко всему этому ребенок как бы умышленно вводится в неведомый ему дотоле, пробуждающий в нем пытливость мир природы, непосредственно связанной с жизнью крестьянина. Надолго, если только не навсегда, запоминаются с детства эти песенки потешные, после которых ребенок начинает «становиться на ножки», ходить и лепетать своим детским, день ото дня все более богатеющим языком. От этих песенок — недалеко и до тех певучих-голосистых прибауток-побасок, какими — по примеру уличных игрунов — только что вставшая на ноги и выбежавшая босиком из душной избы на вольный воздух детвора принимается оглашать улицы, задворки и выгоны, откуда ее день-деньской зовут — не дозовутся сердобольные матери-мамки и начинающие «учить» (сначала слегка, а потом и почувствительнее) отцы-тятьки.